— Александр Александрович, где пролегает линия противостояния?
Основная конкуренция между госинститутами разных стран идет в области персональных данных. Речь не только о формировании BigData как источника для бизнес-продуктов, но и о создании инструмента индивидуального профиля, который позволяет проводить точную маркетинговую настройку и в известном смысле манипулировать человеком. Главный вопрос: что будет с нами. Ведь мы, подобно андерсоновскому герою, отпустили свою «тень» (персональные данные). Без заклинания («тень, знай свое место!») мы все уязвимы.
Персональные данные — важнейший ресурс, с которым обращаются по-разному: в Китае он принадлежит государству, в США — в частной собственности, но без особой защиты (кроме, конечно, конкуренции и судебной системы), в Европе создают госинституты защиты персональных данных.
На мой взгляд, третий путь — наиболее привлекательный. Хотя бы потому, что человек сам не может добиться, например, права на забвение: в частности, на то, чтобы персональные данные, собранные властями в эпидемию, были потом уничтожены. Но как проконтролировать, что власти выполнили обещанное?
Исследования показали, что менее 30% россиян допускают, что их данные как-то защищены, но только 6% в этом убеждены. Такая реакция неудивительна на фоне перманентных «сливов» баз данных, которые мы наблюдаем в интернете. Так что в конкуренции за доверие потребителя выиграет та сторона, которая предложит наиболее действенные инструменты защиты персональных данных.
— Цифровые платформы с этим справятся лучше?
Вовсе не обязательно. На их стороне угроза монополизма и тот факт, что изменить пользовательское соглашение сложнее, чем конституцию. Конечно, и с этим можно справиться. Лучше всего это сделает конкуренция: в России правильнее создать две, а то и три конкурирующие цифровые экосистемы глобального значения. И государству лучше было бы поспособствовать развитию новых институтов в этом направлении.
— Как давно, на ваш взгляд, началась конкуренция между госинститутами и цифровыми платформами?
Еще до коронокризиса, но тогда она была незаметна. Было очевидно, что цифровые компании поднимались в мировом рейтинге богатейших: в 2018 году 8 из 10 первых строчек были заняты цифровыми гигантами. Россиян среди них не наблюдалось, хотя «Яндекс» и «Сбер» уже шли по этому же пути семимильными шагами. Правда, в то время лидерство «цифровиков» воспринималось как стандартная бизнес-конкуренция.
В прошлом году цифровые экосистемы совершили настоящий скачок в развитии, который мы зафиксировали, исследовав европейскую статистику.
Сработал эффект замещения — доверие к цифровым платформам выросло настолько, насколько упало доверие к традиционным государственным сервисам, сопровождающим бизнес-транзакции. Осенью мы исследовали ситуацию на российском рынке. Тут те же тенденции: доверие к правительству России выказали 49% опрошенных, к цифровым сервисам — 59%. Стало быть, от конкуренции компаний мир перешел к конкуренции институтов. Ведь цифровые платформы с агрегаторами и рейтингами, которые работают через новый механизм, основанный на технологиях искусственного интеллекта (ИИ), — это принципиально новый институт. И он конкурирует с судом и полицией.
— Каким образом?
Любую проблему можно решить тремя способами: принуждением (государство), самоорганизацией (общество) или через коммерческую схему (бизнес). И нет такой сферы, которая была бы исключительно прерогативой государства. Альтернатива судебной системе в бизнесе — третейские суды и медиация. Конечно, это не про уголовные преступления, а про контрактные споры, но хотя бы в этой части цифровой агрегатор берет на себя судебные функции и исключение с платформы равносильно применению полицейской силы. Это серьезная конкуренция с государством на коммерческой площадке.
— То есть конкуренция идет пока только в сфере бизнес-транзакций?
Пока, но это — только начало. Мировая практика знает случаи, когда негосударственные институты решали разные вопросы. Например, Калифорния в XIX веке 18 лет прожила без государства, при этом занимаясь всем — от оформления собственности до наказания преступников. И сейчас возможно возникновение сюрпризов.
— Почему именно сейчас?
Спасибо коронакризису. До 2020 года в кризис обесценивались все активы, кроме краткосрочных кредитов, а сейчас некоторые активы даже выросли в цене в разы (цифровые индустрии, фармацевтика, логистика).
— Как цифровые платформы могут конкурировать с государством в России, где последнее традиционно сильно?
Еще три года назад Институт национальных проектов вместе с Российской венчурной компанией провел исследование об отношении к технологиям. Выяснилось, что в России доля тех, кто предпочтет суд компьютера (ИИ), выше, чем в Европе. И все потому, что россияне не доверяют судам.
В России, на мой взгляд, есть спрос на то, чтобы заметить цифровыми платформами те госинституты, которые не вызывают доверия.
Конечно, этот процесс небыстрый и непростой, но он идет, и правительство уже ощущает растущую конкуренцию. То, что делает сегодня премьер-министр Михаил Мишустин — первая масштабная попытка государства сохранить свои позиции, задействовав цифровые платформы. Благо есть положительный опыт перемен в ФНС, когда властный госинститут удалось преобразовать в сервисную компанию. Но Мишустин ограничен в возможностях: полиция и суды не являются сферой его ответственности.
— Но госмашина в России так неповоротлива...
Власти почуяли угрозу промедления. Прямое столкновение госинститутов и цифровых платформ сегодня уже происходит в сфере эмиссии денег, например криптовалюты. Нацбанки большинства стран всерьез опасаются, что цифровые системы вот-вот начнут свои эмиссии.
У всех на слуху история Павла Дурова и Telegram, который сначала в России натолкнулся на запрет, а потом и ФРС США подорвала его перспективный бизнес-проект. Между тем государственные денежные системы не являются априори удачными, и тогда их заменяют негосударственные. Могу напомнить, как в 1990-е билеты МММ фактически стали дензнаками. И неудивительно, что Центробанк России уже реагирует, пообещав цифровой рубль.
— Верится с трудом, что государство шагнет дальше, чем за портал госуслуг...
Проблема не в том, чтобы цифровизировать экономические функции — этот процесс идет уже больше 10 лет. И бытовой интерфейс между государством и гражданином в виде тех же госуслуг построен. Но его нет в отношениях с силовым блоком и судами. При этом люди нуждаются в разных институтах, потому что мало доверяют друг другу.
Исследование французских экономистов Янна Алгана и Пьера Каю выявило результат воздействия недоверия на этот показатель. Так вот: Россия могла бы иметь на 69% ВВП на душу населения больше, будь тут такое же доверие, как в Швеции (там 63% считают, что большинству людей можно доверять, а в России — только 25%).
Цифровые платформы как раз повышают доверие ввиду прозрачности контроля и наличия рейтинга. Доверие — элемент каждой сделки.
Этим же объясняется и тот факт, что Россия имеет низкий показатель по ВВП на душу населения. Перед кризисом она была на 54-м месте в мире. Есть разные виды институциональных ловушек, тормозящих развитие — коррупционный «налог», административные барьеры и так далее. В том числе и низкое доверие. Почти любая сделка в России обходится дороже, чем в той же Европе.