Редакция попросила постоянных авторов «МН», колумнистов «Свободного времени», высказаться на сей раз нетрадиционно кратко — рассказать об одном событии уходящего года. Самом ярком, самом незабываемом, самом важном. При этом напомнив авторам, что название «Свободное время» редакция понимает как «Время свободы» (совершенно, впрочем, излишнее уточнение для каждого, кто входит в этот круг). Одно ограничение свободы высказывания все же пришлось сделать — в нескольких случаях мы попросили вынести за скобки воспоминания и размышления о митингах на Чистых прудах и на Болотной. Дело в том, что впечатления оказались не только очень яркими, но и очень похожими, — удивительное и весьма радующее единодушие для столь разных людей. Все остальное — очень личное.
Выйти из себя
Дмитрий Быков, писатель
2011 год запомнится многими славными и не слишком славными событиями, но я хочу сказать об уходе Юрия Карякина — не только для того, чтобы почтить его память, но и чтобы напомнить о некоторых его высказываниях, сегодня более чем актуальных. В последние годы Карякин тяжело болел, печатались в основном его ранние записи «для себя», потому и уход его оказался мало кем замечен. В его судьбе, как часто бывает в России, политика и биографические обстоятельства заслонили собственно литературную деятельность, а литературовед и историк он был первоклассный, не говоря уж о том, что само понятие «мыслитель» у нас почти упразднилось за ненадобностью, а Карякин был в первую очередь именно мыслитель, думатель, называтель вещей своими именами.
Его заблуждения и догадки, иллюзии и разочарования сами по себе ценны, независимо от того, сбывались или нет его прогнозы, принимались или отвергались коллегами его концепции. Драматична сама история его мысли, прекрасна сама по себе его страсть к истине — которая для него всегда была важнее и прагматики, и репутации. Карякин был честный страдающий человек, таким и останется для всех, кто его хоть раз видел, — а это больше литературы и политики. Но вспомнился он мне сейчас по вполне конкретной причине. 22 августа 1991 года я его интервьюировал — он читал доклад на философском конгрессе по сновидениям, проходившем где-то под Москвой. Путч не помешал этому конгрессу благополучно начаться, да и вообще все вокруг было здорово похоже на сон. Там я и настиг Карякина, и у него нашлось полчаса для разговора. Высказанная им тогда мысль кажется мне сегодня главной.
— Сейчас наш шанс выйти из круга, — сказал он. — Хватит возмездий. Надо поименно назвать всех мерзавцев — и помиловать. Никаких репрессий. Полная амнистия. Никакой мести — только позор. Чтобы все знали, кто есть кто.
— Они бы нас никогда не помиловали, — сказал я в тогдашней баррикадной запальчивости.
— В этом наша трагедия, — сказал он. — И даже не наша, а общая трагедия. Именно поэтому мы должны ее наконец прервать.
Вот об этом я думаю все чаще. По понятным причинам этот старый рецепт Карякина кажется мне сегодня гарантией слома той пресловутой матрицы, которая многим представляется уже непобедимой. Тому, что отжило, надо дать спокойно уйти, не прибегая к физическим воздействиям, — пора уже поверить в силу слова, иначе мы никогда не выберемся из самих себя. А только выход за пределы себя и есть нормальная, достойная человека цель.
Карякина стоит вспомнить по многим причинам. Но по этой в первую очередь: он — вышел.
Радостное и страшное
Мариэтта Чудакова, историк литературы
Вообразите: горная дорога. Не асфальтированная, а грунтовка, усыпана мокрым гравием. Справа — горы, слева — пропасти. Без ограждений.
Но сначала — о впечатлениях светлых.
На машине, доверху заполненной книгами, объехали в этом году вдвоем с «афганцем» Андреем Мосиным библиотеки в тридцати примерно населенных пунктах. Иваново, Очер, Пермь, Чайковский — построен в 1960-е в 20 км от Воткинска (и нашелся же умный человек, сказавший: «А давайте не будем переименовывать Воткинск, где родился наш великий композитор, а назовем его именем новый город!»). Село Сосново недалеко от него. И в этом селе в десяти или двенадцати (односельчане считали на пальцах да сбивались) семьях по десять-двенадцать усыновленных детей. Я, грешным делом, думала — ослышалась.
— А вот третьеклассница-то в викторине по Пушкину книгу выиграла, с матерью уходила, помните? Удочеренная!
Как сияла молодая женщина, уводя, обняв за плечи, свою дочь!
Везде сначала провожу блицвикторину по русскому языку, литературе и два-три вопроса по русской истории. Убедилась, что одни и те же вопросы годятся от первого класса до одиннадцатого. Школьники уходят с призами под мышкой — начинаем разговор с библиотекарями. Самые светлые впечатления — от них и их юных читателей. И самые темные — от тех, кто считает, что хватит с них зарплаты пять с половиной тысяч рублей.
А ведь библиотекари сегодня — самые подлинные наши просветители: «Малую Землю» Брежнева они больше не пропагандируют, а национальные лидеры вроде пока не рвутся в литературу.
Тула, Плавск. Малоярославец и села вокруг. Нижний Новгород.
Углич, Вологда, Кириллов.
Вязьма, Ржев.
Станица Кущевская, Пятигорск, Новочеркасск, Урюпинск. Последний свою славу оправдал: навигатор его не показывает, на трассе на указателях он отсутствует, и промахнули мы мимо, к Воронежу — 350 км! Столько же, натурально, назад. Первый раз такое за все поездки. Запомнилось.
Липецк, Воронеж, Солох-аул недалеко от Туапсе. Крутолобый, с хитрыми глазками второклассник Никита — на мой вопрос: «А вдруг кто знает русских поэтов ХХ века?» (только начальные классы были в детской библиотеке):
— Саша Черный! И еще — Есенин!
Молча зарыдала.
Так в прошлое лето малец восьми лет из сгоревшей деревни Выксунского района (мы им привезли детские книги в каждую семью — ведь сгорела не только одежда, но и все книги; а семьи с единственным ребенком там не было ни одной: трое-четверо детей — такая демография) в ответ на мой коронный вопрос: «Как звали «капитанскую дочку?» — тут же и назвал имя, отчество, фамилию.
— Так ты уже читал?
— Нет, мне старшая сестра пересказывала.
С тех пор повторяю, не в силах сдержать пафоса: «Пока в России старшие сестры пересказывают «Капитанскую дочку»»
А на том самом серпантине в Майкоп неделю назад репетировала про себя, как в нужный момент открываю правую дверцу, кричу:
— Мосин, бросай руль (тут уже не до выканья), выбрасывайся вправо!
Как он потом смеялся! Ему что — он в девятнадцать лет был командиром отделения разведроты десантного полка.
— Мариэтта Омаровна, вы же не из пужливых!
А вот Евгений Попов, которому только что рассказала — «как автомобилисту», — сказал:
— У меня, как автомобилиста, от вашего рассказа — холод по позвоночнику.
Гармония. Версия науки
Алексей Семихатов, научный сотрудник физического института им. Лебедева
Впечатление весны 2011 года: очередь, пусть и небольшая, за билетами при входе на «Винзавод», которую я наблюдал, когда основной ажиотаж, надо полагать, уже спал, — за пару дней до закрытия устроенной там выставки «Жизнь. Версия науки». Народ шел — как правило, в комбинациях от группы ничем не отягощенных молодых людей до ценящих каждую минутку старших с детьми и внуками. Это впечатление номер один. Впечатление номер два — собственно выставка.
Она запомнилась как явление, целостное и уникальное, хотя состояла из не связанных между собой напрямую экспонатов, представляющих элементы феномена жизни и включающих в себя science-art, забавы с искусственной реальностью и даже просто игрушки. Но главное, пожалуй, — специальный класс «метафорических» экспонатов, позволяющих вытащить на поверхность то, что скрыто внутри, сделать видимым и осязаемым то, что неуловимо, и побуждающих задуматься о том, на что не обращал внимания. Часть экспонатов требовалось активно трогать, чтобы они проявляли себя, часть жила по своим законам, и с одними иные посетители втягивались в диалог, а у других застревали, пялясь на проявления «искусственной жизни».
На выставку об устройстве жизни публика, конечно, всего лишь шла, а вовсе не валила, как к православной реликвии осенью 2011-го. Тем не менее при алгебраическом — с учетом знаков — сложении интеллектуального и эстетического удовольствия (весна) и оторопи (осень) мой личный баланс определенно положителен.
Вперед в девяностые
Семен Файбисович, художник
Предновогодний характер отчета подталкивает к выбору позитивного сюжета. Ну была выставка «Три в одном» в Шоколадном цехе «Красного Октября». Моя лучшая персоналка за всю жизнь — это чего-то стоит, когда их общее количество приближается к тридцати, когда тебе за шестьдесят и ты не ретроспективой козыряешь, а показываешь работы двух последних лет. Но, думаю, не только для меня личное и частное в этом году померкло перед общественным: декабрьскими митингами против грубой фальсификации результатов выборов. Казалось бы, какой позитив в том, что тебя достали дальше некуда? А такой, что когда до упора — начинается отпор. Тогда на улицу выходят те, кто совсем не собирался выходить, — просто нагло попраны их гражданские права и человеческое достоинство, а это недопустимо и нестерпимо. Вышли те, у кого было что попирать или возникло что в ответ на попрание. И я не собирался идти: казалось, с этой властью давно все ясно и нечем ей меня удивить. Удивила: безграничным неуважением к законам России и ее гражданам.
Но речь не обо мне, а о повалившей на митинги молодежи, у которой бесстыдство власти возбудило прежде дремавшие стыд, самоуважение и гражданские чувства. И не похоже, что они опять впадут в дрему.
Помню миллионные шествия демократических сил по Москве в конце 1980-х и грандиозный митинг у Белого дома в разгар путча в августе 1991-го — эйфория от обилия вокруг приличных и смелых людей и надежды, что страна становится нашей.
В декабре я опять испытал эти чувства: возникла атмосфера доверия и симпатии к окружающим, гордости за них и ощущение вновь набранной «критической массы». Ощущение — хорошо, если бы не иллюзорное, — того, что мы снова сила и что еще не все потеряно.
Сентябрьский лохотрон
Алексей Слаповский, прозаик, драматург, сценарист
Для меня главное политическое событие года произошло не 4 декабря (выборы), не 10-го (митинг на Болотной) и не 15-го (прямая линия с Путиным). Это все последствия, к которым я был готов. Главное было 24 сентября — выступление президента Медведева на съезде «Единой России» и фактическая передача им власти. И комментарий премьер-министра Путина: «Мы давно это обсуждали!»
Вот так. Человек предполагает, а власть располагает.
Я знал, что наша политика — лохотрон, однако, как и многие другие, повторял: «Но я-то не лох!»
Ошибся. Лох, да еще какой.
Вспоминаю встречу писателей с Медведевым в ноябре 2006-го, когда уже был решен вопрос о его президентстве. Тогда это были именно писатели, в отличие от тех, кто недавно встречался с Путиным. Помню горящие глаза, вопросы, советы. И очень обнадеживающие речи Дмитрия Анатольевича.
А потом и некоторые действия в ту сторону, в которую, как мне казалось, и надо. То есть почему мне казалось? Все знают это направление, называется оно «правовое государство». Это все, что нам нужно. Остальное — производное.
Я забыл, что не бывает честных наперсточников. (Даже если почему-то человек с шариком в руках захочет стать честным — не дадут. Вокруг компания крышующих, зазывал, кидал, разогревал. Команда.) И почему-то совал и совал свои купюры доверия: вдруг все-таки шарик под наперстком, а не под ногтем, вдруг угадаю, вдруг началась честная игра?
Во многом это интеллигентская черта. Когда электорат забил на все, живя по гулаговской заповеди «не верь, не бойся, не проси», прекраснодушные интеллигенты никак не могут забыть пушкинское «товарищ, верь!».
Теперь остается твердить того же Пушкина: «Ах, обмануть меня нетрудно!.. Я сам обманываться рад!»
Но в то, что окончательно победила воровская правда, не поверю никогда. Не хочу верить.
Мастер искажения реальности
Данила Антоновский, журналист
По большому счету в этой смерти Стива Джобса нет ничего особенного, тем более яркого. Во-первых, потому что с таким диагнозом, как у Джобса, и так все было понятно. А во-вторых, смерть — это самое банальное и неизбежное, что только может случиться с человеком, и относиться к ней следует именно таким образом. Но дело не в этом.
Простите мне этот трюизм, но смерть Джобса заставила пристальнее всмотреться в его жизнь. А его жизнь представляла собой идеальное практическое пособие по тому, как это все устроено. Джобс наглядно продемонстрировал важность такой вещи, как целеполагание. Он показал, что успех приходит только к тем, кто знает, чего он хочет, и готов отдать всего себя для того, чтобы это получить. Он перевел бизнес в разряд искусства, которое, как известно, требует самоотречения.
У Джобса было одно важное качество, которое называли reality distortion field (поле искажения реальности). Он мог запланировать совершенно невозможный проект в совершенно невозможные сроки, убедить всех окружающих в том, что это реально, — и получить желаемый результат. В процессе сжигалось много энергии, нервов, случались истерики, нервные срывы, ссоры и так далее. Но реальность тем не менее поддавалась. И подстраивалась под его сознание.
Еще одна вещь, на которую следует обратить внимание всем, кто занимается бизнесом в России или только задумывается об этом. У русских есть большая проблема — у нас отсутствуют амбиции планетарного масштаба. Задумывая бизнес, мы мыслим масштабами своего города, в лучшем случае — страны. Джобс мыслил масштабами всего мира. Он с самого начала хотел построить самую классную компанию в мире. Компанию, которая осталась бы после его смерти. И у него это получилось. И он мог умереть спокойно.
Кефир и технологии
Алексей Митрофанов, журналист
Пишу этот текст, сидя в Анапе. Я тут живу. Еще вчера жил в Геленджике. Именно жил, а не вел образ жизни туриста. Не ходил по улицам с фотоаппаратом на шее, не переобувался в войлочные тапочки в музеях, не ездил смотреть на дольмены, не устраивал увеселительное путешествие в винсовхоз и вообще не употреблял алкоголь днем. А просыпался, пил кефир, погружался на несколько часов в новостное пространство, обедал, несколько часов посвящал написанию текстов и только за ужином позволял себе графинчик.
Здесь, в Анапе, я так и живу. До этого жил в Светлогорске. Еще раньше — в Тунисе. До Туниса — в Евпатории. 2011-й — первый год в моей жизни, когда в Москве я находился меньше, чем в других местах. То есть для меня это год величайшего прорыва.
Прорыв стал возможным благодаря сумасшедшему развитию технологий хай-тек. Ноутбук — и, пожалуйста, полки с книгами, диски с музыкой, фильмами и много еще чего. Серьезный, а не развлекательный, как поначалу, интернет — и я не привязан к общественным библиотекам. Блогосфера — и мне в каждом городе есть с кем пообщаться. Мой фотоаппарат стоит всего несколько ужинов в кафе, весит меньше 300 граммов (это вместе с объективом) и снимает как не самая дорогая, но все же «зеркалка».
Практически везде есть Wi-Fi (который еще недавно был доступен только в дорогих гостиницах), полноценное покрытие 3G и тарифные планы с безлимитным трафиком за символические деньги. Снимай хоть угол у бабушки — на качестве работы это не отразится.
Тексты — по электронной почте. Гонорары — на карточку. Мое личное присутствие в редакциях не обязательно. Авиакомпании предлагают какие-то скидки, устраивают промоакции. Я могу жить в Москве, а могу на морском курорте, где нет автомобильных пробок, а есть чистый воздух, где люди неспешнее и проще, а цены значительно ниже. Надоел один город — перемещаешься в другой.
Страшное открытие: оказывается, для полноценной жизни мне достаточно 20-килограммового (ограничение по весу для пассажиров эконом-класса) чемодана, причем пять из них весит сам чемодан, и портфельчика с ноутбуком. Хотя бы ради этого открытия следовало прожить 2011 год.