Этим интервью с врачом и писателем, президентом фонда «Общество помощи тарусской больнице» Максимом Осиповым «Московские новости» открывают цикл бесед с людьми, которых мы посчитали представителями новой интеллигенции. В течение ближайших недель мы побеседуем со всеми «новыми интеллигентами» о них самих, их взглядах на жизнь, их деятельности и происходящих в стране процессах. И, конечно, выясним, как они сами относятся к термину «новая интеллигенция».
– Какое определение вам ближе: новая интеллигенция, креативный класс, рассерженные горожане?
– Откровенно говоря, ни одно из этих определений мне не по душе. Интеллигентом вообще неловко себя называть. Это то, что о тебе говорят (или не говорят) другие. Ну а поскольку про своих родителей я точно могу утверждать, что они интеллигенты, и не только про родителей, а – существенно дальше – например, про прадеда, то новой мою интеллигентность, если она есть, назвать нельзя.
«Креативный класс» отдает снобизмом (с какой стати отказывать в способности к созиданию людям не твоего круга?) и вообще не по-русски, я против ненужных заимствований. А рассержены, уверяю вас, не только горожане. И уж себя я горожанином могу назвать лишь отчасти – я больше половины жизни провожу в Тарусе, а у нас там коровы мычат, кричат гуси и все такое.
Рассержены, поверьте, все, кто еще способен на сильные чувства. Чем рассержены? Вот вам цитата из газеты «Единой России», которую бесплатно доставили в нашу больницу накануне выборов в Думу, я наизусть запомнил первую фразу из статьи «Что удалось власти»: «Мы, как и обещали, не допустили повторения разрушительных исков прошлого, не допустили, чтобы в нашу жизнь вернулась повседневная обязанность». Дальше все в том же духе. Даже настоящие свои достижения (к примеру, закрытие игорных домов и сокращение срока армейской службы, больше ничего не приходит на ум) власть не умеет использовать. Так вот, дело не только в нечестных выборах. Люди устали от отсутствия вектора, смысла, даже если этого сами не сознают и продолжают по привычке ругать дороги, жалуются на низкие заработки.
Нынешняя власть характеризуется в первую очередь не жестокостью, не воровством, не враньем (всего этого хватало в русской истории), а отсутствием содержания, смысла. Мне не по душе разговоры о тирании, сопоставление нашего премьер-министра со Сталиным. Это глупо и несправедливо. А уж нынешнего президента нашего если с кем-нибудь из русских правителей и сравнивать по масштабу свершений, то приходят в голову лишь Черненко и царь Федор Иоаннович. Только в отличие от первого наш президент крепок телом, а от второго – душой.
Начиная с XV века, с образования централизованного Российского государства, у нас было немногим более тридцати правителей. Какое место в этом ряду займут нынешние? Они, кажется, этим не очень обеспокоены. Между прочим, при Федоре Иоанновиче в России возник институт патриаршества, а в последнее время – что, Сколково? Отмена зимнего времени? Переименование милиции в полицию? Расширение Москвы? Демонстративность, выхолощенность, принципиальный отказ от содержания, смысла – вот что вызывает протест, хотя это не всегда осознается и так прямо не формулируется.
– Как вы оцениваете уличные протесты, которые сейчас уже постоянно проходят после думских выборов?
– Положительно, очень положительно. После двенадцати лет затхлого существования что-то зашевелилось, задвигалось. Оказывается, мы еще живы. Как-то живы. Поверьте, даже в провинции такие вещи ощущаются сильно. Люди ведь у нас чувствительны: сегодня в столице арестуют какого-нибудь олигарха, а завтра деревенский милиционер вдруг говорит тебе «ты», потому что чувствует ситуацию. Ну и наоборот: немножко дадут послабление – и районный начальничек уже разговаривает совершенно иначе. Люди, может быть, и не очень сообразительны, но очень чувствительны кое к чему, понимаете?
Так вот, Болотную (декабрьскую) я оцениваю выше, чем то, что происходило на проспекте Сахарова. По одной причине: на Болотной не было слышно ораторов. Вероятно, она была и хуже организована, но на ней гораздо ощутимее был «пульс толпы». Сужу об этом по трансляциям и по рассказам тех, кто там был. Сам я по субботам работаю, а то бы пошел. А толпе, мне кажется, сейчас хочется простых вещей, которые имеют смысл: ей хочется свободы, правды и соблюдения закона. Про «пульс толпы» – есть очень известное стихотворение Мандельштама. «И Шуберт на воде, и Моцарт в птичьем гаме, / И Гете, свищущий на вьющейся тропе, / И Гамлет, мысливший пугливыми шагами, / Считали пульс толпы и верили толпе».
Гамлет и должен стать, на мой взгляд, олицетворением сегодняшнего протеста, если угодно – мирной революции. Гамлету нужен смысл. Он фигура вечная, не датская и не английская. И не впервые участвует в наших событиях.
Я скажу, что мне мешает в нашем протестном движении. Две вещи. Во-первых, мат. Стало много мата – с трибун и в интернете. Мат служит для имитации сильных чувств, а не для их выражения, потому что так много сильных чувств не бывает, это не чувства уже, а истерика. Обилие мата мешает его применять в случаях, когда в самом деле хочется сильно выразиться: как, например, в истории с Чулпан Хаматовой, с насилием над ней. И потом, мат отталкивает часть протестующих – пусть небольшую, но неплохую из часть. И вторая вещь – юмор.
Чересчур много юмора. Понятно, что юмор, ирония помогают изъясняться доходчиво. Возможно, когда надо избавиться от надоевших фигур, юмор полезен, но если мы не научимся говорить серьезно, то так и останемся лакеями, которые, стоя в передней, обсуждают господ. Или детьми. Дети считают юмор, особенно рифмованный, высшим проявлением ума. А нам надо обрести смысл общественной жизни, так что ирония, анекдот, смех, да еще с матерком – неправильный путь. Я не призываю к мрачной серьезности, «Мы вас не любим бесплатно» мне нравится больше, чем «Не забудем, не простим» – это ложный пафос, не обеспеченный содержанием. Но юмор в нашем протесте должен играть подчиненную роль, как в тех же шекспировских трагедиях.
– Можно ли нашу страну изменить «снизу»?
- В наидемократичнейшем обществе власть имеет мистическую составляющую: кого-то толпа признает, кого-то нет. Сейчас даже материалистически настроенные люди часто употребляют слово «харизма», а оно по-гречески означает «благодать, милость, божественный дар». Но многие из тех, кто хочет власти, имеют преступные наклонности – повсюду в мире. Часто это люди неглупые, во всяком случае, сообразительные, но движимые при этом сильными и низкими инстинктами. Мы об этом можем судить по постоянно случающимся с ними скандалам. Поэтому в последнее время повсюду имеется стремление выбирать в руководители Бобчинских с Добчинскими – вроде бы знаешь, чего от них ждать. И от этого у политиков наблюдается такой громадный разрыв между уровнем личности человека и его судьбой, как ни в какой иной профессии. Так что важно, чтоб эти Бобчинские были легитимно, законно выбраны, были бы признаны, ну и менялись бы время от времени. Потому что нелегитимный Бобчинский – это совсем уже недоразумение. Я, конечно, утрирую, но Наполеонов мы точно не хотим иметь над собой.
Но поскольку мы соглашаемся иметь в начальниках именно средних, так скажем, людей, то нельзя ожидать, что они поменяют жизнь к лучшему. Надо самим это делать – верим мы в такую возможность или нет. Например, научить медсестер надевать перчатки, когда они имеют дело с кровью, – дело сложное, но надо пробовать.
– Как вам кажется, возможен ли в России ренессанс интеллигенции?
– Знаете, я, вообще говоря, против разговоров в духе «давайте определим понятия», потому что важнейшие понятия определяются не за кухонным или даже письменным столом, а, так сказать, в процессе жизни. Однако в случае с интеллигенцией все-таки хотелось бы знать, кого именно вы имеете в виду. Если говорить о тех, кто раньше днями и ночами сидел на кухнях, а теперь в кафе «Жан-Жак» и «Проекте ОГИ», то по мне лучше бы ренессанса не было. Среди них есть, разумеется, приятные люди, но как класс они не интересны.
Я для себя сформулировал следующее определение интеллигенции. Важно не то, чем ты занимаешься и что знаешь, а то, чего стесняешься не знать. Во-первых, интеллигент стесняется не знать искусства. Страшнее всего не помнить русскую классику – поэзию, прозу, не опознавать цитаты. Музыки почти никто не знает, но принято оговариваться: «мне медведь на ухо наступил», «меня не учили». Еще – иностранных языков, истории. Неплохо также иметь элементарные представления о природе – о растениях, о Луне и Солнце. И все. Знать всего перечисленного невозможно, но отсутствие интереса, нежелание знать исключает тебя из интеллигенции.
И еще интеллигент должен недолюбливать начальство (тех, кому нельзя сказать «нет»), вообще – силу. Конечно, неизбежны издержки: например, несочувствие собственной армии. Но в действительно трудные времена и это проходит: все мы знаем, сколько интеллигентов пошло в ополчение и погибло под Москвой в 1941 году. В последнее время вообще стало модным открещиваться от своей принадлежности к интеллигенции, это совершенно не важно.
Интеллигенция – часть народа. Противоположное интеллигенции явление – обыватели, это еще Чехов сказал. И те, и другие будут всегда, так что никакого ренессанса не требуется.
– Считаете ли вы, что в России появился как политическая сила средний класс?
– Нет, не считаю. Разумеется, у нас есть люди со средним достатком и прочее, но того среднего класса, который представлен, например, Блоком: «Ты будешь доволен собой и женой, своей конституцией куцей…» – такого среднего класса у нас нет. Для политического или, не знаю, экономического развития это, возможно, вредно, но эмоционально я нахожу в таком положении не одни только минусы.
– Можно ли в нашей стране быть непубличным человеком и заниматься крупными социальными проектами?
– Думаю, это невозможно. Если только у тебя нет каких-то совсем больших денег, но, опять-таки, откуда они возьмутся? Тихая созидательная работа их не дает. Так что необходима известность, публичность. Нам и на Тарусскую больницу стало удаваться находить средства после публикаций моих первых очерков – «В родном краю» , «Грех жаловаться» и так далее. «За пять лет в России меняется многое, за двести – ничего», – когда фразочки вроде этой разошлись по Интернету и за его пределами, довольно многие заинтересовались – что это они там делают? А прежде мы существовали усилиями моего друга Бернарда Сачера и еще одного замечательного человека, которого теперь уже нет в живых, – Галины Чаликовой. Ну и тем, что для нас делали коллеги-врачи в Москве и в Бостоне. А потом, после публикации моих очерков, после нашей тарусской истории 2008 года дело пошло легче, хотя не сказать, что и сейчас все очень легко идет.
– Да, в 2008 году в СМИ много писали о конфликте между вашим фондом и главой районной администрации Тарусы. Неужели глава района не был заинтересован в том, чтобы больница развивалась? Как вы можете объяснить эту ситуацию?
– Действительно, много писали, да и у меня самого есть очерк на эту тему, называется «Непасхальная радость», так что скажу только об одном аспекте того противостояния. Не надо демонизировать представителей власти, ни районной, ни общегосударственной. В 2008 году мы боролись за право устроить свою работу так, как считали нужным, а глава района и его заместители старались поглотить нас, подчинить себе: как «деды» в армии. Вполне обычные люди, средние. В каком-то отношении добиваются того же, чего добиваемся мы: права жить своей жизнью. Только от долгого сидения на своих местах у них возникают кое-какие иллюзии.
Во-первых, им кажется, что быть начальником – президентом ли, министром или главой района – это их сущность. Они и говорят о себе в третьем лице: такой-то вам гарантирует… Но это неверно: быть врачом – да, это сущность, у врача есть соответствующее образование, быть принцем – тоже, есть право наследования. «И гибну, принц, в родном краю…» – здесь третье лицо вполне уместно. Видите, никуда нам сегодня не деться от Гамлета.
А во-вторых, возникает еще такая иллюзия: что это вот все – твое. Перед уходом со своего поста глава района сказал депутатам, со слезой в голосе: «Чужие люди пришли в наш дом и разрушили его…». Почему это мы чужие? Мы говорим и пишем по-русски, поверьте, не хуже него. А к нашему появлению у него в больнице и дефибриллятора не было. Я недавно гулял вдоль большой русской реки. Тишина, красота, снег кругом, деревянные домики, дым из труб – и подумал: тяжело, наверное, со всем этим расставаться, тяжело отказываться от власти, если ощущаешь, что это вот все – твое. Наша правящая верхушка так это, видимо, и ощущает.
– Какой образ жизни вы ведете?
– Частью делаю то, к чему меня вынуждают внешние обстоятельства, частью – то, к чему внутренние. И, как все, наверное, хочу, чтоб вторые почаще брали верх над первыми. Ну это все, чтобы не ответить просто: мой образ жизни – мое частное дело.
– Что лежит в основе вашей системы ценностей?
– Несколько лет назад я попробовал кое-что сформулировать, написал манифест «Как быть», опубликовал его в «Знамени» и в первом сборнике своей прозы, но больше не буду этого делать: как ни старался я избежать назидательности, не получилось. Так что дидактический пыл мой иссяк, хотя от того, что писал в 2008 году, я не отказываюсь.
– Кем вы видите себя в ближайшие 10 лет?
– Врачом, писателем. Надеюсь, что ничего уже вне этих занятий мне не захочется пробовать. В детстве кажется, что тебе предстоит узнать все стихи, все языки, теоремы, все оттенки отношений между людьми, с возрастом приходится себя все более ограничивать, смиряться с тем, что не поймешь, не узнаешь всего. Надеюсь остаться частным человеком, но имеющим точки соприкосновения, сцепления с жизнью окружающих, общества. Хотелось бы, чтобы изменения были в основном внутренними, а не внешними, но, сами понимаете, это зависит не только от моего хотения.
– Вы патриот?
– В смысле – люблю ли я родину? Да, конечно. Мы все ее любим. Важно не то, что я вам сейчас скажу, а что делаю, что пишу. И еще – поглядите на наших профессиональных патриотов: когда люди начинают говорить про то, кто как родину любит, талант их полностью покидает. Едва ли не единственное исключение – Пушкин: «Я далеко не восторгаюсь всем, что вижу вокруг себя; как литератора – меня раздражают, как человека с предрассудками – я оскорблен, – но клянусь честью, что ни за что на свете я не хотел бы переменить отечество или иметь другую историю, кроме истории наших предков, такой, какой нам Бог ее дал». Это из знаменитого письма Чаадаеву. Между прочим, написанного по-французски.
Максим Александрович Осипов родился в 1963 году в Москве. Окончил 2-ю физико-математическую школу, 2-й Московский медицинский институт, ординатуру, аспирантуру, защитил кандидатскую диссертацию. Работал в Калифорнийском университете в Сан-Франциско, в московских клиниках. В 1993 и 2005 годах выпустил в свет два издания книги «Клиническая эхокардиография» (в соавторстве с Нельсоном Шиллером) – самое известное руководство по этой специальности на русском языке. В 1994 году основал медицинское издательство «Практика», известное своими переводными медицинскими руководствами (например, «Внутренние болезни по Харрисону»), а также книгами по музыковедению («Музыкальный словарь Гроува») и богословию («Труды» Митрополита Антония Сурожского в двух томах) и много лет руководил им.
В 2005 году вернулся к работе врачом, тогда же создал благотворительное «Общество помощи Тарусской больнице», деятельность которого получила широкую известность в 2008 году после успешного противостояния врачей произволу местной власти. История этого противостояния освещалась многими газетами и журналами, в том числе «Российской газетой», Washington Post, федеральными телеканалами и радиостанциями. Благодаря усилиям «Общества помощи» тарусская больница получила нескольких квалифицированных врачей и современное оборудование.
С 2007 года Осипов печатает свои очерки, рассказы и повести, в основном в журнале «Знамя», который присудил ему свою премию за 2007 год. Опубликовал два сборника – «Грех жаловаться» и «Крик домашней птицы», оба в издательстве АСТ-Corpus. В 2012 году в свет выйдет третий сборник прозы Осипова («Человек эпохи Возрождения»). Лауреат премии имени Юрия Казакова за лучший рассказ 2010 года, финалист премий «Ясная поляна» и НОС за 2010 год, премии Белкина за 2011 год. Сочинения Осипова переведены на французский, английский и польский, его пьеса «Русский и литература» готовится к постановке в Омском театре драмы.