Почему гибнут дети

Таблетки в доме были какие-то несерьезные, но зато очень много: цитрамон, тетрациклин, ношпа... Двенадцатилетняя девочка аккуратно ссыпала их на блюдце - получилась целая горсть. Зачерпывала чайной ложечкой, запивала водой из кружки. Когда таблетки кончились, девочка причесалась, сняла пионерский галстук и легла на диван. Умирать.

Зачем она это сделала?

Несчастная любовь? Первое романтическое чувство, отвергнутое одноклассником? Нет, девочка была абсолютным ребенком и в свои двенадцать все еще укутывала на ночь рыжую куклу Марину. Двойки? Но в девочкином дневнике и четверки встречались нечасто, она была отличницей. У нее, на посторонний взгляд, была райская жизнь: отдельная комната, интеллигентная мама, пианино и собрание сочинений Дюма.

Так что же? Секта? Интернет? Наркотики? Сети педофила? Рок-музыка, проповедующая культ суицида? Да бог с вами, середина 80-х, глубокая провинция. Что-то из того, что сегодня называют причиной детских самоубийств, еще не существовало. Остальное было из области страшной экзотики. Но дети почему-то умирали. С крыши, правда, не прыгали - чердачные двери нескольких пятиэтажек были наглухо заперты. Поэтому вешались, травились, резали вены и кидались под поезда.

Я могу перечислить их по именам - четверых, у кого «получилось», и двух, которых спасли. Одноклассников позабывала, а этих помню. Они были разные: кто-то более благополучен, кто-то менее. Твердые хорошистки и те, что перебивались с тройки на двойку. Кого-то баловали, кто-то носил школьную форму даже после того, как ее отменили. Общими были только причины, по которым они решились на поступок, для некоторых ставший последним.

Одиночество и страх. Казалось бы, откуда им было взяться в маленьком поселке, где все друг у друга на виду, где родители отрабатывали положенные советские 8 часов и через 15 минут после окончания рабочего дня уже были дома? Потом эти родители в своем страшном горе задавались единственным вопросом: чего не хватало моему ребенку?

Ответ прост и страшен: вас не хватало. Не хватало вашего внимания, поддержки, доверия. Любви не хватало. «Люби ребенка сердцем, а виду не давай», - этому невесть кем данному совету всю жизнь следовала моя мать. Эта «любовь, которой не видно», воплощалась в простых правилах: отмахиваться от детских побед и унижать за поражения; ругать за «кислую морду», не спрашивая, а почему, собственно, она кислая; почаще напоминать, кто тут кого кормит. Дружба, первая любовь, страшные сны и заветные мечты - все это казалось моей матери, да и большинству взрослых, чем-то неважным, несерьезным. С их взрослой точки зрения, сытый, здоровый, хорошо учащийся ребенок просто не имел права быть несчастным из-за такой ерунды, как безответные чувства к соседу по парте.

Женские форумы полны стенаний об эмоциональной недоступности мужа или бойфренда. «Он не проявляет любви, он эмоционально недоступен, мне очень тяжело». На несчастную тут же обрушивается лавина сочувствия - от советов, как раскрепостить эмоционально заледеневшего партнера до универсального: «бросай его, он тебя не достоин». Что услышит ребенок, который наберется смелости и выразит сомнение в том, что любим родителями? Его заклеймят неблагодарным, припомнят все подаренные гаджеты, ткнут носом в паспорт с шенгенскими визами: «я в твои годы дальше Геленджика не ездил!», - и под конец отправят мыть посуду.

Эмоциональная закрытость, скупость на проявление чувств, неуважение к личности ребенка - это джунгли, в которых выживает сильнейший. И джунгли эти заботливо взращиваются самыми близкими людьми - мамой и папой. Большинство, слава Богу, выживает. Но есть и такие, для которых отсутствие прочного тыла в виде родительской поддержки и любви становится источником постоянного страха: я не нужен маме, значит, я не нужен никому, значит, я всегда буду один.

Мы можем сколько угодно обвинять интернет и телевидение. Требовать финансирования каких-то мифических государственных программ по предотвращению детских суицидов. Но эта страусиная политика есть не что иное, как попытка переложить ответственность и откупиться от невыносимого чувства вины. Остановить доведенного до отчаяния ребенка могут только родители. Не психологи, не священники, не Павел Астахов. Читая личные дневники ребенка, контролируя его страницу в социальной сети, можно убрать симптомы. Но болезнь, выросшая на почве родительской эмоциональной недоступности, чудовищной взрослой уверенности в том, что у ребенка нет и не может быть глубоких чувств, никуда не денется.

Почему я так уверенно это говорю? Потому что та девочка, которая ела таблетки чайной ложкой - это я. Меня спасла бабушка, которая привезла ведро клубники на варенье. Пара литров соленой воды и никаких упреков, никаких: «хоть бы о матери подумала». Матери мы, кстати, ничего не сказали. Да для меня это было уже и неважно. Я поняла, что у меня есть родная душа. Кто-то, кому я могу доверять, на кого я могу положиться, что бы ни случилось. Мне повезло. Тем, другим, повезло меньше. Их могла бы спасти родительская любовь. Не беседы с чужими людьми вроде школьного психолога, а всего лишь капля любви, которую пожалела для них собственная семья.