Извините, будет много цитат.
Не знаю, как сейчас преподают Пушкина, а когда училась я — преподавали плохо. К чему угодно приплетали Сенатскую площадь и революционное движение. Тьфу на них. Как это вообще можно «проходить» — музыку сфер? Как это можно читать с выражением — «и угль, пылающий огнем, во грудь отверстую водвинул»?
Спасибо папе, который вовремя подложил мне дедушкиного еще Пушкина с фитой и ятем. И заметил, что чистейшей прелести чистейший образец в быту Пушкин называл «женка» и поругивал за кокетство, и даже привел восхитивший меня пример (см. ниже).
Оказывается, люди жили полной жизнью, которая должна была сильно огорчать советских литературоведов, но которая совершенно восхитила меня. Потому что солнце русской поэзии в паре с НН, которая его не понимает, — это страница в учебнике или ужасный памятник на Арбате, а живой человек, из плоти и крови, да еще какой горячей, — это да. Это поэт.
С тех пор я очень радуюсь, в очередной раз находя тому подтверждение. Позвольте поделиться. Он был бретер, если кто не знает. Хорошо стрелял, даром что штатский, имел отличные оценки по фехтованию — в те дни, когда в садах Лицея он безмятежно расцветал. Известный эпизод из «Выстрела», оказывается, случился с самим Пушкиным. Он обвинил одного офицера из генштаба в том, что тот передергивает в карты. На дуэль пришел с фуражкой черешен, офицер целился, а Пушкин под дулом его пистолета ел сладкие черешни и выплевывал косточки. Офицер промахнулся, Пушкин стрелять не стал.
Горяч был ужасно, чуть что — давай ссориться; бывал отчаянно несправедлив. Волочился за дамами. Влипал в дурацкие истории; еле-еле уходил от чужих мужей. Играл — и проигрывался в пух и прах. В общем, жил полной жизнью, насколько это возможно. Танцевал со страстью и очень хорошо. Бывал груб. Про Анну Керн, гения чистой красоты, с которой он с божьей помощью поступил известным образом, — кому это он писал? Соболевскому.
И вот получается, что на одном краю картинки — «я помню чудное мгновенье», на другом — M-me Kern, которую «с помощию божией я на днях ». А посередине — прелестное письмецо той же мадам Керн, подписанное «Весь ваш, Яблочный Пирог»: «Анна Петровна, я Вам жалуюсь на Анну Николавну — она меня не целовала в глаза, как Вы изволили приказывать». Кто эта Анна Николавна? Почему не целовала?
Друзья мои, его письма — это изумительное чтение. Это большая литература; это написано так, как писалась его проза, предназначенная для широкого читателя. Лаконичность, ритм, музыкальность, ирония, смысл. Сам-то Пушкин вроде как не велел перетряхивать исподнее гения («Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении»), но мы его не послушаем, ибо это хорошо весьма и по стилю, и по сердцу. Просто почитайте.
«Получил я, ангел кротости и красоты! письмо твое, где изволишь ты, закусив поводья, лягаться милыми и стройными копытцами, подкованными у M-me Katherine. Надеюсь, что теперь ты устала и присмирела».
«В Михайловском нашел я все по-старому, кроме того, что нет уж в нем няни моей и что около знакомых старых сосен поднялась, во время моего отсутствия, молодая сосновая семья, на которую досадно мне смотреть, как иногда досадно мне видеть молодых кавалергардов на балах, на которых уже не пляшу. Но делать нечего; все кругом меня говорит, что я старею, иногда даже чистым русским языком».
«Женка, женка, потерпи до половины августа, а тут уж я к тебе и явлюсь и обниму тебя, и детей расцелую. Ты разве думаешь, что холостая жизнь ужасно как меня радует?.. Дай, сделаю деньги, не для себя, для тебя. Я деньги мало люблю — но уважаю в них единственный способ благопристойной независимости».
«Ты радуешься, что за тобою, как за сучкой, бегают кобели, подняв хвост трубочкой и понюхивая тебе задницу; есть чему радоваться!.. Теперь, мой ангел, целую тебя как ни в чем не бывало; и благодарю за то, что ты подробно и откровенно описываешь мне свою беспутную жизнь. Гуляй, женка; только не загуливайся и меня не забывай».
«Опять хандришь. Эй, смотри: хандра хуже холеры, одна убивает только тело, другая убивает душу. Дельвиг умер, Молчанов умер; погоди, умрет и Жуковский, умрем и мы. Но жизнь все еще богата; мы встретим еще новых знакомцев, новые созреют нам друзья, дочь у тебя будет расти, вырастет невестой, мы будем старые хрычи, жены наши — старые хрычовки, а детки будут славные, молодые, веселые ребята; а мальчики станут повесничать, а девчонки сентиментальничать; а нам то и любо».