Сразу отметим, что российские экономисты поставили исчерпывающий диагноз: вступление Украины в Евросоюз будет иметь для нее катастрофические экономические и социальные последствия. Серьезно сомневаться в этих прогнозах не приходится. Пропаганда сторонников евроинтеграции, сводящаяся к тому, что как только Украина станет частью Европы, все проблемы будут автоматически решены и наступит материальное благополучие – примитивна и даже топорна, но имеет одно неоспоримое преимущество: искреннюю веру в бренд «Европа». Можно сказать, что евро-бренд вышел на заданную проектную мощность и «мотыльки» с ускоренной силой полетели на его сияние.
Для Украины вступление в Евросоюз – мечта, причем мечта иррациональная и не прагматичная, практически idea fix. Но именно так происходит в обществе, лишенном надежды. Относиться к этой мечте нужно со всей серьезностью, потому что именно этот фактор, не поддающийся экономическим выгодам, может оказать решающее влияние на весь дальнейший ход событий. Тем более что и сама Россия, точно также как в 90-е, верила в бренд «Америка», а общество ждало ускоренного введения капитализма и немедленного наступления потребительского рая. Как ни парадоксально, но Украина и другие страны постсоветского пространства снова готовы наступить на те же самые грабли, что и СССР в 1991 году.
С народом невозможно говорить только о нефти и газе
Безусловно, в движении к евроинтеграции Украина не однородна, но стремление быть Европой является общим настроением, в конце концов, в этом пункте сходятся практически все украинские политические силы. Можно смеяться над такой позицией, называть ее сумасшествием и самоубийством. Но фактически сила бренда Европы и иррациональная мечта общества перевешивают реальные экономические выгоды от сближения с Россией. Проблема заключается в том, что сегодня Россия аналогичной мечты Украине дать не в состоянии. Да, Россия может дать Украине все: газ, нефть, экономические выгоды, таможенные преференции, рынок сбыта промышленных и сельскохозяйственных товаров, трудовой рынок, но не может дать ни мечты, ни надежды.
Потому что подобной мечты нет в самой России, находящейся в состоянии глобального молчания даже по отношению к самой себе, да и в «русское чудо» мир в XXI веке не верит. Российские политические элиты оперируют только материальными ценностями и бизнес-интересами (хотят иметь, а не быть), да и все мечты сводятся опять к материальным ценностям и деньгам. Но с народом невозможно говорить только о нефти и газе. История евроинтеграции Украины показывает, что даже наивная и идеалистическая мечта, за которую впоследствии придется даже расплачиваться тем самым экономическими благополучием, является движущей силой общества и, в конечном счете, истории. И эта сила неподвластна и непонятна политическому классу современной России.
Приближение Европы к границам России при поглощении Украины означало бы и приближение европейской мечты, что при схожем отсутствии надежды в российском обществе (а наши элиты ни мечту, ни надежду дать не способны) для существующей политической системы может иметь последствия, аналогичные проигрышу СССР в холодной войне с США. Может быть, поэтому так заметно усилилась антизападная риторика и стремление отгородится от той же Европы?
Важно другое. Сила бренда «Европа» заключается в ее привлекательности (положительного имиджа, репутации и ценностного ориентира), которая имеет конкретную смысловую и символическую наполненность, несмотря даже на все невыгодные условия. Россия же, демонстрируя экономическую и политическую силу, показала идеологическую опустошенность. По силе воздействия бренда ценности евроинтеграции заменили собой для постсоветского пространства и особенно Украины идею коммунизма и «веру в светлое будущее».
Поэтому своя объединяющая мечта нужна России ничуть не меньше, чем Украине европейская. Но как возможно создать бренд России, чтобы он был не иррациональным и по-настоящему притягивал другие страны, превзойдя сияющий бренд «Европа»?
Для России, а тем более ее соседей по постсоветской территории, таким не больше ни меньше ослепительным брендом и притягательной мечтой могла бы, например, стать выплата для всех граждан РФ части природной ренты – ежегодной фиксированной суммы за эксплуатацию общенационального достояния – природных ресурсов. Именно по этому пути уже реализуется эксперимент в Швейцарии (сбор подписей за закон о праве каждого гражданина Швейцарии получить от государства 2500 швейцарских франков), а по сути, зондирующий мировое общественное мнение о возможностях новой социальной модели государства, новом измерении понятия «справедливость», способного разделить XXI век на время «до» и «после».
Гипотетическое импортирование швейцарской инициативы в Россию (а не исключено, что вслед за Швейцарией этому примеру последует благополучная и трудолюбивая Япония, население которой по численности сопоставимо с российским) превзошло бы по привлекательности любую идеологию, особенно с учетом нашей социокультурной матрицы. Но главное – это был бы идеальный и неоспоримый показатель успеха России в глобальном обществе тотального потребления, который мгновенно стал бы «русским чудом» для всего мира, не говоря уже про постсоветское пространство.