—Не могу не начать с поздравлений — буквально на днях вы стали лауреатом премии «Ясная Поляна».
—Большое спасибо. «Ясная Поляна» для меня сюрприз.
—Сюрприз? Ваш роман ведь уже был в шорт-листе «Русского Букера».
—Был, а потом все застопорилось. Я решила, что, наверное, все это не для меня.
—Что для вас значит получить литературную премию в России?
—Это само по себе удивительно. Не ожидала, что мои «Старики» дойдут до России. Означает это, конечно, появление новых читателей — а что может быть важнее для пишущего?
—Где же, как не в России, живут читатели ваших «Стариков»?
—Первыми моими читателями были американцы — русские эмигранты. Как ни странно, читателей оказалось много, они очень тепло приняли вторую книгу и ждали продолжения. Наверное, хотели, чтобы я осталась в рамках семьи. А для меня главное — остаться в рамках города и в рамках времени. Но время безразмерно.
—Читала все три ваших романа и сборник стихотворений, и у меня сложилось ощущение, что вы пишете одну и ту же книгу. Бесконечную. Пытаетесь ответить себе на какой-то вопрос?
—Думаю, что ответить себе на важные вопросы невозможно. Именно поэтому я до сих пор пишу.
—То есть у вас нет «гвоздя», который терзает и заставляет писать? Не представляю себе, что следующую книгу вы будете писать не об этом. Я хочу об этом!
—Со следующей книгой всегда очень драматично. Начинаешь о чем-нибудь совсем другом, а получается об одном и том же.
—Как преподаватель литературы вы можете сформулировать, о чем эта ваша бесконечная книга? О жизни и смерти, о памяти, о смысле жизни...
—И абсолютно все будет правильно.
—Любовь перед лицом и лицо перед любовью?
—И это тоже правда.
—И про оставаться человеком — не оставаться человеком? Все-таки мне кажется, у вас есть тот самый «гвоздь». Может быть, вас не отпускает Рига?
—Да, я действительно рижанка до мозга костей. По крайней мере я так себя чувствую. А пишу про время. Оно меняется; насколько же меняется то, что я пишу, не знаю.
—Какую из своих трех книг вы любите больше?
—Вы ведь сами сказали: это все одна книга. И дороги мне все ее части с равной силой. Невозможно же кого-то из детей любить больше, кого-то меньше. Я люблю и старшую свою дочку, и младшую. К сожалению, детей у меня больше нет. Зато есть книги, которые требуют любви, как дети.
—Почему вы уехали из Риги?
—Вы помните, наверное, что происходило в 1991 году. Рига перестала быть той Ригой, к которой я привыкла. Стремительно менялась Латвия. И менялась не в ту сторону, в какую можно было ожидать. Жить там стало неуютно.
—В те годы я часто бывала в Риге, тогда это было единственное место, где студентам-журналистам было интересно проходить практику — в газете «Советская молодежь», журналах «Родник», «Даугава». Интересно было бороться за независимость великого латышского народа. Но, признаюсь, я разочарована результатом этой борьбы, у меня осталось чувство обиды. А у вас?
—Обиды нет, есть горечь. Национальное возрождение прекрасно до тех пор, пока одна из наций не становится доминантной, а все остальные — приниженными. Что ведет, естественно, к подавлению этих «остальных». В перспективе — нацизм, геноцид; надеюсь, что там до этого не дойдет.
—А когда вы начали писать? И как долго вы рожали «Старика со старухой»?
—Вы очень правильно выбрали слово. У меня выдалось какое-то очень ленивое время, решила попробовать записать то, что вдруг начало ковырять изнутри. И тут моя дочь объявила, что беременна. Я поняла, что могу не уложиться в девять месяцев. А как только появится ребенок, станет еще сложнее. Жутким усилием воли за день до появления внука я закончила книжку.
—Вот это воля! А вторую книжку?
—Вторую начала писать примерно через полгода.
—Хотя ни минуты не было?
—Было, было. Я не такая уж сумасшедшая бабка, как может показаться. Помогала по мере сил, а потом сказала, что пора заняться своими делами. И опять-таки выдалось какое-то ленивое лето.
—Совершенно фантастическая история. Но все-таки вы признаете, что вас что-то мучило?
—«Мне голос был» и чего-то от меня требовал. Я видела в своей жизни несколько очень интересных квартир. И все коммуналки. Так и начала: захотела написать повесть о коммунальной квартире, где живут очень разные люди. У этих очень разных людей очень разные родственники. Я решила, что они между собой как-то связаны, и поняла, что очень удачно их переженила. По телефону читала отрывки друзьям. Один из них сказал: ты не тем занята, это не повесть, это роман, пиши. Я удивилась и действительно взяла и написала. Но не знала, что это получится так удачно, не боюсь этого слова.
—Не страшно было взять и написать роман?
—Нет, я ведь не задумывала это как роман и не собиралась его публиковать. Мне в голову не приходило, что какое-то издательство возьмет такое. Честное слово. Писала, перепечатывала по ходу дела, а когда обнаружила, что получилось законченное целое, не что иное как роман, сама удивилась и начала думать, что мне с этим фантом делать. Мне подсказали: напечатать надо. А где? Ну не в России, матушка, объясняли мне, там тебя никто не знает. Правда, и в Америке меня никто не знал. Если бы издательство Hermitage Publishers не издало книгу, думаю, этот роман так и остался бы у меня в столе.
—Но вы все равно взялись бы за второй?
—Не знаю. Человеку, который пишет, необходим человек, который читает, то есть обратная связь. Когда я поняла, что «Старики» живые и что все ждут продолжения, пришлось досказывать.
—Как вы думаете, молодые люди вас читают?
—Знаю, что люди, которым около тридцати, читают. Они задавали мне вопросы, и за эти вопросы я была им очень благодарна. Я видела, что им действительно интересно, и понимала глубину их незнания того, что для нас с вами хрестоматийно. Это было замечательно: раз они читали, значит, есть шанс, что их сверстники в России тоже будут читать.
—Не очень он велик, простите, хотя думаю, вас еще переиздадут. Я много ваших книг дарила — и «Жили-были старик со старухой», и «Против часовой стрелки».
—Спасибо, это очень приятно узнать.
—Знаете, есть странные места в Москве, где книга — лучший подарок. Не такая большая, богатая книга с рецептами приготовления баранины, а вот две книжки Елены Катишонок. Роман и его продолжение. И люди прижимали его к сердцу и сразу убегали.
—Бежали читать.
—Да так благодарили! Но спрашивая о молодых, я имела в виду иное: человек ведь может прочесть только о том, о чем уже знает?
—Наверное.
—Но ведь мы и те, кто моложе тридцати, — люди с разных планет в том, что касается багажа социально-культурных реалий. Я даже не уверена, надо ли им это читать и могут ли они это понять. Но мне очень хочется, чтобы они читали, — в этом я уверена.
—Мне тоже хочется: книжечку за маму, книжечку за папу... Тот же вопрос мучает героиню моего второго романа (про себя называю его просто «Стрелкой»), когда ее сын не хочет вспоминать то, что было с ним. А наши молодые люди не хотят думать о том, что было с нами, и с предыдущим поколением, и с теми, кто жил еще раньше. Это можно понять, это даже естественно. Потому что люди сами придумывают историю, так мне кажется.
—То есть они сами стирают ее?
—Правильно. А потом придумывают.
—Не для того ли вы пишете, чтобы не стирали?
—Я хочу остановить время — очень свежая идея, знаю. Остановить, чтобы успеть его увидеть. Многие ценят в моих романах детали, которые помнят. Детали из 1950–1960-х, о которых наши дети понятия не имеют. Скажешь ребенку, что когда-то не было, например, колготок. — Ах, а что же было? Так и ходили в носках? — И кроссовок не было. И компьютера не было. — А что было? — Счеты были. — А что такое счеты?
Это все-таки связь поколений. Если родители что-то помнят и читают мои книжки, то они сразу опознают время именно по деталям. Хотя я практически нигде — если это не связано с какими-то крупными историческими событиями — не указываю даты.
—По марке радиоприемника, например.
—Да. По стоимости «Победы». Родители это помнят.
—А дети?
—Вот и есть о чем поговорить.
—Как с ними поговоришь? У меня недавно было потрясение, когда десятилетние дети пошли на экскурсию в цирк на Цветном бульваре, зашли в кабинет Юрия Никулина. Ничто их не заинтересовало так, как обычный дисковый телефон. Вся экскурсия свелась к тому, что дети по очереди совали палец в дырку и набирали 100, дабы узнать время. Они были в экстазе! Ну это же редкий случай. Я пытаюсь говорить об этом с детьми, но слышат ли они меня? Не знаю.
—Мой внук был в восторге от обычного проводного телефона — такое диво он никогда не видел. Теперь, приходя ко мне, первым делом идет узнавать погоду — именно по проводному. Внимательно слушает, потом кратко говорит: «Хорошая погода». По-моему, никогда нет гарантий, что наши дети нас слышат. В определенный момент они должны сами задать себе вопрос, а потом с сожалением вспомнить, что когда-то что-то они недослышали.
—Разумеется, когда будет поздно.
—Да, и тогда мы позлорадствуем.
—С дочерьми вы обсуждали свои книги?
—Обсуждать — это сильно сказано, это было бы, как говорят латыши, «за много». Пришлось бы с них брать деньги за уроки. Мне было приятно, что они задавали какие-то вопросы.
—А они задавали?
—Да. Потому что с молодыми всегда сложно. Как сказал Губерман, вторую мировую уже немного путают с Троянской. Апелляция к первой мировой считается нагромождением фактов. Но в результате мы все разъяснили.
—Они не делились тем, какие чувства испытывали при чтении романа «Когда уходит человек»?
—Я от них слышу постоянно: мы тобою гордимся. Это как-то накрахмаливает, но ко многому и обязывает. Вместе с тем приятно, когда тобой гордятся.
Я даже не анализировала. Дело в том, что мои дети двуязычны. Общаясь с американцами, они, естественно, думают по-английски, говоря со мной, думают по-русски. Когда к ним приходят американские друзья, мы говорим с друзьями по-английски, но дочери со мной по привычке говорят по-русски и тут же синхронно переводят друзьям. Вот это очень забавно. У них уже выработалась такая моторика речи. И в этом что-то очень трогательное.
—Читая роман «Когда уходит человек», я вдруг поняла, что такие же чувства испытывала, первый раз читая «Бойню номер пять» Курта Воннегута. После каждого вашего абзаца можно ставить: «Такие дела».
—Согласна, это очень точное восприятие. Я так же приняла Воннегута, когда читала в первый раз, на русском.
—Такие дела. Кто ваш идеальный читатель? Наверняка некто стоит за плечом, от кого вам очень важно не услышать: ну, тут ты чего-то наваляла!
—Мой друг и соавтор Женя Палагашвили — он очень требователен. Всегда очень трепетно выслушивает, читает, потом перечитывает уже готовое издание. У него абсолютный слух на текст. Ему я всегда доверяю.
Есть еще один друг, который мне помог с фактографическим материалом для последнего романа. Это Вадим Темкин из Калифорнии, я ему очень признательна. Весьма требовательный читатель. До тех пор пока он не даст добро, я никуда текст не выпущу. Вот это моя группа поддержки. Я человек, не склонный к откровениям, и никогда не выпускаю тексты до тех пор, пока они не в обложечке, не отпечатаны готовым тиражом.
—Вы уже пишете следующий роман?
—Пишу, но никогда не знаю, что получится — небольшой рассказ или большой.
—Там, в Бостоне, вам хватает родной речи, так нежно воспетой в одном из ваших стихотворений?
—Это то, чем я живу.
—Устроили себе такой замкнутый цикл?
—У Бродского есть чудесный пассаж в одном из эссе: «Писатель в изгнании похож на собаку или человека, запущенных в космос в капсуле (конечно, больше на собаку, чем на человека, потому что обратно вас никогда не вернут). И ваша капсула — это ваш язык». Примерно так я себя и ощущаю, поскольку очень замкнута и мало с кем общаюсь. Но у меня есть вторая капсула, запасная, — учительская работа.
—Вы ведь преподаете русский. И большим и маленьким?
—Больших сейчас меньше, чем маленьких. В начале 1990-х годов вспыхнул бурный интерес к России. Многие люди ездили по делам, нужно было срочно натаскать их на простых разговорных фразах. А теперь в основном работаю с детьми разного возраста, от семи до семнадцати и выше. Это дети эмигрантов, кто-то из них made in America, кто-то приехал в более или менее нежном возрасте. Я очень благодарна их родителям, поскольку они хотят сохранить язык, не используют волапюк, а говорят по-русски.
—Или уже по-английски.
—Но тогда мне намного труднее работать.
—Вы и правописание преподаете, жи-ши пиши с буквой «и», и литературу?
—Конечно. Как же без правописания? Я с удовольствием играю с детьми в «Эрудит», потому что только так они со мной это правильнописание изучают. Выучивают правила. Я усовершенствовала эту игру. А чтение превращается в литературу.
—Вы живете в доме или в квартире? Есть ли у вас сад с тюльпанами, которые приходят есть олени и белки?
—Белки у меня под окном, они очаровательны. Прилетают сойки, дятлы, воробьи. Но сада у меня нет. Я могла бы сказать вслед за Мариной Цветаевой: «За этот ад, за этот бред /Пошли мне сад на старость лет...» Сад — это здорово.
—Правда, что вы двадцать один год не были на территории бывшего Советского Союза?
—В Риге была четыре раза. Последний раз в 2000-м. К сожалению, с каждым моим новым приездом она была все менее узнаваема. Очень приятно, что город меняется в лучшую сторону. Но он отчуждается от меня. Или, наоборот, я от него.
—Вам никогда не хотелось побывать в столице новой страны под названием Россия?
—Не думала об этом. Я рижанка, и меня все время тянуло и, наверное, всегда будет тянуть в Ригу. В Москве я оказалась почти нечаянно. И это очень приятная неожиданность.
—Все пытаюсь понять, почему нам с вами так нравятся ваши романы? Возможно, стареем и нам важно остановить время, чтобы разглядеть его во всех подробностях? То есть это все-таки чтение для людей, которые поняли, что правда — это время. Раз — и нет его?
—Любой человек, который хочет ухватить за хвост время, конечно, достиг определенного порога взрослости. И мне приятно поздравить нас с вами, что мы его достигли.
—Какое ощущение оставила церемония вручения премии? Почетно? Или приятно? Или щекотно?
—Сяду в самолет, усталая, но довольная, и тогда, наверное, попытаюсь понять, проанализировать. А сейчас я light-headed, в полубессознательном состоянии.
—Головокружение от успехов?
—О, правильно!
Порядок слов Елены Катишонок
Елена Катишонок родилась в Риге. Окончила филологический факультет Латвийского университета и работала в Институте электроники АН Латвийской ССР — занималась составлением тезауруса. В 1991 году переехала в США, живет в Бостоне. Преподает русский язык, пишет стихи и прозу, занимается редакторской работой и переводами. Ее дебютом был поэтический сборник «Блокнот» (2005). Затем вышли еще два сборника стихов — «Охота на фазана» (2008) и «Порядок слов» (2009). Елена Катишонок автор трех романов — «Жили-были старик со старухой» (2006), «Против часовой стрелки» (2009) и «Когда уходит человек» (2011). Первый в 2009 году попал в короткий
список «Русского Букера». А в октябре нынешнего года Елена Катишонок стала лауреатом литературной премии «Ясная Поляна», ее книга «Жили-были старик со старухой» победила в
номинации «XXI век».