Святая простота

С сегодняшнего дня в Успенской звоннице Кремля выставлен иконостас Успенского собора Кирилло-Белозерского монастыря, один из четырех сохранившихся русских иконостасов XV века. Масштаб события переоценить невозможно: в последний раз входившие в иконостас иконы публика видела вместе при Екатерине II, а специалисты — при Леониде Брежневе.

В предпоследний раз все шестьдесят икон, написанных для главного собора Кирилло-Белозерского монастыря, увидеть можно было при Екатерине II. XVIII век, не слишком ценивший древность, с кирилловским иконостасом обошелся весьма жестоко — четырехъярусный ансамбль оказался разобран, отдельные иконы переданы в разные храмы или убраны в алтарь. Кровавое XX столетие поступило с ними более гуманно — после революции большая часть икон, некогда составлявших целостный ансамбль, была вывезена в Москву и в Петроград для реставрации, а потом передана в главные столичные музеи. Иконы, написанные для Кирилловского монастыря, осели в Третьяковке, в Русском музее, в Музее Андрея Рублева. О том, чтобы они выжили, в музеях успели позаботиться, о том, откуда они родом, к середине XX века даже специалисты успели напрочь забыть.

Вспоминают об иконостасе только в 1960-х годах, на волне нового интереса к древнерусскому искусству. С помощью документов из монастырского архива ученые восстановили первоначальный облик всего ансамбля. Более того, только полвека назад о кирилловском иконостасе и заговорили как об ансамбле — уникальном именно в своей целостности. Еще чуть-чуть, и говорить об этом было бы поздно, ведь если иконостас — единое произведение, то и реставрировать одну часть без другой невозможно. Реставрация (точнее, вторая волна реставрации) к этому времени шла полным ходом, вот только проводили ее совсем разные мастерские. В дни Олимпиады 1980 года, когда москвичам, а уж тем более гостям столицы было не до тонкостей древнерусской живописи, части кирилловского иконостаса после двухсотлетнего перерыва снова собрали вместе (тогдашняя выставка проходила в Музее Рублева). Собрали — и не смогли скрыть огорчения: древние иконы удалось сохранить, но резонировать, перекликаться, словом, существовать как целое иконостас перестал.

Возвращали его к жизни еще не один год. Изучали красочный слой, разлагали на составляющие пигменты, просвечивали доски инфракрасными лучами и восстанавливали черновой рисунок древних мастеров. Сказать, что сегодня кирилловский иконостас таков, каким увидели его монахи обители в 1497 году, было бы неправдой. Не сказать, что без него о русском XV столетии мы знали бы намного меньше, невозможно.

Это было столетие в своем роде революционное, и революция свершилась в храме. К концу века, как раз к тому времени, когда в Кирилло-Белозерском монастыре был построен новый каменный Успенский собор, итоги революции в живописи уже можно было подводить: закончилась эпоха фрески, храмовая жизнь сосредоточилась вокруг иконы (в самом Успенском соборе стены еще долгие годы оставались нерасписанными — по меркам 1400-го или 1300 года вещь неслыханная для Северо-Восточной Руси). Иконостасы этого века специалисты называют высокими, и не в объемах как таковых здесь, разумеется, дело. Идеология иконостаса, какой она существует до сегодняшнего дня, окончательно складывается именно в XV столетии, тогда же закрепляется его четырехъярусная композиция (позже число ярусов выросло до пяти, а кое-где и до семи). В самых общих словах эту идеологию можно описать как зримый образ истории и современности: от пророческого чина (яруса), где все только обещает явление Мессии, через земную жизнь Иисуса в праздничном ряду к молящимся перед ними святым на иконах нижних ярусов и прихожанам перед алтарем.

Именно таков иконостас Кирилло-Белозерского монастыря. Удивительно, но это симфоническое целое, где перекликаются формы, линии, цвета, создано не одним автором, а сразу тремя. Специалисты не знают их имен, зато хорошо знают почерк каждого — все иконы на московской выставке подписаны как творения первого, второго или третьего мастеров. Первый, создатель деисусного чина с фигурами молящихся Христу святых и апостолов — академист, византинист, его композиции уравновешены, движения персонажей размерены, вся энергия ушла в цвет. Второй — новатор, мастер многофигурных композиций на сюжеты Крещения и Преображения в праздничном ряду: любовь к энергичным позам на иконах и контрастный колорит выдают в нем новгородца. Третий умел пользоваться красным цветом так, как никому другому в этой артели было не дано, и ничего удивительного, что именно этот мастер (специалисты настаивают, что он выученик Ростовской школы) исполнил для иконостаса все иконы Страстного цикла. Если учесть, что все четыре яруса эта троица сработала за год, результат впечатлит еще больше.

Чтобы впечатление было полным, по кремлевской выставке нужно походить не спеша. Поискать, каким разным на этих иконах может быть синий цвет — от насыщенного лазурного (например, одежды Иосифа и пророчицы Анны в Сретении) до приглушенного серого (результат не слишком удачной реставрации, от которой древнему памятнику уже не оправиться). Всматриваться, пока разница между мастерами не станет для глаза очевидной, — лучше всего начинать с пророков, здесь проще заметить, что Давида и благословившего его на царство Самуила писали разные кисти. Вспомнить, что это великолепие выставлено всего в какой-то сотне метров от Благовещенского собора Кремля, хранящего еще один высокий иконостас того самого XV века. И понять, что в следующий раз кирилловский иконостас собрать можно будет не раньше, чем через два-три десятилетия, — отпускать такие шедевры ни один музей чаще не согласится.