Альбом «Десять лет Узбекистана», 1934 год. Лица, лица, лица — славянские, азиатские, еврейские, грузинские. Портреты тех, кто устанавливал советскую власть в Узбекистане и десять лет ее удерживал. А вот экземпляр той же книги из архива великого Родченко (он был и фотографом, и автором макета юбилейного альбома). Это уже «правки», внесенные в домашних условиях ближе к концу 1930-х, в разгар эпохи великих чисток, — больше половины лиц заляпано тушью, черт, а кое-где и фамилий не различить. Боялся ли Родченко хранить дома портреты врагов народа? Уничтожал ли врагов вслед за партией? Вымещал ли на собственном детище тоску? Вполне возможно, что и то, и другое, и третье. Именно поэтому об истории большого террора эти два экземпляра, типографский и родченковский, скажут больше, чем иные исторические труды. В этом, во всяком случае, убежден Дэвид Кинг — человек, сорок лет собирающий советские фотодокументы, пострадавшие от цензуры.
Когда зимой 1970 года молодой дизайнер приложения к британской The Sunday Times впервые приехал в СССР, ничто не предвещало, что он станет обладателем знаменитой коллекции, а Бухарин, Каменев, Зиновьев, Радек займут такое место в его жизни. Все началось с того, что в Центральном архиве кино- и фотодокументов иностранному гостю вежливо объяснили, мол, фотографий Троцкого, которыми тот интересуется, у них нет, да и ни к чему, поскольку Троцкий в судьбе революции никакой особенной роли не сыграл. А вот если о ком и надо говорить в The Sunday Times, то, конечно, о Сталине, благо и фотографий его имеется достаточно.
Так для Дэвида Кинга началась охота за репрессированными изображениями. Он нашел не только фотографии с Троцким, но и те, с которых Троцкий был удален. Вот он на трибуне у Большого театра, выступает перед войсками, идущими на фронт (это май 1920 года). А вот на той же трибуне Ленин, Троцкий сбоку на ступеньке и, кажется, даже не слишком прислушивается к ленинским словам. То же фото после того, как над ним потрудились ретушеры: вместо Троцкого на ступеньке журналист, жадно внимающий Ленину. Тот же сюжет в живописной версии: рядом с Лениным на трибуне никого нет, сама трибуна намного монументальнее, уже почти как стол президиума под плюшевой скатертью, и толпа на площади в два раза больше — теперь это не митинг перед отправкой на фронт, а выступление для истории.
Коллекция, которую собрал за сорок лет Дэвид Кинг, состоит из таких фотографических серий. В некоторых по две-три фотографии, кое-где до десяти — от исходной, попавшей под запрет в 1920–1930-е, и дальше со всеми трюками, на которые были способны советские ретушеры. Исходные фотографии нашлись в основном на Западе — отдельные снимки, а чаще альбомы попадали туда по коминтерновским каналам.
В Советском Союзе после объявления имени очередного «врага» эти альбомы просто изымали из библиотек и архивов, нечего удивляться, что владельцы домашних книжных собраний и сами спешили избавиться от опасных экземпляров. Вычищали из истории не только «врагов», хотя Троцкому, Каменеву и Зиновьеву досталось, безусловно, больше всех. Вот открытие электростанции в Кашине, ноябрь 1920-го: на исходном снимке Ленин и Крупская в окружении кашинских крестьян с детьми. В версии конца 1930-х из взрослых на фото только Ильич с женой — среди кашинских крестьян (не исключено, что и среди подросших детей) кулаков, видимо, оказалось достаточно; чтобы не ошибиться, на всякий случай вычистили всех. А вот и другой сюжет, в своем роде еще более абсурдный: молодому Сталину мальчишка на улице показывает дорогу. Стоит ли говорить, что мальчишку вычистили, чтобы и следа не осталось, — советский вождь, пусть и молодой, не может не знать правильного пути?
Конечно, штатные ретушеры действовали чуть более изобретательно, чем Родченко в своем узбекском альбоме. Краску на лица не лили — нежелательное тело заменяли пустотой или архитектурным элементом (так вместо меньшевика Богданова в гостях у Горького на Капри втиснули совсем уж неуместную колонну с дорической капителью). Чаще всего персонажей на фотографии просто передвигали на освободившееся место — на самом красноречивом фото в собрании Дэвида Кинга из тридцати трех членов одной из партконференций осталось в итоге семь. Впрочем, речь не обязательно шла о «врагах» — поскольку изначальную расстановку сил в советском пантеоне тоже требовалось подкорректировать, Сталина на некоторых снимках просто придвигали ближе к Ленину.
В своих комментариях к каждой фотосерии Дэвид Кинг охотно рассуждает о том, что никакого другого искусства, кроме реализма, Сталин на дух не принимал. Его коллекция говорит как раз об обратном: логика сталинского террора по существу была глубоко авангардной, только то, что Родченко со товарищи творили с формами и объемами, — уничтожали, кроили, меняли пропорции, — Сталин и его приспешники стали делать с людьми. Глубоко авангардное, как водится, в любую минуту готово сомкнуться с глубоко архаическим, и вот уже между телом и изображением, между реальностью и языком нет границы: фотобумаге можно мстить, как реальному человеку, с контурами тела бороться, как с давно умершим врагом. Удивительно, но российским посетителям выставки этот смысл совсем не внятен: большинство отметившихся в книге отзывов предпочитают рассуждать, как эффективно Сталин зачищал бы своих соратников в эпоху фотошопа.