Записала на рисование — дочка с кисточкой не расстается. Отзанимались два раза. На третье преподаватель предложила не приходить. Она работает только с теми детьми, которые могут тихо просидеть за столом сорок минут. Теми, кто выливает за собой водичку и рисует теми красками и по тем шаблонам, которые им предложены. Надо сказать, что и среди трехлетних детей есть такие. Например, мальчик Гера, который столбом замирал от крика мамы: «Я тебе сейчас такое устрою!». Мы, взрослые, тоже замирали от ее крика.
После этого мы пошли на музыку. Преподавательница встала в середину комнаты и заголосила народную песню. Голос у нее был сильный, акустика в зале хорошая. Девочка Даша описалась. Сима заплакала. В этот момент маленький сын самой преподавательницы, которого не с кем было оставить, достал чупа-чупс и начал бегать.
— Не обращайте на него внимания, — сказала преподавательница детям. Те как по команде стали нарезать круги по залу и требовать чупа-чупсы.
— Занятие сорвано. Я с такими маленькими не работала, — сказала преподавательница, — в другом клубе с шести лет приходили.
Если честно, я приуныла. Но были еще занятия по балету. Для малышей. В детстве я тоже занималась балетом и очень хорошо помню, как преподавательница говорила моей маме, что у меня слишком толстая попа и слишком короткие ноги. Я стояла у станка с разбитой коленкой — упала буквально накануне с велосипеда, и мама замазала мне ее зеленкой. Я ее даже разогнуть боялась. А преподавательница подошла и шлепнула меня по коленке так, что слезы брызнули из глаз.
— Нет, она не умеет терпеть, — сказала преподавательница моей маме. А я не смогла крикнуть, что умею, только дайте шанс.
Но я решила, что Сима другая, и жизнь другая, и все теперь по-другому и записала ее на балет. Девушка Оля — преподаватель — показывает, как киска умывается. Учит, как ходят пингвинчики. А растяжка на «лягушку» — главный мой детский кошмар — называется «бабочка машет крылышками». Сима замирает от зеркал во всю стену, от гимнастических ковриков в цветах. Она оборачивает этот коврик вокруг талии, как юбку, и смотрит на себя в зеркало: «до чего ж я хороша». Там есть мальчик, один-единственный, который садится рядом с Олей и заглядывает ей в глаза. Он смотрит, как она делает киску, кораблик или колечко. Смотрит влюбленным взглядом.
— Купите Симе пачку. Пусть оставит в покое коврик, — сказала мне Оля.
— А вы взрослых не берете? — вдруг спросила я.
— Беру, конечно, — обрадовалась Оля.
Теперь мы с Симой обе ходим на балет.
За пачкой я поехала в специальный «балетный» магазин. Ехала за купальником для дочки и втайне надеялась, что куплю что-нибудь для себя. Мне было страшно. Дочку я одела быстро — купальник с крылышками, розовая юбочка, балетки, на которые мне посоветовали пришить ленты, как у балерин на пуантах. Колготки, красивая заколка на пучок, сумочка в бантиках.
— А у вас есть что-нибудь для взрослых? — спросила я у консультанта, краснея.
— Конечно, — улыбнулась девушка.
Спасибо, что в этом магазине работают такие женщины. Спасибо, что мой размер оказался далеко не последним в предлагаемой линейке. Не говоря уже о специальных шортах для похудения и кофтах, которые можно носить и в обычной жизни. Пока я стояла в примерочной, в магазин вошла женщина, которая искала пачку на годовалую девочку, и еще одна, которая требовала пуанты для фотосессии.
— А кто на них будет стоять? — уточнила консультант.
— Девушка. Но она не занимается балетом. А что, не встанет? Это разве сложно?
Это очень сложно. Балерина Оля пообещала мне, что я смогу встать на пуанты к концу года при условии, что буду выполнять домашние задания и не пропускать класс. Она бьет меня по всем местам, но я терплю. Через три занятия я перестала сутулиться и забыла про головную боль. Голова не болит, потому что болят икры, пресс и попа. Все болит, кроме головы. Я сажусь в плие дома, когда меня никто не видит. Сима, когда ее никто не видит, вдруг вытягивает ноги в шпагат.
Когда я лентами обвязывала ей ноги, она даже не дышала. И не нужны никакие физиотерапии и электростимуляции голени, чтобы не было плоскостопия. А мне вообще ничего не нужно, лишь бы видеть ее счастливые глаза. Она несется на занятия на самокате так, что за ней приходится бежать.
В ее группе есть девочка, которая танцует, не выпуская соску изо рта. Есть этот влюбленный мальчик. Есть девочка — пухленькая, неповоротливая, но очень гибкая. Ее никуда не брали, только Оля взяла. Есть, наконец, я — с выбитым позвоночником, лишним весом, тридцатишестилетняя тетка, которой ударило в голову заниматься балетом. Оля нас любит одинаково. Она садится мне на спину и тянет мою шею так, как делал мануальный терапевт, – чтобы я наконец выпрямилась. И верит, что я скоро сяду на шпагат. Я тоже в это верю. Она разрешает мамам и бабушкам танцевать вместе с детьми. Когда было тепло, она открывала окна, в которые высовывались руки с айфонами — мамы снимали занятие и хохотали. И Оля хохотала вместе с ними. А еще она ходит по парку и приклеивает на столбах объявления: «Приходите заниматься балетом. Взрослые и дети».
Когда я рассказываю, что дочь ходит на балет, у окружающих это вызывает умиление. Когда я говорю, что тоже хожу на балет, в ответ слышу шутки ниже пояса. А мне очень хочется сфотографироваться вместе с дочкой у станка. Чтобы она была в розовой пачке и тянула ножку. Я тоже буду на фотографии стройная и красивая. Оля мне пообещала, что так и будет.