В Государственном историческом музее презентовали мемуары Александра Бенкендорфа — в увесистом «кирпиче» объемом 761 страница печатного текста, изданном Российским фондом культуры через 168 лет после смерти автора, они впервые опубликованы полностью, без изъятий и исправлений. Если бы по этим воспоминаниям решили снять сериал, получилась бы убойная смесь из военно-исторического боевика и авантюрно-любовной драмы. Знакомая нам со школьной парты «мрачная личность мрачной эпохи», «гонитель Пушкина», «душитель свободы» и «царский сатрап» предстает в них как бесстрашный офицер и неисправимый ловелас.
«Нынешнее общество не знает Бенкендорфа, — уверена Марина Сидорова, сотрудник Государственного архива РФ, одна из тех, кто готовил воспоминания к изданию. — Чтобы его узнать, надо читать источники».
Если так, то современники тоже плохо знали всесильного шефа тайной полиции. В 1844-м, когда он умер, его рабочий кабинет был сразу опечатан, а специальная комиссия занялась разбором бумаг. И обнаружила среди них два портфеля, а в них 35 тетрадей, 18 из которых описывали царствование Александра I, а 17 — времена Николая I. Записи велись на французском, поскольку тогда в высшем свете на русском никто не писал и мало кто говорил. Находку тут же передали императору. С тех пор для современников эти мемуары в их полном виде словно канули в Лету.
Жалоба, написанная на имя шефа жандармов, означала, что дело дойдет до высочайшего адресата
Николай I, увидев подробные до мелочей записи своего верного слуги, говорят, крайне удивился, поскольку при дворе считалось, что глава политического сыска и шеф жандармов отличался рассеянностью и леностью. А найдя мемуары «очень верными и живыми», решил хранить их у себя, в императорской библиотеке Зимнего дворца. Видимо, посчитал гостайной. Что неудивительно: в наше время жизнеописание одного из главных поверенных в делах верховной власти на протяжении почти двух десятилетий, будь оно найдено, тоже наверняка исчезло бы бесследно — в президентском архиве либо в хранилищах спецслужб.
До 1917 года широкая публика прочла лишь небольшую часть воспоминаний Бенкендорфа, касавшуюся событий 1812–1814 годов и времен царствования Николая I. А после революции записки «душителя свободы» мало привлекали даже исследователей. К тому же вторая, «николаевская» часть мемуаров, доступных только узкому кругу семьи Романовых, вообще бесследно исчезла еще в царские времена и была обнаружена только в нашу эпоху, в питерском архиве.
На страницах 18 тетрадей «александровского периода» Бенкендорфа закручиваются удивительные сюжеты.
«Он на две недели стал первым временным военным комендантом Москвы, когда 7 октября 1812 года ее покинула великая армия. Так получилось, что его отряд вошел в город первым, и он вынужден был что-то делать, — рассказывает Марина Сидорова. — В Кремле он обнаружил разграбленные и загаженные соборы и принял решение их опечатать, чтобы не ранить видом поруганных святынь чувства народа, хотя сам был не православным, а лютеранином. На улицах Москвы тогда лежало кроме трупов огромное количество раненых, брошенных без всякой помощи, в том числе французов. И он первым делом организовал для них передвижные госпитали. Организаторские способности, судя по всему, у него были потрясающие, это проявится и при создании Третьего отделения».
Но самое интересное в записках молодого Бенкендорфа, признает историк, — это его личная жизнь: «Не семейная, а именно личная, не известная никому. Например, роман с известнейшей французской актрисой, выступавшей под именем мадемуазель Жорж, бывшей любовницей Наполеона. Уже одно то, как он в 1808 году вывез ее в Петербург из Парижа (там офицер Бенкендорф был адъютантом русского посла. — «МН») — с переодеванием, подменой паспорта и прочим, достойно авантюрного романа».
О романе с любовницей Наполеона
«…Я использовал все свои возможности, чтобы понравиться ей; я подкупил ее горничную, я мечтал только о том, чтобы предупредить все ее желания; я побывал у ее матери, у ее дяди, у всех членов семьи. Моя страсть, вернее, удивительная красота мадемуазель Жорж, ее великая репутация полностью ослепили меня, и я нежно любил актрису, любовницу Наполеона, который теперь для нее больше чем любовник. Я стал глупым, как всякий влюбленный; наконец, мое усердие и представление о том, что в Париже адъютант императора России должен быть богатым, завоевали мне расположение этой несравненной красавицы. Я был сам не свой от радости и счастья и забыл все, даже чувство долга, ради того, чтобы заниматься только своей любовью. Я был по-настоящему счастлив, считая себя на вершине блаженства. Мое тщеславие было удовлетворено обладанием самой знаменитой красавицей Франции, любовницей императора, предметом восхищения и аплодисментов публики…»
Правда, порой кажется, что из описания обольщений, интриг и любовных связей молодого Бенкендорфа торчат уши «Опасных связей» — французского романа в письмах, имевшего огромный и скандальный успех в конце ХVIII века и написанного, кстати сказать, тоже офицером, только французским. Не преувеличивает ли мемуарист собственное распутство, не примеряет ли на себя образ виконта де Вальмона, дамского угодника и коварного искусителя женских сердец? У Пушкина, его будущего поднадзорного, имелся донжуанский список примерно из 40 женщин, которыми он увлекался. Донжуанским списком цензора и «притеснителя» поэта, видимо, займутся теперь читатели его мемуаров.
Последней любовью стареющего ловеласа стала блистательная светская львица Амалия Крюденер, побочная дочь прусского короля, объект поклонения поэта Тютчева, посвятившего ей свое знаменитое «Я встретил вас, и все былое», любовные похождения которой пересказывали при дворах Петербурга и Мюнхена. Возлюбленная была моложе начальника тайной полиции на 27 лет и ободрала его как липку. В 1844-м, когда он, уже смертельно больной, поехал лечиться на воды за границу (на обратном пути в Россию он неожиданно скончался), то из полученного пособия в полмиллиона рублей серебром взял с собой только 5 тыс. Остальное, как обсуждал светский Петербург, ушло на оплату долгов молодой любовницы.
Вторая, «николаевская» часть мемуаров Бенкендорфа написана совсем другим человеком. Тем, кто 14 декабря 1825 года командовал кавалерией, подавляя восстание декабристов, а потом допрашивал их на следствии и наблюдал за казнью приговоренных к повешению. Кто в январе 1826-го составил проект организации центрального органа политического сыска — «министерства полиции» — того самого печально знаменитого Третьего отделения его императорского величества канцелярии, начальником которого он стал именным указом Николая I на 17 с лишним лет: с июля 1826-го и до конца жизни. Кто превратился в шефа ведомства, занявшегося высылкой людей «подозрительных и вредных», надзиравшего за старообрядцами, мздоимцами, всеми прибывающими в страну иностранцами, оппонентами верховной власти, периодической печатью, театрами. Кто, став начальником тайной полиции и шефом жандармов, для охраны политического строя учредил сеть тайных агентов, сделал обычным делом шельмование несогласных, заказные статьи в зарубежной прессе и подкуп вчерашних вольнодумцев, готовых продаться. Кто считал, что перлюстрация, то есть чтение чужих писем, «составляет одно из средств тайной полиции и при этом самое лучшее, так как оно действует постоянно и обнимает все пункты империи».
Однако в своих воспоминаниях Бенкендорф обо всем этом даже не упоминает, как не говорит ни слова, например, про убийство Пушкина на дуэли, хотя его мемуары заканчиваются декабрем 1837-го. Правда, объясняет, что тайной полиции готовилась роль надзирателя за государственными учреждениями, борца с бюрократией, коррупцией и злоупотреблениями чиновничества всех рангов. Но, судя по запискам, Бенкендорфа больше интересовали другие дела — поездки с императором, постоянные встречи с ним.
«Александр Христофорович очень мало занимался делами политической полиции, — так историк Марина Сидорова объясняет причину полного отсутствия в его мемуарах упоминаний о заботах и делах надзирающего за гражданами Третьего отделения; да и представления о том, чем оно занималось в годы Николая I, по ее мнению, извращены. — В соавторстве с Екатериной Щербаковой мы в книге «Россия под надзором» опубликовали ежегодные доклады Третьего отделения императору Николаю. Из них ясно, что главной заботой тайной полиции, в аппарате которой было всего 16 человек в момент создания и 58 в момент упразднения (плюс несколько тысяч жандармов на всю страну вместе с царством Польским и Великим княжеством Финляндским), был в те годы не политический сыск. Большая часть дел, заведенных Третьим отделением во времена Бенкендорфа, велась по обращениям, прошениям и ходатайствам граждан. Легенда о белом платке, который, напутствуя на службу, дал Бенкендорфу император, — для того, чтобы «утирать слезы невинных», — возникла не на пустом месте. Новое учреждение и в самом деле «утирало слезы», став посредником между населением и верховной властью. Потому что жалоба, написанная на имя шефа жандармов, означала, что дело дойдет до высочайшего адресата. Почему Третье отделение упрекают в том, что именно в николаевское царствование оно лезло в семейные дела, подсматривало в замочную скважину? Да потому что к Бенкендорфу обращались с разными жалобами и прошениями, надеясь в том числе на содействие в разрешении семейных конфликтов. По таким бумагам заводились дела, велось следствие, делались доклады государю. Император эти доклады читал и накладывал на них свои высочайшие резолюции».
Почему Бенкендорф так и не рассказал в своих мемуарах о слезах невинных, утертых тайной полицией, как рассказывал о военных подвигах и любовных похождениях своей молодости, остается загадкой.
О наводнении в Петербурге осенью 1824 года
«...Рано утром следующего дня прибыл император, чтобы увидеть все собственными глазами. Его душа разрывалась от несчастий подданных, когда он, идя пешком, увидел всю полноту разрушений. Люди благословляли его, осеняли крестным знамением и находили утешение в ангельских чертах прекрасного лица своего государя. Он останавливался, чтобы поговорить с наиболее обездоленными, распоряжался о помощи, которую следовало им оказать, и дал мне полные полномочия для скорейшего... вспомоществования при всякой нужде: «Сделайте все, что будет в вашей власти, чтобы облегчить все эти несчастья, я рассчитываю на ваше доброе сердце». ...Мое рвение удвоилось, я позвал торговцев Васильевского острова, и мы с ними рассмотрели способы оказания немедленнойпомощи. Мы решили и безотлагательно стали осуществлять следующие меры: 1) большое здание Биржи превратить в госпиталь для самых бедных, где они смогли бы найти пристанище, пищу и одежду; также они смогли бы получить там необходимые средства и материалы для скорейшего возобновления работы по своему ремеслу; 2) каждый домовладелец возьмет к себе несколько человек и будет их кормить несколько дней; 3) всем врачам будет дан приказ бесплатно лечить бедных больных своего квартала; 4) аптекари будут отпускать все лекарства по простым рецептам любого врача бесплатно, а плату получать с меня в конце месяца; 5) в трех местах острова будут накрыты столы более чем на 800 человек, во всех кварталах будут раздавать хлеб; 6) завтра все бедные будут одеты в теплые шубы, шапки и сапоги, белье раздадут даже самым маленьким детям. Я назначил двух полковников и нескольких офицеров возглавить работы по восстановлению и постройке как домов, так и мостов, заборов и крыш. Немедленно закипела работа, и несмотря на холод и трудность найти нужное количество рабочих, я с удовлетворением видел продвижение работ на восточных улицах. Тем временем приходили сведения об ущербе в каждом доме, об убытках на каждой фабрике и в каждой лавке. Деньги приходили со всех сторон, и по мере возможности мы расселяли по домам семьи, смотря по их положению и количеству детей. Я велел раздать более 300 коров, чтобы дети получали более здоровую пищу. Таким образом, были использованы все способы для скорейшего исполнения спасительных приказаний лучшего из государей. Я чувствовал удовлетворение от того, что заслужил его похвалы, и от того, что все население было довольно принятыми мною мерами. Не далее как через три месяца слезы были осушены, дома, мосты и заборы восстановлены, и подданные благословляли своего императора».