Еще в 2000-х по Европе прошла волна легализации однополых браков — скоро такой закон примут во Франции, его уже приняли в Испании и Португалии, некогда самых католических и консервативных странах континента.
В США на общефедеральном уровне статья о гомосексуализме была исключена только в 2003 году, но однополые браки уже признаются в некоторых штатах, а в Калифорнии это предмет жаркого спора: в 2004-м их начали заключать явочным порядком, потом уже заключенные отменили, в 2008-м заключать разрешили и тут же снова запретили по результатам референдума: за запрет высказались 52% проголосовавших. Понятно, что новый референдум в любой момент может дать другой результат.
Но какой вопрос был вынесен на референдум? Вовсе не «Можно ли лицам одного пола вступать в брак?» Он звучал иначе: «Считать ли брак союзом мужчины и женщины?» Разница огромна, хотя на первый взгляд не очевидна. Заметим, что в свое время острый спор вызвала такая же формулировка в законодательстве Латвии — она была принята в 2005 году вопреки давлению Евросоюза, членом которого страна только что стала. Совсем недавно аналогичная поправка была внесена и в Конституцию Венгрии. Бывший социалистический Восток тут оказался консервативнее передового Запада.
Логика тех, кто выступает за признание однополых браков, вполне понятна: это постоянное расширение прав человека. Каждый имеет право на все, чего захочет, пока он не мешает остальным, а задача государства — обеспечить ему это право. Но какова логика противников? Она вытекает из формулировки венгерского референдума: наше общество основано на вполне определенных представлениях о браке как союзе одного мужчины и одной женщины, и отказываться от него означает разрушать самые основы этого общества. Начав с союза «двух граждан произвольного пола», мы рискуем со временем прийти к союзу неопределенного числа живых организмов с произвольными целями.
Казалось бы, ну и что такого, если им так нравится? А вот тут как раз и кроется огромная, но, как правило, необсуждаемая разница между легализацией определенных форм сексуального поведения и признания этих форм обществом в качестве безусловной нормы. Немного найдется людей за пределами Ирана и Саудовской Аравии, которые считают, будто государство должно контролировать, в какие отношения вступают меж собой по доброй воле его взрослые граждане. Более того, в большинстве западных стран есть своего рода формы для обеспечения «юридического сопровождения» таких любовных отношений – это civil partnership или civil union, аналог нашего «сожительства», но без оттенка осуждения. У людей, состоящих в таком партнерстве, есть определенные обязательства друг перед другом, они могут иметь общее имущество и т.д.
Но признание браком однополого союза влечет за собой куда более серьезные последствия. Это, в частности, означает, что однополые пары могут усыновлять детей, и им никто не вправе отказать. Так, в Великобритании католические приюты, которые принципиально отдавали детей на усыновление только состоящим в браке мужчинам и женщинам, отныне не могут отказывать остальным, не нарушая законодательства — а следовательно, им приходится вовсе отказываться от практики усыновления. Так борьба за право быть геем на практике приводит к отрицанию права другого быть добрым католиком.
Каждый имеет право на все, чего захочет, пока он не мешает остальным, а задача государства — обеспечить ему это право
Но дело даже не в этом. В борьбе за права усыновлять, похоже, никто не задумывается о правах детей быть усыновленным обычной семьей, состоящей из папы и мамы — самой естественной для вида homo sapiens. Исследования о том, как чувствуют себя дети, выросшие в однополых семьях, пока только начинаются, материала не слишком много, и делать уверенные выводы рано. В 2005 году Американская ассоциация психологов провела исследование и пришла к выводу, что дети, выросшие в таких семьях, ни в чем не уступают остальным — но в последнее время все чаще слышны сомнения в добросовестности таких исследований. Оказалось, что среди исследуемых родителей большинство были белыми, образованными и достаточно обеспеченными — а вот сравнивали успехи их детей с общенациональной выборкой, куда входят семьи совсем иного уровня образования и достатка.
Кто в данном случае прав, мы пока точно не знаем. Но объявлять наперед, что дети однополых родителей ничего не лишились в сравнении с обычными детьми — значит подгонять факты под заранее заданные оценки. Во всяком случае, мне бы лично хотелось, чтобы у моих детей и внуков были мамы и папы, а не «родитель 1» и «родитель 2», как вполне официально все это называется в документах.
Зато есть вполне достоверные данные других исследований, которые показывают, например, что для практикующих гомосексуалистов риск заражения СПИДом в десятки раз (!) выше, чем для натуралов. Для курильщиков риск заболеть раком легких в десять раз выше, чем для некурящих — и нас об этом постоянно предупреждают, а на курение вводят драконовские ограничения, исходя из интересов общественного здоровья. А тут приходится, наоборот, замалчивать подобные факты, опасаясь попасть под обвинение в дискриминации — и более того, учителя обязаны объяснять детям на уроках, что есть разные варианты нормы и т.д., не предупреждая о возможных последствиях каждого из них.
И если счесть, что свобода выбирать лично для себя определенное сексуальное поведение обязательно должна получить государственную поддержку и общественное признание, то мы, полагаю, в скором будущем увидим подобную же борьбу за права садомазохистов, вуайеристов и многих других. Они-то чем хуже? Встает неизбежный вопрос: где остановиться?
Казалось бы, все это очень далеко от России, где крепнут державность и духовность, — но ведь маятник, отведенный в одну сторону, обязательно качнется и в другую. И тогда может оказаться прав Рабинович из анекдота, который собирался эмигрировать по причине гомосексуализма. Его спрашивали: как же так, ведь теперь никаких проблем? «Вот именно, — отвечал он, — позавчера за это сажали, вчера запрещали, сегодня разрешили — значит, завтра это станет обязательным!»