Иван Вырыпаев, театр «Практика». «Дым и снег»:
— Лично я ощущаю связь больше с Вахтанговым, потому что я воспитан в этой школе, и Мейерхольд для меня — человек со стороны. Но Мейерхольд кое-что значит. Мой мастер — Александр Михайлович Поламишев, которого уже нет в живых, профессор Щукинского училища, вахтанговец, написал книгу «Действенный анализ пьесы». Эта книга является учебником по тому, как разобраться с текстом и понять замысел автора. Мне Александр Михайлович много рассказывал о том, что Мейерхольд — экспериментатор, но это знают все, потому что так принято его воспринимать. Мейерхольд делал форму яркой, и тем не менее он очень бережно относился к пьесе — конечно, перекраивал, но содержание сохранял как мог. Сегодня самой ценной могла бы быть одна вещь — если бы современная режиссура понимала, что самое главное в театре — пьеса, но сейчас это не так. Благодаря ему, Мейерхольду, театр сейчас разный, есть постановки академические, есть документальные, есть совершенно не театральные — театр сейчас такой разный, что нельзя даже сказать, что такое театр. Я представил на альманахе спектакль «Дым и снег», где будут просто дым и снег.
Перед лицом судьбы все — обычные граждане. В том числе — Мейерхольд
Дмитрий Волкострелов. «Мейерхольд — это я»:
— У меня с Мейерхольдом довольно простая история. Ничего оригинального не скажу — но иногда появляются такие люди, которые существенно раздвигают границы мира. И Мейерхольд в театре и в искусстве в целом — человек, который невероятно раздвинул границы того, что может и не может быть в театре. Даже не в новаторстве и оригинальности дело, просто есть люди с каким-то свободным сознанием, которое позволяет им открывать новые территории, куда человечество еще не заглядывало. К счастью, такие люди есть всегда. Я не театровед и специалист, но мне кажется, основное влияние Мейерхольда в открытии этих «земель». Так же как открывали их Станиславский, Уорхол, Бойс — это такие люди, которым чего-то не хватает в обычном мире, и они додумывают свой.
Не знаю, существует ли в театре и в искусстве ситуация движения, дело не в линейном развитии — мне кажется, важно расширение и разновекторное движение в разные стороны.
То, что я подготовил для альманаха — очень простая работа, и связана она не столько с Мейерхольдом и его творчеством, сколько с его судьбой и трагическим финалом, с Мейерхольдом как человеком. Я использовал фотографии из книги Дэвида Кинга, на которых изображены заключенные, взятые под арест. Самое интересное в этой книге — мысль, которая заключена в ее названии — «Обычные граждане». Когда я первый раз листал эту книгу, меня потрясла удивительная вещь — листаешь, всматриваешься в эти лица, и внезапно на одной из страниц появляется лицо Мейерхольда. Это очень мощное переживание, потому что ты понимаешь, что количество судеб человеческих велико и никак не зависит от величины человека в историческом и культурном контексте. Перед лицом судьбы все — обычные граждане. В том числе — Мейерхольд.
Елена Гремина, Театр.doc. «Мейерхлюндия»:
— Я написала для ЦИМа биографическую пьесу про Мейерхольда — «Мейерхлюндия». Для меня стало открытием — как много из того, что мы уже не замечаем в театре, является на самом деле наследием Мейерхольда, начиная с отсутствия занавеса, условных декораций и заканчивая способом прочтения режиссером авторского текста и его трактовкой — все это Мейерхольд. Его наследие драгоценное, и узнавая все больше об этом, я поражаюсь — например, тому, как в театре при Мейерхольде измерялась зрительская реакция — в зале сидел специальный человек и фиксировал, как реагирует зал. Сейчас мы говорим — как важна обратная связь со зрителем, а уже тогда сидели люди и записывали, когда в зале кашляют, плачут, аплодируют. В последнем нашем спектакле в Театре.doc мы попросили нашего композитора пройти сцену с артистами с точки зрения музыкального ритма — оказывается, у Мейерхольда это было, и он нанимал поэта и теоретика литературы Владимира Пяста, чтобы тот занимался ритмом со своими артистами. И это удивительное наследство, которое очень нужно современному театру. Жаль, что многие вещи в отличие от наследия Немировича и Станиславского не прижились. Творчество Мейерхольда было прервано на высшей точке, поэтому он многое недосказал и остался недопонятым и неизученным. Мне кажется, это то, что очень нужно театру — еще раз взглянуть на все сокровища Мейерхольда, которые частично утрачены, но могут быть возвращены в театр.
Мейерхольд сделал много, чтобы сблизить зрителя с театром, у него было много театральных утопий, которыми он жил по очереди. Он был человек левых взглядов, его волновали вопросы неравенства, того, что общество не справедливо, и в одном из первых дневников он пишет, что не знает, чем заниматься, возможно — театром, потому что так он может повлиять на общество. В какой-то момент это были для него равновеликие вещи — общественная борьба и театр.
Мейерхольд на самом деле Моцарт, который пытался быть Сальери и построить систему, которая может упорядочить стихию творчества и посвятить этому свою жизнь
Но когда случилась революция, он искренне приветствовал это, считал, что пришло время нового человека, нового театра, который преображает действительность, и когда Луначарский указал ему на то, что «его авангард» народу не нужен — это был удар для Мейерхольда. Революционный класс действительно выбрал во многом буржуазное искусство — понятное, то, что было в XIX веке, а театр стремился работать с правыми художниками, но они не хотели работать на революцию. Я восхищаюсь этим человеком, сочувствую и вижу, что Мейерхольд на самом деле Моцарт, который пытался быть Сальери и построить систему, которая может упорядочить стихию творчества и посвятить этому свою жизнь. В этом он тоже обращался к подспудным вещам, и есть темы, которые ждут своих исследователей — Мейерхольд и сюрреалисты, Мейерхольд и психоанализ и многое другое, и вот-вот они появятся.
Юстина Вонщик, Санкт-Петербургский театр им. Ленсовета. «Поминание»:
— Мы ничего не знаем об этом человеке. Чем больше мы занимаемся в театре, тем больше вокруг этого имени возникает историй. Мейерхольд — это скорее что-то, чем кто-то. Это понятие, связанное со смелостью, с новаторством, с движением, — мы пытаемся постичь его на интуитивном уровне. Нам важно искать то, что греет нас и зрителя. Что нас заставляет? Мы пытаемся разобраться. Для меня есть смысл в борьбе не только с какими-то устоями, но и с самим собой, и постоянное преодоление своих сомнений, чтобы театр был всегда живой. При этом правду нужно искать всегда в себе, и эта тема сегодняшнего альманаха, посвященного Мейерхольду, он вроде бы далеко — но очень близко нам, и через него идет постоянная проверка, мне кажется, это вообще лозунг Мейерхольда: забрасывать себя на непривычные территории. Все знают его биомеханику (театральный термин, введенный В.Э. Мейерхольдом для описания системы упражнений, направленных на развитие физической подготовленности тела актера к немедленному выполнению данного ему актерского задания. — Прим. «МН»), его великие постановки Маяковского и других, но он был человек, и был очень разный, смелый, не боялся меняться.
Андрей Май, Центр им. Мейерхольда, Херсон. «Три»:
— К какому-то зрителю Мейерхольд может не иметь отношения, и это даже хорошо, что не всякий его знает. Новаторство — общее слово, но каждый из нас в состоянии что-то в себе менять, не понимая зачастую почему. История Мейерхольда — это история приспособления, намеренного неумения видеть то, что стоит повернуть в сторону компромисса. Он был человек, который имел огромные успехи и признание благодаря смелости отказа для поиска неведомого. Это уход от того, что уже известно со Станиславским, поиск и становление фигуры, создающей, а не трансформирующей что-либо — мне кажется, это может понять и почувствовать любой зритель, даже совсем незнакомый с театральной историей. Или ты — часть механизма мегаполиса, или твоя жизнь вырывается за рамки повседневности. И сама личность Мейерхольда говорит об этом, то, что он изобретает, дает колоссальную энергию для понимания меня в мире, который меня окружает, потому что любая система, мир или театр, тяготеет к порабощению, и возможность вырваться, создать свое «я» в конце концов и остается после тебя. Мы создали работу «Три» — три актера и три истории, в которых мы размышляли о Мейерхольде в себе.
Любая система, мир или театр, тяготеет к порабощению, и возможность вырваться, создать свое «я» в конце концов и остается после тебя
Борис Павлович, БДТ им. Г.А. Товстоногова. «Другим методом»:
— Я выступал от лица Большого драматического театра и рассказал, что значит для БДТ Мейерхольд. Нет более противоположных тем, чем Мейерхольд и Большой драматический театр, который и был создан в пику Мейерхольду и его концепции «Театрального Октября». Эта программа была создана с целью популяризации площадного, острого, формального, импровизационного театра — и Луначарский, который не выносил Мейерхольда и формальное искусство, создал театр больших артистов, театр романтики, литературы, вместе с Максимом Горьким и придумал театр большого стиля — БДТ, который должен был создать антитезу мейерхольдовскому «Театральному Октябрю». Театр переживал разные периоды, но его имя никогда не было связано с театральным формализмом во всех смыслах этого слова, и тем интереснее, что сейчас руководитель БДТ — это руководитель формального театра Андрей Могучий. Конечно, это такая интрига, и мейерхольдовское начало пришло наконец-то официально в БДТ. Мне кажется, что именно сейчас такие вот исторические перипетии так необычно разрешаются. И то, что в команде молодых авангардистов — таких как Post, «Практика», «Гоголь-центр», вдруг оказался Большой драматический театр — не случайно.