— Какие слова вы бы сейчас назвали ключевыми?
— Сейчас ключевое слово — «снег». Вчера утром в деревне я вышел из дома – ха, детские игрушки (интервью состоялось 26 марта. – «МН»). Сел в машину и выехал со двора. К вечеру сантиметров 30 навалило — заехал во двор уже с трудом. К утру еще сантиметров 30 — уже без пониженной передачи не выбраться. Хотите еще снега? Я больше не хочу.
— А как вам кажется, можно ли о снегопаде рассказать интересно? Потому что, как только снег в Москве, так мы слышим, что снегопад небывалый, что он обрушился и что старожилы не припомнят. Можно ли этого избежать и как?
— Ну и в самом деле на моем веку такого еще не было! Я, правда, тот еще старожил, но за 41 год такое в первый раз. Рассказывать интересно, конечно, можно. Вот в «Фейсбуке» киевляне, у которых тоже фильм «Послезавтра» за окном, сколько всего интересного рассказывают и выкладывают: видео, где не могут разъехаться машина МЧС и микроавтобус, эмчеэсники вылезают, толкают этот минибас, не могут сдвинуть с места — и вдруг из него высыпает дюжина «беркутов», тамошнего спецназа... Такие штуки стоят тысячи слов. Но и слова у них получаются смешные: там нет таджиков, и улицы приходится чистить самим, а они этого не умеют и боятся. В общем, за отличными описаниями снежного кошмара — в Киев. У нас так не выходит.
— Какие журналистские штампы вы считаете самыми отвратительными?
— Они все ужасные. Я хочу задушить автора, редактора и корректора, когда вижу предложение, которое начинается со слова «так», после которого идет запятая. Это, конечно, кусок кривого синтаксиса, а не штамп, строго говоря, но вы понимаете, о чем я. Пишут тексты почему-то не на том языке, на котором говорят. Говорят на русском, а пишут — на каком-то другом. Элмор Ленард говорил: If it sounds like writing, rewrite it.
— А что хуже — штампы или канцеляризмы? «Растет как снежный ком» или «выступили с выдвижением требования»?
— Ну вот для меня это оттенки коричневого. Я согласен с Ленардом: если при чтении вслух звучит неестественно, надо переписать. Больше того, я считаю, что даже диссертации надо писать так, как говоришь. Только с применением терминов. Вот так, как общаешься с коллегами.
Вот девушка заказывает «латтЕ», а ее парень — «эКспрессо». Понятно же, что, если они поженятся и нарожают детей, у этих детей кофе будет уже только среднего рода
— Что бы вы назвали антисловом? Многих, я знаю, сейчас раздражает слово-паразит «по ходу».
— А вот слова-паразиты я люблю. «Реально», например. Отличное слово, короче, чем интеллигентный паразит «на самом деле». «Честно говоря» — чтобы предварить любое вранье. Мое любимое слово-паразит — «всяко». Вместо «в любом случае», только удобнее. А антислово... Вот «креакл» — это типичное антислово.
— Потому что оно некрасивое?
— Его явно придумал кто-то ужасно завистливый и закомплексованный. Иногда по слову можно угадать характер автора. Всякие не-слова, которые придумывал Велимир Хлебников, были как дым от хорошей травки. А вот слово «креакл» — оно как кривой булыжник.
— О, это интересно. А по каким словам еще можно угадать характер? Есть такие слова-маркеры? Например, по каким словам вы можете угадать вруна, честолюбца, жестокого человека?
— Ну я говорю не про тех, кто употребляет, а про тех, кто вводит в язык. Например, по неуклюжим заимствованиям, которые Петр I использовал, можно угадать его характер, правда же? Он такой карнавальный был, залихватский.
По словоупотреблению, наверное, тоже можно угадывать. «Честно говоря», например, всегда предшествует вранью или полуправде. Честолюбец, карьерист городит всегда много псевдобизнесовых слов, всяких «целевых аудиторий», «бизнес-процессов» и прочего в том же духе. Жестокий человек острит, как Путин.
— Вы можете отличить по лексике своего от чужого, понять, что перед вами человек не вашего круга?
— У меня нет никакого особенного круга. Я вырос на окраине, работал на заводе, был и журналистом, и банкиром. Пожалуй, я могу отличить по лексике людей тех профессий, в которые я окунался сам. На заводе мастер мог дать мне задание только матерными словами. Не считая предлогов и союзов. У банкиров гипертрофированная вежливость и обтекаемость формулировок. Пишущие журналисты ужасно косноязычны, и я тоже. Мы лучше пишем, чем говорим. Военные очень четко и формально излагают. Это, пожалуй, все очень банально. Но исключения удивляют каждый раз.
— Вы обращаете внимания на ошибки в речи и на письме? Какие особенно раздражают?
— Да, конечно. В речи раздражают какие-то случайные вещи. Вот девушка заказывает «латтЕ», а ее парень — «эКспрессо». Понятно же, что, если они поженятся и нарожают детей, у этих детей кофе будет уже только среднего рода.
На письме ужасно раздражают любые ошибки. Но я научился их прощать дизайнерам и музыкантам. Это невербальные люди, и я не умею того, что они умеют.
— Но многие лингвисты называют кофе языковым мемориалом и говорят, что рано или поздно все равно победит средний род. Вам все равно за него обидно?
— Кофе — это только пример. Мне уже за 40, и я, конечно, двигаюсь постепенно к языковому ретроградству. Мне нравится русский язык таким, каким я его учил, это же понятно. На самом деле все часто встречающиеся ошибки когда-нибудь станут нормой, иначе не может быть. Но это не значит, что надо радоваться.
— Какие слова и выражения вы бы изъяли из русского языка, если бы это было возможно? Может, некоторые иностранные, как Жириновский?
— Никакие бы не изъял: все это грани нашего богатства. Ошибки тоже. Что бы без них делали романисты!