Есть в истории русского православия одно загадочное событие. Всем известно, что оно состоялось, но мало кто понимает, что тогда на самом деле произошло и что со всем этим делать дальше. Речь идет о Поместном соборе 1917–1918 годов. Он открылся в августе того самого революционного года, но «предсоборное присутствие» заседало перед тем двенадцать лет! Всем было понятно: проблем в церковной жизни накопилось много, решить их может только самый представительный орган церковной власти — собор, но созвать его император так и не решался. И лишь когда императора не стало, в Москве открылось, без сомнения, самое авторитетное, грамотное и представительное собрание православных за всю тысячелетнюю историю нашей церкви. Да к тому же еще и самое подготовленное... В соборе, что важно, участвовали не только епископы, но и избранные представители мирян, монашества и духовенства.
Собор не успел обсудить все подготовленные документы, рассмотреть все поставленные в повестку дня вопросы и вынести по ним решения. Но даже те решения, которые были вынесены, исполнить, как правило, не было ни малейшей возможности. Расставаясь в сентябре 1918 года, соборяне назначили открытие нового собора на весну 1921 года. К тому моменту одни из них были убиты, другие оказались в эмиграции, третьи сидели в тюрьме...
И с тех пор спорят историки церкви: а что это было? Запоздалая попытка решить насущные вопросы церковной жизни? Путь, завещанный нашей церкви на долгие десятилетия? Или собрание оторвавшихся от реальности фантазеров? Вот сюжет для популярного нынче жанра «альтернативной истории»: а как жила бы наша церковь, да и вся наша страна, если бы подобный собор состоялся лет на двадцать раньше?
А ведь, строго говоря, тех решений никто не отменял, как, впрочем, и подавляющего большинства решений всех предшествующих соборов, какие были с самых первых веков. В церкви устаревшие нормы не корректируют, а просто перестают применять, как в англосаксонском праве.
Только тут есть одна радикальная непоследовательность: одно из решений собора проведено в жизнь и соблюдается процентов на двести или триста, а вот другое, связанное с ним самым теснейшим образом, соблюдалось процентов на пять, а недавно и вовсе было отменено. Речь идет о роли патриарха и поместных соборов.
Собор полностью пересмотрел принципы синодального устройства церкви, по которым она жила в империи, и предложил новую систему самоорганизации, полностью независимой от государства. Она была построена на принципе соборности, т.е. на сочетании иерархичности и общинности. С одной стороны, существует четкая иерархия, никакие вопросы не решаются равным голосованием, а с другой — основу церковной жизни составляют самоуправляемые общины, подчиненные своему епископу. Но подчинение не означает армейской дисциплины, оно скорее следует семейной модели.
Собор определил ясно: «1. В православной российской церкви высшая власть — законодательная, административная, судебная и контролирующая — принадлежит Поместному собору, периодически, в определенные сроки созываемому, в составе епископов, клириков и мирян. 2. Восстановляется патриаршество, и управление церковное возглавляется патриархом. 3. Патриарх является первым между равными ему епископами. 4. Патриарх вместе с органами церковного управления подотчетен собору» (определение от 4 ноября 1917 года).
По сути дела, речь шла о привычном разделении на законодательную и исполнительную власть. Вот только Поместный собор с тех пор собирался исключительно ради выборов нового патриарха после смерти предшествующего. Зато собирались, и чем дальше, тем регулярнее, архиерейские соборы (т.е. без участия мирян, монахов и клириков), а круг их полномочий на практике все расширялся.
Эволюцию представлений о Поместном соборе хорошо отражает изменение церковного устава. Устав 1945 года лишь слегка корректирует формулировку 1917-го (опуская только «контролирующую власть» и «определенные сроки»). Устав 1988 года перечисляет через запятую: «Высшими органами церковной власти и управления являются Поместный собор, Архиерейский собор, Священный синод во главе с патриархом», но все-таки Поместный собор стоит на первом месте, к тому же его предписано собирать не реже чем раз в пять лет (что не исполнялось ни разу). А вот версия 2000 года отменяет этот срок и утверждает: «Архиерейский собор является высшим органом иерархического управления Русской православной церкви Сроки созыва Поместного собора определяются Архиерейским собором».
В послереволюционную эпоху церковь последовательно развивалась в сторону все большей централизации и бюрократизации — сегодня этот процесс, похоже, достиг своего пика
Но и теперь Поместному собору принадлежала «высшая власть в области вероучения и канонического устроения» (правда, расплывчатость формулировок не позволяла понять, что же конкретно и как именно собор может сделать). Архиерейский собор в начале февраля этого года принял новую версию устава, в которой за Поместным собором оставлено два конкретных решения: избрание нового патриарха и дарование автокефалий. Все остальное — из области общих слов о защите всего хорошего. Интересна сама ситуация, когда нижестоящий орган (Архиерейский собор) урезает полномочия вышестоящего (Поместного собора), но это уж детали — на самом деле теперь теория окончательно приведена в соответствие с практикой.
Если приводить аналогию из области государственной власти, получится вот что: в 1917 году стремились создать парламентскую республику, а в результате получили республику суперпрезидентскую, где парламент собирается только для избрания нового пожизненного президента и более никогда. Собственно, так оно пошло и в политической истории России, церковные институции просто шли тут за государственными.
Казалось бы, какая разница: Поместный собор, или Архиерейский, или даже синод, который собирается между соборами, все равно ведь орган коллегиальный? Разница прежде всего в видении церкви. Сама идея Поместного собора показывает, что в церковь входят люди разных званий: мирянин вовсе не равен епископу, но епископ без своих мирян обойтись никак не может, церковью они становятся только вместе. На Архиерейском соборе или синоде не слышны голоса не только мирян, но даже священников и монахов (исключая, разумеется, епархиальных секретарей и прочих чиновников).
А есть тут еще и практическая сторона. Мирянин в целом вполне самостоятелен в выражении своих взглядов, священник или монах во многом зависим от своего настоятеля или епископа, но ничто не сравнится со степенью зависимости епископа от своих собратьев и патриарха (которого, напомним, соборное определение 1917 года называло «первым среди равных»). Начать хотя бы с того, что в последнее время были рукоположены десятки молодых епископов, и они прекрасно помнят, кому они обязаны своим нынешним положением. На архиерейских соборах серьезных дискуссий не бывает, просто принимаются заранее подготовленные решения — как правило, единогласно.
Значит ли это, что сложнейшие вопросы, обсуждавшиеся собором 1917–1918 годов, утратили свою актуальность или полностью решены, что говорить теперь уже просто не о чем и незачем? Судя по тому, что происходит внутри и вокруг церкви, — вовсе нет. Дискуссионные площадки, конечно, есть, например Межсоборное присутствие, созданное в 2009 году. Обсуждаемые там проекты документов вывешиваются в интернете, по ним идет порой оживленная дискуссия. Иногда по итогам обсуждения проект признается сырым и отправляется на доработку. Но все же это такой совещательный орган, на котором удобно обкатывать и редактировать проекты постановлений, — а потом все равно можно будет принять их в любом желаемом виде.
В 1917 году всей полнотой власти в православной российской церкви был наделен Поместный собор, но за сто лет без малого он лишился всех полномочий, кроме выбора патриарха
А как же принимаются текущие решения? В основном старым добрым аппаратным способом: сверху спускается директива, которую надлежит выполнять. Вот только один простейший пример. В церковном календаре за 2013 год не оказалось некоторых имен прежде канонизированных новомучеников. Произошло, по сути, редкое, но известное в церковной истории явление: деканонизация, то есть выведение из списков святых тех, кто был туда включен поспешно или ошибочно. А как именно произошло? Комиссия по канонизации представила соответствующий список патриарху, он его утвердил — и календарь с изменениями пошел в печать. «Если мы люди церковные и понимаем, что такое церковная иерархия, то мы должны воспринимать этот новый календарь как тот церковный документ, которым мы должны руководствоваться», — прокомментировал решение секретарь комиссии игумен Дамаскин.
И ведь никак не скажешь, что система эта сложилась при нынешнем патриархе — при нем она только окончательно оформилась юридически, а принципиальный отказ от ведущей роли Поместного собора произошел еще в 90-е. То же самое происходило и на других уровнях. В 2009 году был принят новый приходской устав, суть которого такова: все решает епископ, которому приход подчинен, а в его отсутствие — настоятель, пока исполняет волю епископа. Прихожан в этом уставе просто-напросто нет, только «приходское собрание», с которым епископ в любой момент сделает, что пожелает.
Трудно представить себе нечто более далекое от духа и буквы решений собора давних лет и нечто более адекватное нашей нынешней реальности. Этот устав был спущен сверху, каждому приходскому собранию было предложено проголосовать за него без малейших изменений и дополнений. И это было сделано повсеместно — мне известны только два случая отказа. Один из них был довольно громким: о. Павел Адельгейм, потерявший ногу в советских лагерях, до сих пор судится со своей епархией, которая устав без него изменила. Судится безуспешно.
Но остальные-то проголосовали! Были соборяне реалистами или фантазерами, нам судить трудно, но мы знаем одно: невозможно дать людям больше свободы и ответственности, чем та доля, которую они готовы принять на себя. В послереволюционную эпоху церковь последовательно развивалась в сторону все большей централизации и бюрократизации — сегодня этот процесс, похоже, достиг своего пика. В этом есть и немалые плюсы: при просвещенном абсолютизме все лучше, чем при феодальной раздробленности; обладай наши приходы и епархии той долей свободы, которую предусматривал былой собор, мы бы увидели много чудес самого разного рода.
Но встает законный вопрос: а что дальше? Пусть сложившаяся система вполне удобна, но вот адекватна ли она вызовам времени — вопрос вполне риторический, особенно в свете последних событий в нашем обществе. Но, по-видимому, церковное устройство в России слишком зависит от государственного, даже копирует его, и порой с избытком, так что пока не изменится что-то в государстве, не стоит ждать перемен и в церковном управлении.
А те самые проблемы, которые решал, но не решил былой собор, так и остались нерешенными. Это и вопрос о языке богослужения, и проблема устройства церковной общины, и многое иное. Их почти столетие назад отложили — значит, решать их все равно придется, но потом, потом Только хотелось бы, конечно, не дожидаться нового семнадцатого года.