Однажды сын Мартина Бормана — Адольф Мартин попросил своего отца помочь ему перевестись в другую школу, в ту, как объяснил мальчик, где учится «племянник самого Хехенбергера».
— Мм… а это кто такой? — удивился папа Борман.
Борман-сын был потрясен. Так, наверное, был бы потрясен добрый прихожанин, услышав от своего пастыря: «Иисус? А это кто ж такой?»
А кто такой Ганс Маковски? А Бранд? А Квекс? А Вессель? «Это тот, который Хорст Вессель? — спросите вы. — Этого знаем! Национальный герой Третьего рейха! И песня такая есть!»
А между прочим, в списке национальных героев вышеупомянутый Хехенбергер стоял рангом выше Весселя, поскольку публично погиб во время пивного путча, а не был тихо застрелен, да еще при сомнительных обстоятельствах, как Вессель.
Списки «национальных героев» и их ранжирование в нацистской Германии составлялись в ведомствах Геббельса и Лея («Трудовой фронт»), а утверждались в канцелярии фюрера, и первой тут должна была стоять подпись Бормана. Так что папа Борман лично утверждал всех этих хехенбергеров в ранге «национальных героев». А потом забыл, что ли?
Забыл. Что неудивительно. В «Трудовом фронте», например, — аналоге объединенного профсоюза гитлеровской Германии — все годы его существования работала практика назначения «человека дня», «человека декады» и «человека месяца». Легионы этих «людей дня» давно и прочно забыты. В истории остались лишь имена, которые зацепились за что-то «творческоподобное» — такое, к примеру, как песня про Хорста Весселя («Знамена ввысь!») — или за что-нибудь эпатажное. Пример — Ганс Маковски.
На первый взгляд обычный берлинский хулиган. Дрался, сквернословил, шлялся по притонам, устраивал всякие каверзы и провокации. У парня было одно достоинство — сильный голос, но тратил он этот дар не как другие. Не драл глотку на митингах, не орал с трибун. Будучи командиром штурмового отряда 33, он общался со своими парнями не приказами. На митингах выступал не прозой. Представьте себе сцену: на митинге он лезет на помост или в кузов грузовика и вместо того, чтобы к чему-то призвать, кого-то заклеймить, начинает петь. Или. Вызывает к себе парня из своего отряда и вместо того, чтобы приказать, отругать или похвалить, поет. Является на доклад в штаб СА и... то же самое. И ведь все его понимали правильно. Такой вот оригинал, которому, чтобы стать символом, не хватало только одного — звучной смерти.
И в ночь на 31 января 1933 года, когда в центре Берлина состоялось грандиозное шествие нацистов в связи с назначением Гитлера рейхсканцлером, Ганс Маковски был убит в одной из уличных стычек. Вместе с ним был застрелен и полицейский Йозеф Зауриц. Обоих хоронили в один день, 5 февраля. Похороны Маковски Геббельс задумал как «альтернативные» — с участием более полумиллиона человек. После смерти именем Маковски назывались улицы, школы, хоры… Геббельс разделял высказывание Юлиуса Штрайхера: «Нужно натаскивать народ ругаться хором так же здорово, как он умеет петь».
Брат и сестра Ганс и София Шолль в 30-е годы маршировали под знаменами гитлерюгенда, но позже, разобравшись в происходящем, начали активную борьбу с обманувшим их ожидания режимом. Действовали они открыто, часто вызывающе. Создали организацию «Белая роза», занимались составлением и распространением листовок в университете, устраивали бурные диспуты со своими сокурсниками и профессорами. Главным требованием «Белой розы» был протест против внедрения в умы молодежи «оглупляющей культуры» и «мыслительного примитивизма». Шолли при составлении листовок и в своих выступлениях умело выдергивали из речей Гитлера, Геринга, Геббельса, Штрайхера и других вождей отдельные фразы и словечки, составляя из них такие тексты, что слушатели и читатели покатывались со смеху.
Просто «закрыть» Шоллей не составило бы труда. «Белая роза» цвела у всех на виду и продолжала демонстративно наращивать свои противорежимные колючки. Но сотрудники ведомства Геббельса, «курировавшие» Мюнхенский университет, поступили по-другому. Когда все «шаткое духом студенчество» (выражение Геббельса) уже было стянуто в эту организацию и списки, как говорится, легли на стол, был разыгран спектакль — спровоцирована драка в университете. Активистов «Белой розы» обвинили в хулиганстве и передали дело в народный трибунал, который грубо очернил репутацию Ганса и Софии, выставив их растлителями молодежи и нравственными уродами. Брата и сестру Шолль повесили, их соратников раскидали «на перевоспитание» по концентрационным лагерям.
Впрочем, эффект от акции с Шоллями Геббельса не устроил. Он счел, что было слишком много суеты и мало воспитательного эффекта. Все-таки активисты «Белой розы» оказались сильными политическими бойцами, и справедливость расправы с ними убедила далеко не всех немцев. Геббельс вскоре нашел более удобный, а главное — «общенациональный» предмет.
В материалах Нюрнбергского трибунала есть «дело Маргарет Грин», 18-летней девушки из Кельна, на два месяца ставшей почти национальной антигероиней. Эта Марга была, конечно, рисковой девушкой — она не просто влюбилась в еврейского парня, а решила об этом публично заявить. На предприятии, где она работала, имелся стенд с газетой «Дер Штюрмер» («Штурмовик») — такие стенды на заводах Германии были в порядке вещей, и Марга рядом с газетой, клеймившей евреев, прикрепила свой «манифест любви».
Геббельс и Штрайхер два месяца долбили и клевали Маргу и ее парня, отрабатывая антисемитскую программу воспитания немцев на выдуманных интимных подробностях личной жизни этой пары. В результате «манифест любви с евреем» вобрал в себя все самое постыдное и извращенное, что имелось в сознании немецкого обывателя, и в таком виде был приписан Марге. После чего снова был вывешен на то же место, а текст и снимки напечатаны в газетах.
На этот раз Геббельс воспитательный эффект одобрил — редакции газет мешками получали огнедышащие письма граждан, требовавших «испепелить заразу» и «повесить извращенку».
Маргарет Грин повесилась сама. Ее парня отправили в концлагерь. А миллионы немцев с тех пор стали бдительно следить за соседскими девицами, подозревая в каждой Маргу Грин, и искать полукровок в сыновьях соседей.
А потом началась война. Немцам стало не до «испепеляющей ненависти» к влюбленным детям, и следующую героиню не нужно было раскручивать, она сама крутилась на патефонах, причем по обе стороны фронта. По иронии судьбы и в это дело внес свой вклад Геббельс. Случайно услышав захудалую певичку Лалу Андерсон с ее песенкой про солдата и девушку, он посоветовал придать мелодии маршеобразность и передал пластинку на радио Белграда, вещавшего на африканский корпус. Песню услышали не только солдаты Роммеля, но и англичане, потом французы, американцы…
Никогда не существовавшая в реальности Лили Марлен стала самой реальной и самой любимой героиней воюющих мужчин, их надеждой на мир.