Происходило все это в Музее естественной истории — огромном «храме науки» XIX века, в окружении скелетов ископаемых птиц и коллекций бабочек. А захватывало, собственно, то, что каждый из них рассказывал о предельно специальном, используя терминологию, но так, что интересно было всем.
Исследователи говорили о том, как преодоление границ и стен между университетскими дисциплинами, а также между искусством и наукой приводит их к прорыву на собственном профессиональном поле. Так, известный английский кардиохирург, доктор Френсис Уэллс показывал презентацию не просто о том, что его «вдохновляет Леонардо», — он демонстрировал, как конкретные анатомические иллюстрации и опыты гения Возрождения помогли ему решить некоторые специфические проблемы, возникающие при оперировании пролапса митрального клапана. За свою жизнь он сделал 2,5 тыс. таких операций, так что в общем неплохо знаком с предметом. И, по его мнению, современная медицина иногда слишком узко формулирует задачи: специалист подобен флюсу. Увидеть картину более широко ему помогли опыты «универсального человека» Возрождения.
А директор музея, в котором проходила конференция, профессор Пол Смит заинтересовал всех историей об одном исследователе XIX века, которому умение рисовать помогло решить мучивший геологов несколько десятилетий вопрос о смещении горных пород. Более того, выйдя за рамки официальной геологии и подвергаясь травле, он придумал методику, которая сейчас стала настолько общим местом, что ей обучают студентов.
Тематика этого симпозиума натолкнула меня на размышления о других границах — между странами и народами и о том, как трудно иногда их преодолеть обычному исследователю. Вот, например, той темой, которую я представила коллегам в Оксфорде, я начинала заниматься еще в аспирантуре, но потом на долгие годы ее забросила. Забросила по двум причинам.
Во-первых, «внутренняя» причина заключалась в том, что моя наука оказалась не очень интересной в России. Я не чувствовала поддержки сообщества, зато ощущала много иронии по поводу ненужности и неважности, особенно с финансовой точки зрения — исследования иллюстрации XVI века для народного хозяйства РФ или для решения конкретных бизнес-задач. А во-вторых, потому, что, съездив в ту же Англию и Штаты на несколько стажировок, я уяснила для себя простую мысль: западные коллеги намного профессиональнее, чем я. В моей области у них было принято копаться в рукописях, сидеть в архивах, вникать в мельчайшие детали. А меня учили более широкому, обобщающему подходу, с постановкой «генеральных» вопросов, и вот в исследовании конкретики я явно проигрывала. Помню свое первое большое выступление в Англии: я настолько испугалась столь профессиональной аудитории, что директору института, в котором я рассказывала о своей работе, пришлось вызвать меня в кабинет и провести душеспасительный разговор. И я понимала: чтобы наверстать этот разрыв, потребуются годы кропотливой работы.
Что же, эти годы прошли. Я почти поверила, что то, чем я занимаюсь, никому не важно. Но что-то удерживало от окончательного разрыва с наукой. И вот я снова в Оксфорде. И с изумлением я начинаю понимать какие-то простые, банальные вещи. В своей теме за эти годы я освоила мельчайшие детали. Но мои британские коллеги так и не начали выходить на ту степень исследовательского обобщения, которой меня научили когда-то в Московском университете. Более того, именно этим я теперь и интересна им. Я научилась говорить на одном с ними языке, и теперь им понятнее то, что я пыталась сказать 10 лет назад. Наука же за это время тоже прошла определенный путь — путь преодоления границ. И моя филолого-искусствоведческая тема, оказывается, теперь нужна не только гуманитариям. Она нужна медиками и математикам, она нужна тем, кто исследует мозг и делает операции на сердце.
Мы живем в удивительное время: границы открываются по всему миру, в самых разных областях. Российские ученые ездят в Гарвард и Кембридж, а нейрофизиологи и кардиохирурги изучают искусство бок о бок с исследователями визуальности, чтобы затем использовать эти находки в собственной работе. Это бодрит, но люди сталкиваются с самыми разными проблемами. Скажем, отечественным исследователям приходится иметь дело с куда более высокой степенью конкуренции на западе, но нас не учили, как искать поддержку в сообществе и в самих себе, как добиваться своего, несмотря на отказы. В нашей собственной культуре мы привыкли к парадоксальному сочетанию поддержки низкоконкурентной, почти семейной среды. Но здесь же мы сталкиваемся с куда большими обесцениванием и критикой: пересекая географические границы, мы каждый раз вынуждены как-то соединять эти миры воедино, желательно не впадая в крайности. А ведь так хочется то превознести себя как «непризнанного гения» — то почувствовать себя «хуже всех», то соединиться с более успешным, более благополучным соседом и отринуть свое, то агрессивно защищать «исконное» от «чуждых влияний».
Не нужно прекращать борьбу с невежественными чиновниками, но хорошо бы почаще задумываться о том, как именно мы вписаны в окружающий мир
Дело, впрочем, не только в российской ситуации. Так, из-за проблем с финансированием науки в самых разных странах в университетах появилась поросль чудовищно некомпетентных «эффективных менеджеров», которые всю сферу духа стараются сейчас затолкнуть в плен цифр и процентов. Во многих странах созданы комитеты противостояния ученых администраторам. Или вот и в Америке, и в Англии университетским преподавателям приходится заниматься странным — скажем, делать дистанционные популяризаторские курсы. И они боятся, что это уничтожит университет в классическом понимании. Но из-за этих же проблем возникают новые удивительные совместные проекты, раскрывающие замкнутое знание окружающему миру, делающие его подлинно демократическим.
Еще пример: на смену узкой специализации какое-то время назад пришла мода на междисциплинарность. Многие боялись тогда, что это означает знание «обо всем и ни о чем». Но на деле из этой моды вдруг родились удивительные коллективы единомышленников, в которых каждый занят своим, но все вместе они сдвигают колоссальные глыбы казавшихся нерешаемыми вопросов. Американский Newsweek несколько лет назад рассказывал про работу бок о бок. Например, в одном институте, проектирующем больницы, собираются вместе не только архитекторы, врачи и администраторы, занимающиеся конкретикой строительства и штатным расписанием, но и философы с психологами, старающиеся понять, как использовать более глубокие культурные механизмы на благо больных будущей клиники.
На конференции были доклады подобных коллективов: несколько человек из разных дисциплин и так, и эдак заходят, чтобы исследовать одну и ту же проблему. А еще ученые, изучающие «неформальные рисунки» врачей (те их делают для больных и для коллег, чтобы, например, объяснить суть предстоящей операции), или то, чем принято иллюстрировать работу мозга в нейронауках, соседствовало здесь с исследователями визуализаций будущего и дизайнером Джонни Хардстаффом. Последний, представитель художественной богемы, сотрудничающий с режиссером Ридли Скоттом, метался по сцене, стараясь ухватить мимолетные идеи, родившиеся из игры воображения. Он смотрелся диковато на фоне ученой братии, но все слушали его с внимательным интересом и, кажется, получили много вдохновения.
И вот мне кажется, все это очень важно осознавать и нам, в России. Сталкиваясь с непониманием, агрессией или дикостью, стоит вспоминать не только о местном, социально-политическом, но и об ином контексте. Это не значит, что нужно прекратить борьбу с собственными невежественными чиновниками, но хорошо бы почаще задумываться о том, как именно мы вписаны в окружающий мир. И как-то очень хочется обратиться к тем, кто проводит свое время в неуверенности и колебаниях — к молодым и не очень, к тем, кто только начинает свой путь или кто шел по нему слишком долго и у кого опускаются руки. Не надо сдаваться! Продолжайте работать! Преодолевайте границы! Общайтесь с себе подобными или с совсем иными — и получайте у них поддержку. Ведь как бы ни было трудно, в конце концов всегда находится кто-то, кому именно то, что ты хочешь сказать или сделать, вдруг оказывается удивительно важным, нужным и интересным.