Кто такой был князь Львов, откуда появился этот первый премьер демократического правительства России? Закончив юридический факультет Московского университета, он уехал работать в земских организациях Тульской губернии, где и стал известен как успешный земский деятель. Там же находилось имение его семьи, небогатое и не раз заложенное. Его отец, имея пятерых детей, был постоянно одержим разными идеями, но все его начинания заканчивались неудачами. Чтобы спасти имение от разорения, его третий сын, Сергей (Георгий был четвертым, младшим), бросил университет и впрягся в хозяйство. А младший стал ему помощником. Вдвоем они смогли поднять разрушенное имение до образцового состояния. Оно стало приносить доход, и это в средней полосе России, где до сих пор порой не могут вырастить даже нормальный урожай картошки.
«Бабушка рассказывала, что к моему прадеду — ее отцу, который тоже был земским деятелем, уездным судьей, Георгий Евгеньевич приезжал на тарантасе, позже на таких большевики устанавливали пулеметы и называли тачанками, — рассказывает Илья Соснер. — А до революции на них ездили врачи, земские деятели и священники — по статусу это было примерно то же, что сейчас «Жигули». Моя бабушка вспоминала, что когда Львов приезжал, они, дети, смеясь, сбегались смотреть на «княжескую карету».
На земской работе князь провел 11 «голодных кампаний»: когда в нескольких губерниях случался неурожай, организовывал вместе с соратниками сбор средств для голодающих. А когда Столыпин, которому сегодня ставят памятники, организовал переселение людей в Сибирь, где их высаживали из вагонов в голую степь, Георгий Евгеньевич, ставший в 1906 году депутатом Первой Государственной думы, и человек 120 его соратников отправились туда. Они провели масштабную проверку, были в ужасе от многого из того, что увидели, и издали об этом целую книгу. Поднялся шум, делами переселенцев вынужденно занялись.
«Мое наследство — это 18 фотографий моих предков и родственников, — говорит Илья Юрьевич. — На одной из них тетя моей бабушки сфотографирована в одеянии сестры милосердия. На обороте написано «Гатчинский госпиталь для нижних чинов» — она, княжна, там трудилась на победу, и это не было зазорно, это было нормально, все так делали по велению сердца».
Бывший глава правительства имел в тюрьме такой моральный авторитет, что его назначили общинным поваром
Почему именно Георгия Евгеньевича выбрали возглавить первое правительство демократической России? Он не рвался во власть, об этом писали в своих воспоминаниях все: и Милюков, и Гучков, и Катков. Правнук нашел в питерском архиве резюме, которое составил на князя Львова один из помощников императора, видимо, до принятия решения о назначении его председателем правительства. Георгия Евгеньевича поддержали единодушно, не возражала ни уходящая власть, ни действующая армия. Возможно, у членов нового правительства и имелся некий подковерный план (намерение управлять князем), поскольку за ним не стояло никаких сил — ни партийных сторонников, ни вооруженных соратников.
«Думаю, и Гучков, и Милюков, и в большей степени Родзянко рассчитывали, что такого мягкого и благожелательного человека, как Львов, можно будет заставить плясать под свою дудку, — предполагает Илья Юрьевич. — Но оказалось, что этот обходительный человек тверд как алмаз. И когда пришла пора распрощаться с некоторыми членами правительства и произошла первая смена кабинета, то ушли Гучков и Милюков, а Георгий Евгеньевич остался».
Тогда почему же в июле 1917-го он все-таки ушел в отставку? Князь Львов был большим поклонником графа Льва Николаевича Толстого. Был с ним не только знаком, но и дружен: ездил к Толстому многократно, а Лев Николаевич дружил еще с родителями князя. Львов был и большим почитателем русского народа — как идеи и некой судьбоносной силы, которая вытащит Россию из пропасти. С этим он и пришел во Временное правительство. А когда настала пора стрелять в этот народ, написал прошение об отставке. В первом демократическом правительстве князь Львов стал еще и министром внутренних дел и в целом был у кормила власти даже больше, чем всем известный Керенский.
Князь понимал, что это одно из ключевых министерств и от дел в нем зависит удача начатых реформ. Учитывал и ведение боевых действий армией, и то, что масса дееспособных мужчин отвлечена от общественной деятельности, а столица наводнена вызванными из провинции крестьянами, которых одели в военную форму и дали в руки винтовки. Потому и случилось восстание всех этих полков — известные июньские события, которые большевики пытались использовать, чтобы «сковырнуть» законно избранную власть. А потом настал июльский кризис, когда демонстранты столкнулись с частями, верными правительству. Раньше мы все со школы знали про эти июльские события 1917 года — про бойню, пулеметы, переодетых полицейских на крышах. Но, работая в Красногорском архиве кинофотодокументов, Соснер нашел там фотографию, фиксирующую этот расстрел. И обнаружил на ее обратной стороне надпись — постановка 1934 года. А недавно его хороший знакомый, архивист Борис Додонов, докопался, что в результате июльских событий погибло с обеих сторон лишь 19 человек. Конечно, это тоже трагедия для их семей, но все-таки не массовые расстрелы, как это преподносилось в официальной истории советского периода. Но в результате произошла смена правительства, и на место князя Львова пришел Керенский, обещавший обществу светлое будущее, но уже не способный влиять на события, в которые был вовлечен. Страна катилась с горы, остановить это не мог никто, потому что сотни тысяч вооруженных людей возвращались с фронтов, не желая воевать и умирать. Они жаждали перемен, а научившись убивать людей, только в этом и видели возможность изменений в стране.
Георгий Евгеньевич уехал в Сибирь, где тогда еще не было большевиков, — надеялся, что там удастся создать какую-то новую силу, которая позволит ему увидеть будущее для себя и своих соратников. Силу не политическую, а экономическую. Но зимой 1918 года он был арестован по доносу и перевезен в Екатеринбург.
Мало кто знает, что родился князь в Дрездене, куда уехала его семья, желая дать образование старшим сыновьям, и когда Георгия Евгеньевича привезли в Россию, он мог говорить только по-немецки. И вот этот человек, который ребенком не знал русского, обладал таким ораторским даром, что отряд революционных матросов, который сопровождал его в Екатеринбург и показательно выводил на каждой станции «ставить к стенке», так и не смог это исполнить. Начинался общий разговор, а заканчивалось тем, что Львову кланялись и уводили обратно в вагон. Так продолжалось от станции к станции до самого Екатеринбурга. Тюрьма, в которой Георгий Евгеньевич оказался, и дом, где большевики держали царскую семью, выходили на одну городскую площадь. Так представители одной законной власти и другой, пришедшей ей на смену и тоже ушедшей, оказались в общем историческом кругу.
Тюрьмы Екатеринбурга тогда были набиты «бывшими» — военными, крупными чиновниками, дворянами и священниками, и тюремные власти старались поменьше заниматься арестованными. Бывший глава правительства имел там такой моральный авторитет, что его назначили общинным поваром. Он готовил в тюрьме знаменитые щи — их называли «премьерские». Когда же город заняли белые и за решеткой оказались уже сами большевики, они частенько жалели, что в тюрьме нет подобного Львова, вспоминали те княжеские щи.
Сотни тысяч вооруженных людей возвращались с фронтов, не желая воевать и умирать. Они жаждали перемен, а научившись убивать людей, только в этом и видели возможность изменений в стране
Почему в Екатеринбурге князя так и не расстреляли? Как рассказывает Соснер, его прадед никогда не выбирал соратников по принципу политической принадлежности. Считал, что человек может быть либо работником, либо болтуном. Если работник, Георгий Евгеньевич брал его, несмотря ни на что. Естественно, что в его окружении, например когда князь был главой Земского союза, оказались и большевики, а когда они пришли к власти, один из них пробился к Свердлову с просьбой озаботиться судьбой Львова. В итоге в Екатеринбург была отправлена телеграмма. Над ним и еще двумя арестантами — Лопухиным и князем Голицыным — готовился процесс, и наверняка их «срезали» бы точно так же, как царя, но после этой телеграммы выпустили. Предупредили, что «на три дня». Естественно, никто из арестантов обратно не явился.
Князь Львов уехал в Уфу, где тогда организовалась Уфимская директория и где Верховным правителем был Колчак. Адмирал наделил князя полномочиями и отправил в Америку встречаться с президентом Вудро Вильсоном, чтобы добиться помощи из-за океана. Но из этого визита ничего не вышло. В своих воспоминаниях президент Вудро Вильсон упомянул, что встречался с русским князем Львовым, у которого замечательная борода (в тюрьме он действительно отрастил окладистую бороду). Но больше американский президент ничего не написал. И ничего не сделал. Львов, очень огорченный, уехал из Америки во Францию, где и прожил до самой смерти.
Во Франции Георгий Евгеньевич взял на себя труд помогать русским беженцам, которых были сотни тысяч, разбросанных по десяткам сопредельных стран. Бывшее чиновничество, инженеры и интеллигенция, целые кадетские корпуса, училища и благородные пансионы, дети вместе с педагогами — многие бежали тогда из России.
«Мой дед по другой линии, например, бежал в Крым, — рассказывает Илья Соснер, — где встретил знаменитого тогда певца Собинова, с которым они с юности были приятелями, и тот взял его антрепренером в театр, потому что не на что было жить. И даже позднее добыл ему билет на пароход. Но сам мой дед, будучи человеком достаточно субтильным, пробиться на пароход так и не смог, остался в России, в результате чего на свет и появился я».
В 1921 году было организовано бюро помощи беженцам (позднее Земгор во Франции), и Георгий Евгеньевич стал его председателем. Князь исколесил страны и континенты — там, где были территории русского рассеяния, вместе со своими соратниками организовывал детские дома, биржи труда, дома престарелых, бесплатные столовые для голодающих россиян. Это были десятки и сотни тысяч отчаявшихся людей. Земцы занимались сбором средств, и пока эта тема была модной, толстосумы Америки и других стран охотно давали на русских беженцев деньги.
Как же, спрашивается, такой деятельный человек и его соратники в 1917-м проиграли большевикам?
«Повторюсь, он не мог пойти на крайние меры — стрелять в собственный народ, — ни минуты не сомневается Соснер. — Многие представители этого народа, бежавшие от ужасов большевизма за рубеж, да и те, кто остался в стране, так ему этого и не простили. И под этим непрощением Георгий Евгеньевич скончался скоропостижно, когда ему было всего 63 года. Умер он во сне: прилег на диван и больше не встал».
Прямых наследников князь не оставил: женат был один раз, а супруга его умерла родами вместе с младенцем, и после этого Львов так и остался вдовцом. Похоронили его на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа: урну с прахом положили в семейную могилу.
«Что оставил нам, своим потомкам и гражданам, первый премьер свободной России? Я пытаюсь понять и оценить это уже больше 20 лет, но, например, так и не нашел пока еще все его журналистское наследие, а это множество статей и выступлений, в том числе и в эмиграции, — сожалеет Илья Юрьевич. — Надеюсь, новые люди современной России подробно изучат жизнь князя Львова, да и жизнь его соратников — Гучкова, Милюкова, Родзянко и других достойных людей, совершивших прорыв в истории России, абсолютных бессребреников, которые всегда думали о своей стране, а потом уж о себе. 150-летний юбилей Георгия Евгеньевича отмечался в прошлом, 2012 году, но прошел совершенно незамеченным. Вот только библиотеку в городе Алексин Тульской области, где было имение семьи Львовых, назвали в его честь. Выпустили конверт с именем князя. Дела и духовное наследие князя Георгия Евгеньевича Львова и людей его эпохи еще ждут своих терпеливых исследователей, которые подведут итоги, не торопясь и не оглядываясь на политическую конъюнктуру».