Культурный код

«Чем меньше нот, тем они дороже»

Писатель, музыкант и фотохудожник Арсен Ревазов – коренной москвич. Недавно его группа «Яуза» выпустила альбом «Музыка и слово», написанный целиком на стихи Осипа Мандельштама, 130-летие со дня рождения которого отмечалось в уходящем году. В нерегулярной рубрике «Московских новостей» «Прогулы и прогулки» Арсен Ревазов рассказывает Борису Барабанову о новых песнях, а также о деревянной и подземной Москве и о том, как и какую Москву нужно снимать, если ты не выходишь из дома без фотокамеры.

— Ты действительно всю жизнь прожил на Яузе?

— Я родился в роддоме имени Грауэрмана, и меня из него сразу привезли в нашу квартиру на Преображенку, в дом 3 по 2-й Пугачевской. Мои родители — генетики, они занимались генетикой с конца 1950-х годов, когда это была еще запрещенная или полузапрещенная наука. Преображенка и Черкизово — старые московские районы, у нас тут Петр I жил, на Яузе, в том районе, где сейчас Преображенский рынок. От нас рукой было подать до Немецкой слободы, буквально 15 минут верхом. Я еще помню деревянные дома. Уже были ранние брежневские трехподъездные 12-этажки (я жил в 9-этажке), а рядом еще стояли стандартные деревянные дома, большие срубы. Одно из детских впечатлений — как один такой сруб горел.

— Знаю, что ты любишь московские реки, ушедшие под землю.

— Я с детства помню реку Хапиловку. Она начиналась в Лосиноостровском парке, пересекала Большую Черкизовскую и в районе Электрозавода впадала в Яузу. Хапиловка уже давно в трубе, но по ней существуют диггерские прогулки. А в те времена, когда стало известно, что ее будут закрывать в трубу, мы, пяти- или семилетние, бегали смотреть, как это происходит. Спортом я занимался на стадионе «Локомотив», поэтому и болею всю жизнь за «Локомотив».

— А потом началась школа, и, наверное, стало не до подземных рек?

— Моя 388-я школа сейчас стала гимназией №1505. Школа была очень приличная. А после 8-го класса, не спрашивая родителей, мы с другом поехали и записались в 199-ю, биологическую школу, лучшую в России — они очень удивились, но возражать не стали. И с тех пор каждый день ровно час мы с моим товарищем ездили в школу до метро «Академическая». Тогда я научился спать стоя. И мог заснуть на 10 минут и проснуться точно на нужной станции.

— Что еще ты успел сделать до эмиграции?

— Я поступил в 3-й медицинский, сдав все экзамены на отлично. Первые полгода я получал повышенную стипендию. Отучился 6 лет и в 1990 году действительно уехал в Израиль.

Фото: Арсен Ревазов

— Что тогда представляла собой Москва?

— Очень странное зрелище. Страна рассыпалась, и город тоже рассыпался. Было непонятно, почему до сих пор ходят трамваи и троллейбусы — все существовало на каком-то последнем издыхании. В магазинах исчезали товары, зато вокруг Москвы на МКАДе был огромный рынок, и там можно было купить все, что угодно, просто буквально все, от сигарет до водки, разные шмотки и так далее… Денег было мало, но я подрабатывал — сначала санитаром, потом медбратом, потом, соответственно, врачом, потом пытался делать ЭКГ по вызову. Бомбил немножко на машине. Деньги это были условные. Но я точно знал, что уеду. Все мои знакомые собирались уезжать. Тогда в Израиль приезжало по 100 тыс. человек в месяц. Я же еще и от родителей хотел сбежать. Я бежал не только от советской власти, но и от родительской опеки.

— Как тебя встретила земля обетованная?

— На $500, которые мне вручили в аэропорту, я купил складной велосипед, фотоаппарат и гитару, так что на нормальное жилье денег оставалось совсем мало. Я жил на улице, точнее — на центральной автобусной станции Тель-Авива. Когда я приехал, туристов на улицах не было вообще — все понимали, что в Персидском заливе скоро начнется война. Министерство абсорбции бастовало, и тогда я пришел в Сохнут и попросил устроить мою жизнь. Максимум, что мне предложили — кибуц. Узнав про мое медицинское образование, мне дали работу по профессии — доить коров за $20 в месяц. Из-за того, что у меня было три дойки в день, времени на то, чтобы учить иврит, уже не хватало. Я подбил всех работников на забастовку, что для кибуца — нонсенс. Мы подняли шум, приехали СМИ, условия улучшили, но меня как зачинщика выгнали на улицу. Войну я пережил в Тель-Авиве — решал, что делать.

— Было страшно?

— Было очень красиво. Некоторые люди ходили в противогазах, падали СКАДы, и все было похоже на небогатый ночной фейерверк. Потом я опрыскивал помидоры в мошаве на границе с Египтом. Уже за $1000 в месяц. Наконец жизнь колхозника мне окончательно надоела, и я устроился на кафедру психиатрии в университет в Беэр-Шеве. И провел там полтора года. Ну а когда университет стал надоедать, переехал в Иерусалим. К тому времени я осуществил свой первый бизнес-проект.

Фото: Арсен Ревазов

— Вероятно, для выходцев из бывшего СССР?

— Да. Я организовал перевод с английского на русский язык главного учебника по терапии. Мои друзья напечатали в Москве тираж, передали его в Израиль, и я его успешно распродал. Заработал на этом в общей сложности тысяч сто долларов. Приехав в Иерусалим, я влился в богемную тусовку, которая сформировалась вокруг поэта Михаила Генделева, но книжки издавать не перестал. Примерно по той же схеме я издал для репатриантов книжку о том, как купить и продать машину в Израиле, — «Авто-93». Рекламный отдел газеты «Вести», где тогда работал Антон Носик и другие мои друзья, помог мне собрать в эту книжку рекламу. Еще до выхода книжки я был в плюсе. Потом я выпустил такую же книжку про продажу квартир. Разорился я в Израиле на издании газет. Оказалось, что это совсем другой бизнес. Русских газет там и без меня хватало. Так что в Москву я вернулся нищим.

— Жил на улице?

— Нет. Я пришел в газету «Вечерняя Москва» и сказал: «Вы же не знаете, как рекламу продавать. Давайте я этим займусь». Я организовал рекламное агентство, набрал людей, и мы стали продавать по две полосы рекламы в номер. Сначала мы только продавали рекламу, потом стали ее придумывать. Потом в дополнение к рекламе в «Вечерке» я стал размещать рекламу на пейджерах — договорился с «ВессоЛинком» и «Мобайл Телекомом». Году в 1996-м или 1997-м появились уже достаточно серьезные интернет-провайдеры, и ко мне пришел «Ситилайн». В 1998 году, когда рухнул рубль, крупные площадки типа РБК падали от наплыва трафика — все хотели знать, кто разорился и какой курс, и стало очевидно, что интернет — это медиа.

Я пришел в «Коммерсантъ», купил две полосы в журнале «Деньги» и стал продавать на них рекламу сам. Выжившие банки были счастливы сообщить, что они живы. Я покупал рекламу со скидкой 40%, продавал без скидки и зарабатывал космические деньги. Потом у меня появилось агентство IMHO, мы с командой придумали первый рекламный слоган для «Яндекса» («Найдется всё!»), ну и так далее.

— Прямо Вавилен Татарский какой-то...

— Надо сказать, я был погружен в рекламный бизнес немного глубже, чем Виктор Пелевин, и поэтому помню некоторые эпизоды, которые будут похлеще, чем «Generation П». Я помню людей, которые пытались засунуть в сейф сумку с $5–7 млн, и эта сумка не влезла. Деньги рассыпались. Люди, которые ее засовывали, плюнули и ушли. Сумка торчала в незакрытом сейфе, деньги с пола никто не поднимал, потому что всем было не до этого. В кабинете шли важные переговоры.

— Москва есть и в твоем романе «Одиночество-12».

— Москва там фигурирует только в первой трети и потом в конце чуть-чуть. Но ее много все равно, и в самых разных проявлениях. Очень важная для сюжета сцена происходит в казино. Так что потом, когда книжку решили издавать в Америке, была большая проблема. Мне нужно было придумать что-то вместо казино, потому что к этому времени казино в Москве уже не было. Пришлось ввести подпольное казино.

 — Ты много фотографируешь в городе. Москва фотогенична?

— Да, но надо понимать, как ее снимать. В Москве есть потрясающие места, и это не обязательно Кремль, монастыри или соборы, построенные итальянскими архитекторами. Но это и не безупречный Питер — не вся Москва просится на пленку. Когда я гуляю по Москве, у меня за спиной 12-килограммовый рюкзак. Гулять я могу где угодно, даже на Третьем транспортном кольце, если это нужно для съемки. Я не могу себе представить ситуацию, когда я иду пешком по Москве и у меня в руках нет камеры. Я люблю разную Москву, у меня много индустриальных снимков, но при этом есть и сахарный, рафинированный Кремль. А есть коронавирусная Москва.

Фото: Арсен Ревазов

У куратора моей выставки в Третьяковке Нины Гомиашвили и появилась гениальная мысль, что обязательно нужно снять пустую Москву. Мэрия дала мне машину, и я в мае прошлого года ездил и снимал буквально все — Кутузовский, Манежную площадь, Нескучный сад… Потом этот проект выставлялся на ВДНХ. Для него одну из моих работ напечатали в размере 5 на 10 метров. Такого размера работ я еще не делал. Она сама по себе стала достопримечательностью, на ее фоне фотографировались многие из тех, кто пришел на ВДНХ в то время.

 — Что сейчас интересного на Яузе?

— Это старинный район Москвы, остатки Лефортовской слободы. Там дом, где жил Василий Львович Пушкин. Там Лефортовский дворец. Наш жилой комплекс построили на том месте, где была туполевская «шарашка». Когда строили эти дома, сносили какие-то цеха, и я выкупил у электрика нашего комплекса часы 1930-х годов, которые были в этой «шарашке». Это не механические, а вторичные часы. Как в советской школе, когда часы на каждом этаже через телефонный провод были синхронизированы с механизмом в кабинете директора, который получал сигналы точного времени по радио. Я поставил в них китайский механизм, и они иногда отстают, а иногда спешат.

Фото: Арсен Ревазов

— Ты по-прежнему интересуешься подземной Москвой?

— Я ее видел очень мало. Когда-то прошел под землей по Неглинке от Театра Советской Армии до Трубной площади. Хотелось бы узнать побольше, подземная Москва — это очень красиво, и, кстати, совершенно не воняет. Но, к сожалению, это полностью противозаконно.

— Когда ты смотришь на москвичей не через фотообъектив, что бросается в глаза?

— Будешь смеяться — их выпученные глаза. Это не так ярко выражено, как у «понаехавших», но тоже очень характерно. Москвичи очень беспокойные, не расслабленные. Постоянно в стрессе. Но в Нью-Йорке то же самое, если сравнивать его с Лос-Анджелесом. Как и в любом мегаполисе.

Фото: Арсен Ревазов

— Представим себе, что Арсен Ревазов стал мэром Москвы. Что бы ты сделал в первую очередь?

— Уменьшил бы количество машин на дорогах еще вдвое. Понимаю, что это звучит неполиткорректно. Их уже стало меньше, сейчас это все еще ад, но с элементами гуманизма. Так вот, я бы двигался по этому пути дальше.

 — Что самое важное в альбоме группы «Яуза» «Музыка и слово»?

— То, что, по идее, нужно описывать в музыкальных терминах, а это скучно. Текст написан терцинами, а музыка — «квадратная», и с этим что-то нужно было делать. Или, например, как уложить классический хорей Мандельштама («Жизнь упала, как зарница») в регги? Или — как смешать фокстрот с рок-н-роллом? Это страшно интересно. Или песня «Золотистого меда струя из бутылки текла»... Это кантри, у которого куплет в си-миноре, а припев в си-мажоре. А эти тональности совсем не родственные, хотя и одноименные. У нас много экспериментов. Но в основе своей стараемся сделать суперпрозрачный звук с хорошо структурируемой мелодией и драйвовым ритмом со сбивками средней сложности. Главное для наc прозрачность: чем меньше нот, тем они дороже.