Это вполне естественно — отмечать даты церковной истории и почитать память прежних предстоятелей. Но эта дата особого свойства, поскольку само событие продолжает оставаться предметом острых дискуссий. Патриархом Сергий пробыл меньше года, но само его возведение на этот престол осенью 1943 года знаменовало крутой поворот в истории нашей церкви и было, по сути, днем рождения той административной структуры, которая существует в ней и по сей день.
Патриаршество в России было восстановлено собором 1917/18 года, и это было практически единственным решением того собора, исполненным на практике. Но избранный патриарх Тихон скончался уже в 1925 году, и к тому моменту всякое церковное управление было окончательно разрушено большевиками: часть епископата была убита, часть находилась в тюрьмах и ссылках, часть эмигрировала. Созывать новый собор было просто немыслимо, и вместо патриарха оставался символический местоблюститель — его фигура должна была свидетельствовать, что Патриарший престол не упразднен, а просто временно вакантен.
Эту должность сначала занимал митрополит Петр (Полянский), но он постоянно находился в тюрьмах и ссылках, так что в реальности управлять церковной жизнью не мог никак. Да и вообще не всегда было известно, жив он или уже нет. В результате куда большую активность проявлял «заместитель местоблюстителя» митрополит Сергий (Страгородский). Он, впрочем, тоже не избежал ареста в 1926 году, правда, для него заключение оказалось недолгим
И вот тут начинается самая спорная и самая загадочная часть этой истории. Сломали ли его в ОГПУ? Или, напротив, мудрый иерарх обыграл чекистов на их поле, пошел на тактические уступки ради стратегического выигрыша? Как бы то ни было, через несколько месяцев он вышел на свободу (если это можно так называть), а в середине 1927 года подписал знаменитую декларацию, в котором от имени православных верующих выражал советской власти полную лояльность и даже благодарность за «внимание к духовным нуждам православного населения». Самая пререкаемая фраза из этой декларации звучала так: «Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи».
Казалось бы, что в этом страшного? Чем отличаются эти слова от бессмертного выражения А.А. Ахматовой: «Я была тогда с моим народом, там, где мой народ, к несчастью, был»? Именно этой краткой оговоркой «к несчастью». Слова митрополита Сергия можно было понять как признание факта: в России победили большевики, но она от этого не перестает быть нашей родиной, которую мы любим и которой желаем блага. А можно было увидеть в них и раболепное согласие с большевистской политикой.
Часть верующих именно так и прочитала декларацию и к тому же сочла, что «заместитель местоблюстителя» совсем не то положение, чтобы выступать с программными заявлениями такого масштаба. Фактически они обвинили митрополита Сергия в присвоении власти и в капитуляции перед безбожными гонителями. Его политика получила название «сергианство», и в РПЦЗ она была возведена в ранг ереси — при первой же моей встрече с представителями этой церкви мне взахлеб стали рассказывать о декларации и о том, что она лишила благодатности всю церковь, которая не отвергла ее. А шел этот разговор уже в 1992 году.
Переломным моментом в этой истории стала война. Вот когда верующие доказали на деле, что не отделяют себя от родины, берут на себя все ее тяготы и радуются всем ее победам
Мое личное мнение о декларации не изменилось с тех самых пор. Она и в самом деле выглядит сомнительно, но нам сегодня легко рассуждать: мы не видели той великой катастрофы, через которую прошли иерархи той поры, мы не сидели в тюрьмах ОГПУ и, главное, никто не знает и теперь, чем все это могло закончиться. К примеру, в послевоенной Албании коммунисты построили полностью атеистическое общество, не оставив на территории страны ни единого храма или мечети, ни единого легального священнослужителя. Кто знает, не предотвратила ли декларация такого сценария? И даже если на самом деле она ничем никому не помогла, митрополит Сергий вполне мог считать, что поможет, и жертвовал своей репутацией ради жизни других людей. В этом его трудно осуждать. И даже можно понять его ложь, когда он во всеуслышание говорил об отсутствии гонений на веру в СССР: так он надеялся облегчить участь тех, кто сидел по тюрьмам или мог в них сесть в любой момент. И может быть, действительно облегчил, как знать наверняка
Переломным моментом в этой истории стала война. Вот когда верующие доказали на деле, что не отделяют себя от родины, берут на себя все ее тяготы и радуются всем ее победам... Да, были и такие (в основном за рубежом), кто видел в гитлеровцах победителей ненавистных большевиков, но «новый порядок» быстро отрезвил всех, кто его отведал. Зато нацисты не возражали против открытия церквей — и на оккупированных ими территориях стала возрождаться церковная жизнь. А основной советской идеологией стал тем временем патриотизм
К осени 1943 года Сталин убедился: немыслимо русским солдатам закрывать в освобожденных русских городах и селах православные храмы, открытые при немцах. Зато можно использовать этот огромный потенциал в своих интересах, это куда лучше, чем пытаться его задавить. И он вызвал к себе немногих оставшихся иерархов (по иронии судьбы или правительства местом эвакуации митр. Сергия был город Ульяновск). В результате этой встречи, собственно, и возникла на территории СССР нынешняя церковная администрация, а с ней еще одна аббревиатура — РПЦ МП. Возглавил ее патриарх, им немедленно был избран митр. Сергий (хотя, конечно, о выборах в той обстановке говорить трудно). Кстати, дореволюционная церковь называлась несколько иначе — не русской, а российской или даже греко-российской. Так и в документах собора 1917/18 года — «Православная российская церковь». Сталин привязал название не к стране, а к народу и православие поставил на второе после этнической принадлежности место.
А полковник госбезопасности Г.Г. Карпов был назначен председателем специально созданного Совета по делам Русской православной церкви. Так на новом, советском уровне была возрождена идущая еще от Петра I традиция направлять в Синод государева обер-прокурора, имеющего там больше власти, чем все епископы вместе взятые.
Зато в СССР теперь православной церкви было отведено скромное, но свое гарантированное место: совершались богослужения, открывались монастыри и семинарии, издавался «Журнал Московской патриархии», а иногда можно было даже напечатать новый тираж Библии или молитвослова. Все это было скромным, под строгим надзором государства, но все это было. А могло бы и не быть.
Можно сколько угодно называть такое устроение неканоничным, возмущаться приспособленчеством иерархов Многие и возмущались, и не только за рубежом. Вплоть до самых последних дней советской власти существовало и катакомбное православие — правда, силы его к концу этого периода иссякали, невозможно ведь жить в изоляции бесконечно. Впрочем, граница между официальной и неофициальной церковью всегда была условна — в среде «катакомбников» в детстве знакомился с основами веры будущий священник Александр Мень. И как сказать о нем: официальная фигура или нет? Он состоял в штате РПЦ, а значит, шел на все необходимые компромиссы и соглашения с властью и успевал крестить и проповедовать не только в храме, но и на квартирах, как самый что ни на есть катакомбный священник. Вероятно, потому и был убит в 1990 году, а убийцу так и не нашли.
Граница между приспособленчеством и исповедничеством вообще редко проходит по границам юрисдикций. В 60-е годы семинарист Павел Адельгейм возмущался тем, что в семинарии им приходится отмечать советские праздники и слушать советский гимн. И услышал от отца ректора: «Забыли, на чьей земле живете, чей хлеб едите и чьим воздухом дышите? Вам все дала советская власть! Я сын простого шахтера. Кем бы я был при старой власти? А теперь — ректор духовной семинарии!» Когда позднее уже рукоположенного отца Павла посадят за слишком активную проповедь на три года, ему еще припомнят эти разговоры — стало быть, о них доложили куда надо.
Как ни странно это звучит, но в церкви многие модели поведения и отношения советских времен сохранились намного лучше, чем в остальной части общества
Это называется «стокгольмский синдром»: церковные люди, оказавшись в заложниках у атеистической власти, вынуждены были идти на многое, чтобы выжить и передать веру другим. Но со временем, похоже, многие пленники начали отождествлять себя с теми, кто держал их в плену, и вошли во вкус своего положения. В нем было много лжи и унижений, но была и своя стабильность. В конце концов на Руси еще со времен Ивана Грозного повелось: если церковь хочет жить спокойно, она должна поддерживать власть, уж какая ни есть, а иначе несдобровать.
Советская власть давно закончилась, а привычки остались. Тот же отец Павел уже в наши дни лишился прихода, который создавал буквально на руинах, его гнули и гнали почти так же, как в советские времена, — но уже не коммунисты, а собственное епархиальное начальство. Опять не ко двору пришелся со своими резкими суждениями, активной деятельностью, независимой позицией. Недавно он был убит, основная версия следствия — убийца невменяем. На страничке информационной службы Псковской епархии, в которой служил долгие годы о. Павел Адельгейм, нет новости о его убийстве. Есть зато слово, которое архиерей прислал на его похороны (сам не приехал), — на этой страничке вообще нет ни одной новости, в которой не был бы архиерей упомянут. Епархиальная жизнь сводится к жизни одного человека.
Как ни странно это звучит, но в церкви многие модели поведения и отношения советских времен сохранились намного лучше, чем в остальной части общества. С этим, полагаю, сталкивалось большинство людей, приходящих в храм, а уж в особенности хорошо это видно по таким вот информационным службам.
И празднование интронизации патриарха Сергия вызывает закономерный вопрос... Да, это праздник — в том же смысле, в каком празднует свой второй день рождения человек, попавший в жуткую аварию и выживший в ней. Но если остались увечья, если они мешают жить — не пора ли всерьез задуматься о реабилитации, о постепенном возвращении к нормальной жизни?
Епископ Выборгский Игнатий, которому поручена подготовка к юбилею, считает: «Патриарх Сергий, безусловно, одна из ключевых фигур русской церкви XX века. Между тем его роль и значение в жизни церкви до сих пор в полной мере не оценены и даже не осознаны. Тем большую значимость приобретает предстоящий юбилей, который, на наш взгляд, должен придать новый, мощный импульс изучению его исторического и духовного наследия». Заметим, что епископ Игнатий возглавляет Синодальный отдел по делам молодежи, так что можно быть уверенным: этот мощный импульс действительно будет передаваться новым поколениям.