— Многие считают, мы разучились помогать друг другу, не готовы оказывать помощь и принимать ее. Другие, напротив, уверены, что в стране растет социальная активность и вовсю развивается благотворительность... Как вы считаете? Стали мы охотнее помогать друг другу или, наоборот, окончательно превратились в индивидуалистов, которым, кроме как до себя, ни до кого нет дела?
— Это, мне кажется, зависит от того, с чем сравнивать. Если вспомнить 90-е, то стало лучше. Если 70-е, то на первый взгляд кажется, что хуже. Советский человек, наверное, был к помощи ближнему гораздо больше готов, чем современный россиянин. Это связано было, конечно, с государственной идеологией, и с воспитанием, и со школьными всякими делами... Просто в силу того, что в нас воспитывали напрямую основы взаимопомощи. Мы жили в государстве, которое заточено было на коллективизм. Коллективное сознание, не живи для себя, думай о товарищах и так далее. Сейчас мы гораздо большие индивидуалисты. И в этом смысле, наверное, стали менее готовы к помощи. Но с другой стороны, если тогда это было на государственном уровне, то сейчас помощь, если она совершается, то — лично и осознанно. И получается, ее ценность вроде как возрастает. Ты помогаешь не потому, что запрограммирован государственной идеологией, не потому, что так положено, а потому, что сам принял решение помочь. В каждом конкретном случае. Просто слушаешь свое сердце, через которое с тобой говорят отнюдь не здешние силы. И решаешь, помогать или нет. Так что, думаю, сейчас с готовностью оказывать и принимать помощь дело обстоит лучше, чем в советские времена. Эта помощь, сама инициация помощи, стала более осознанной, и уже не государственная система ее инициирует, а сам человек. Это он сам решает свои конкретные вопросы о взаимоотношениях с миром, с богом, с людьми.
— Забавно: с этой точки зрения развитые европейские государства очень напоминают нас в 70-е. Скажем, какой-нибудь шведский развитой социализм с реабилитационными центрами для бездомных...
— Да, эта система очень похожа на то, что у нас было раньше. Включая ЛТП, где насильно оказывали помощь алкоголикам. Алкоголики у них все присмотрены, бездомные пристроены. Как Галич пел: а параноики рисуют нолики, а шизофреники вяжут веники. Все при деле. Государство обо всем заботится, и вроде думать не о чем.
— Зато у нас только успевай поворачиваться. Социальная система несовершенна, так что ее функции зачастую приходится брать на себя гражданам вроде нас с вами...
— Так и есть. Я, например, смотрю на свою маму. Если бы мы ей не помогали, она бы не прожила на свою пенсию.
— На ваш взгляд, помимо пенсионеров, которым, бесспорно, надо помогать — и родителям престарелым, и тем старикам, у которых нет родных и они одни остались со своей пенсией, — кому еще помощь оказывать необходимо? Я имею в виду не конкретных граждан, а категории людей. Пенсионеры — да. А кто еще?
— Я бы занялся проблемой беспризорных детей. Иногда видишь их на вокзалах или в метро Мне кажется, что надо было бы создавать, может, не совсем такие колонии, как макаренковские, но что-то вроде. Нужны какие-то специальные учреждения, надо ребят этих забирать с улиц, помогать, деньги выделять. Плюс мне кажется, что детдомам надо обязательно помогать.
— Вы сами участвовали в каких-то благотворительных программах?
— Я участвовал в проекте благотворительного фонда помощи хосписам «Вера». В свое время наши российские писатели, и я в том числе, собрали безвозмездно свои рассказы и издали «Книгу, ради которой объединились писатели, которых объединить невозможно» — такое длинное странное название. Тем не менее там действительно были авторы, которые в жизни даже руки иногда друг другу не подают. А тут все спокойно отдали свои рассказы и все спокойно существуют под одной обложкой. В другой ситуации кто-то из авторов мог бы и не напечататься, узнав, что в той же книге будет Лимонов или Прилепин.
— Но для благотворительного проекта вы заключили «водяное перемирие»?
— Да. Книгу напечатали, выручка от тиража пошла на нужды хосписов. В рамках этого проекта мы все ездили в хосписы, все писатели, проводили субботники, клумбы обустраивали, цветы сажали. Если честно, я туда боялся ехать, заходить в палаты к умирающим. Чтобы это сделать, мне пришлось свои какие-то страхи преодолеть. Хотя оказалось, что у них там действительно хорошо, насколько это возможно. Нам показывали палаты для умирающих от онкологических заболеваний, с этими зелеными раковинами, объясняли — это чтобы кровь видно не было...
— Зеленые? Я не знала...
— Да, раковины зеленые, чтобы когда больных рвет кровью — кровь не была видна. Я тоже этого не знал. Вот как раз нам их показали и объяснили, что на вырученные от книги деньги такие вещи и покупаются, как эти зеленые раковины. Причем книга, как нам сказали, продалась очень неплохо, хотя стоила достаточно дорого, рублей четыреста, по-моему. Я думаю, она так хорошо продавалась, потому что люди как раз хотели помочь. Не только писатели, которые отдали для книги свои рассказы, но и те, кто покупал эту книгу. Люди, которые пришли в книжный магазин — они сделали свой выбор. Может, они даже и не любят этих писателей, всех нас, вместе взятых. Но тем не менее книжку купили. Потому что хотели помочь тем, кто лежит в этих хосписах. И я ребятам из фонда «Вера» благодарен за то, что они нам дали возможность помочь этим людям. Вообще они очень важное дело, на мой взгляд, делают. Хотя это не всем понятно. Зачем помогать умирающим? Они же типа все равно умрут... Но я думаю, это нужно и важно.
— А благотворительные проекты в соцсетях? К ним вы как относитесь? Скажем, в фейсбуке постоянно собирают деньги на приюты для бездомных животных, на операцию ребенку, на нужды пострадавших от пожара или наводнения Вы в этом участвуете?
— У меня есть друзья, которые постят и перепощивают что-то про приюты для животных. Но тут я не очень активен. К животным я, в общем, равнодушен. Мне кажется, надо людям помогать. Я животных не держал никогда. То есть они были, когда дети росли, но долго не задерживались. У меня твердое убеждение: если хочешь завести животное — ты лучше роди ребенка. И у тебя будет полный дом. А если ребенок вырос и тебе опять захотелось животное — пусть ребенок родит тебе внуков. Что касается денег на операции и сбор средств для нуждающихся, мне кажется, что здесь есть серьезные возможности для мошенников. Думаю, помощь надо оказывать адресно, тем, кого ты знаешь. Когда я знаю людей, которые обращаются за помощью, то могу включиться. Например, я переписываюсь с девушкой, которая работает в православном журнале. И они у себя написали, что надо помочь мальчику, там какая-то очень тяжелая история — двое детей, этот мальчик, которому семь лет, и его сестра, которой пять. У мамы рак, живут они в общаге, есть нечего, жить не на что Я прочел, написал этой девушке, говорю: что там за история? Какая помощь нужна? Она рассказала. Говорит, собираем детям кто что может — еду, одежду. Я спрашиваю: деньгами, может быть, им помочь? Пошел перевел какую-то сумму денег их церковному старосте. Потому что я знаю этих людей, знаю эту девушку, знаю, что она замечательный человек и что она не солжет.
— А нищим вы подаете?
— Лет десять назад, когда я был моложе, я подавал практически всем. У меня была позиция: мне все равно, что они, например, воры, или это какая-то мафия. Я же отдаю себе отчет, что их организовывают каким-то образом, я читаю интернет, смотрю новости, понимаю, что это бизнес. Но я, все это понимая, для себя тогда решил: мне все равно, кому я даю. Я отдаю, вот что важно. Моя задача — просто поделиться. Все равно куда-то эти деньги потом дойдут. Кому-то, кому они действительно нужны. Пусть они дойдут через кого-то богатого, он потратит деньги в ресторане и даст на чай официанту.
Отдавая деньги, я как бы запускаю их в некое движение. Отпускаю от себя небольшую сумму, 10 рублей, 50 рублей... Я ее отпустил, и она пошла куда-то по миру. В конце концов, они все равно принадлежат вселенной, эти два-три доллара. Поэтому я их просто отпускаю от себя. Потом я то ли стал совсем черствый, то ли перестал быть философом, но я перестал попрошаек замечать. Но вот недавно был очень забавный случай. Как раз про конкретную адресную помощь. Я шел по улице, где-то в Кузьминках, кажется. Иду, уши у меня заткнуты, я слушаю музыку, в наушниках Бах, все очень красиво, мир прекрасен. И вдруг смотрю в сторону и вижу: стоит старик. Ну, не старик, пожилой человек, лет, наверное, шестидесяти трех — шестидесяти четырех. Он стоит, опираясь на клюку, склонившись, замечает мой взгляд, поднимает руку и так жестом меня к себе подзывает. Как собачонку. Прямо так пальцем мне — раз: мол, иди сюда! У меня в этот момент в голове немедленно всплывают истории про Зевса, который превращается в нищую старуху, выбирает странника, чтобы испытать его, и так далее. Я все это вспоминаю, потому что его взгляд — такой очень адресный и требовательный. Как будто он мне говорит: «Так, Андрей, иди сюда!» Я вынимаю из уха наушник, киваю ему: да-да, мол, конечно!
Вынимаю деньги из кармана, причем не десять рублей, а сотню, для меня это немного, но для него — серьезные деньги. Даю ему эту сотку, говорю «спасибо» и ухожу с радостным ощущением, что я прошел испытание, совершенно счастливый от того, что он меня выбрал, от того, что он меня позвал.
Другой случай тоже был недавно. Стою жду автобуса ехать за город. Люди стоят в очереди, бабушки какие-то, женщины. И вдоль очереди идет парень, пьяный, лет тридцати, но уже сильно испитой, такой люмпенизированный очень, молодой человек, но уже явно деградирующий... Ходит вдоль очереди и довольно нагло у всех просит денег. Не просит даже, а требует. Естественно, ему никто не дает. Все эти бабушки, которые на дачи собрались, тетушки, все как шелковые стоят. Понятно, что шансов у парня никаких. Он всем неприятен, от него пахнет. А он еще кричит такой: да, я бухал! Да, я такой, и что?! Я хочу жрать! Я не жрал уже двое суток, дайте денег!
Я постоял-постоял, автобуса все нет, мне ждать надоело, я ушел и забыл про этого человека. Потом иду — вижу, он со вторым таким же трется рядом с палаткой, в которой шаурму накручивают. Стоят вдвоем и выпрашивают у таджика, который в палатке работает, обрезки мяса. Говорят: дай нам хоть крошки, жрать охота — сил нет. Таджик их гонит, понятное дело. Ну вот тут я уже не выдержал, подошел к ним и тоже дал сто рублей. Говорю: вот тебе деньги, купи себе еду. Самое смешное, он меня не поблагодарил. Он крикнул второму: «Витек, берем шаурму!» И они сразу туда кинулись, к этой палатке. И им совершенно не до меня было. От чего я, собственно, тоже был очень счастлив.
Вот этим поступком я горжусь очень сильно.
— Буквально окормил голодных...
— Да, в этот момент парням реально было надо. И мне было все равно, что они деклассированные, что они асоциальные, что они не нужны обществу, и главное, что общество не нужно им... Без разницы. В тот момент это были просто два голодных рта. Они напоминали двух бродячих шелудивых собак.
Они просто хотели есть, и я их накормил. История вообще без примеси альтруизма. Не то что я хочу помогать нищим и так далее. Просто парням надо было пожрать, а у меня были деньги. Вот в чем штука. Смотрите: им надо было, а я мог. И меня это вообще никак не напрягало. Потому, собственно, я это и сделал. А самое главное — они не поблагодарили, за что я им очень признателен. Мне было бы неприятно выслушивать их слова. Но они сразу как собаки кинулись к еде и быстренько поели без всяких реверансов. И это очень хорошо.
А бывает так, что ты вроде ничего и не сделал и помогать никому не собирался, а оказывается — помог. У меня, например, случается, подходят люди после лекции и говорят: слушай, ты там то-то и то-то сказал, для меня это было колоссальным открытием, я по-другому все стал понимать и изменил свою жизнь. Такое происходило несколько раз, но вот что занятно: всякий раз они напоминают мне мои фразы, которых я не помню, у меня ощущение, что я их вообще не говорил. Я не помню ситуации, в которой это сказал, или этой конкретной реплики, или конкретной лекции, на которой я это мог сказать...
— Может быть, это изыски восприятия? Ты говоришь одно, а люди слышат совсем другое...
— Да! И, может быть, получается, что мы помогаем, даже и не собираясь помогать. Может, мы вообще этого не делали, не помогали никому. Просто человек, который хотел помощи, ее обрел. Без тебя, помимо тебя. Может, в этот момент ты просто нос почесал и сказал: «Да плевать на все!» Человек тебя услышал и понял: а и правда плевать! Не буду я мучиться, заморачиваться, я сделаю все по-другому. И пошел делать по-другому, и дальше у него свет разверзся, в его жизни, понимаете? И здесь мы можем говорить о божественной природе помощи. Вообще очевидно, что любая помощь, в том числе все, о чем я сегодня рассказывал, имеет божественную природу. Она идет не от нас, она идет через нас. Мы можем не инициировать помощь, но тем не менее оказаться ее источником.
— А вам помогали? В нужный момент, в нужном месте?
— Да, помогали, конечно. Бывало, что если денег нет — и деньгами помогут, и накормят, и напоят Столько раз помогали, что всего я даже вспомнить-то сейчас не смогу. Но вот один конкретный случай умирать буду — не забуду. Я в 18 лет сломал позвоночник. Упал с третьего этажа. У меня был компрессионный перелом нескольких позвонков, пришлось делать операцию, я лежал в больнице, месяц неподвижно на спине. И вот в тот самый первый период после перелома, в первые недели, у меня были страшные боли. Мне кололи промедол, чтобы снять болевой шок. После уколов я отключался, плотом выходил из забытья, потом снова уходил. И вот в один из выходов я увидел свою однокурсницу Люду Шибаеву. Ребята с курса приходили навестить, пожалеть меня. И она тоже пришла. Я ее увидел и сказал, видимо, в каком-то бреду, я сам этого не помню: хочу, чтобы мне почитали «Дети капитана Гранта», что я не дочитал эту книгу Жюля Верна в детстве. Следующие две недели, когда я приходил в сознание, я все время видел ее читающей. Она две недели сидела и читала рядом с кроватью. Притом что между нами не было никаких отношений. Мы были просто однокурсниками. Товарищами по учебе. Но она две недели приходила и читала. Даже тогда, когда я был в отключке. И я помню ее склоненную голову и как она читала: и они поехали в Патагонию, и так далее Я думаю, что в этот момент — наблюдая за ней сквозь боль, слушая про Патагонию — я вообще родился как писатель.
Недавно я прилетел в свой родной город. У меня была автограф-сессия, пришло какое-то большое количество людей, длинная очередь стояла в книжном магазине. Подошла женщина и говорит: «Андрей, ты меня не узнаешь?» И я только по голосу ее узнал, можете себе представить? Лицо было неузнаваемо, все-таки тридцать лет прошло, она повзрослела, располнела... И вдруг я слышу тот голос, который читал мне про Патагонию... Я ее обнял, говорю: «Людка, никогда этого не забуду, до самой смерти». Прямо так и сказал.