Театр открывался премьерой спектакля «Волны» по произведениям Владимира Сорокина. Играть в нем предстояло Вениамину Смехову и Алисе Хазановой. Музыку писал Владимир Мартынов, декорации и костюмы делала Галина Солодовникова, а режиссером стал художественный руководитель театра «Практика» Эдуард Бояков.
За несколько недель до открытия Эдуард Бояков дал несколько интервью, где объяснил, зачем ему и его «Практике» новая площадка Политехнического и что они готовы предложить заслуженному музею. Выходило, что это прежде всего новый тип публичного пространства.
С одной стороны, Большая аудитория Политехнического воспринималась как символ общественного подъема. «В течение последних ста лет она неоднократно была точкой, знаком «оттепели», символом свободы — человеческой, политической, творческой. Люди сюда приходили затем же, зачем мы на Болотную, — чтобы почувствовать позитивные изменения», — говорил Бояков. Это, так сказать, один дискурс, смысловой. В связи с ним ждать нужно было каких-то гражданских или политических высказываний, эмоционального объединения вокруг театра-протеста, в названии «Политеатр» как-то сквозило слово «политика», и молодая в основном публика, собравшаяся на премьеру, казалось, готова именно к такому типу зрелища.
С другой стороны, тот же Бояков рассматривал Большую аудиторию Политеха как формальный вызов. «Нам всем стало очевидно, что советский репертуарный театр себя исчерпал. Но причины этого не только в кризисе старой театральной формы; есть еще и причины технологические, если хотите, архитектурные. Портальный театр итальянской модели, с колосниками и живописным задником, не подходит для актуальных текстов А теперь посмотрите на Большую аудиторию Политеха, которую Вознесенский в свое время сравнил с большим ухом... Для решения задач, стоящих перед современным искусством, такое устройство сцены и зала подходит как нельзя лучше, потому что напоминает — простите за пафос — храм».
Ну про сакральные функции искусства и без Боякова говорилось много, и тема, что называется, до сих пор открыта, но вот как пространство для актуальных текстов — почему бы и нет. Кто их знает, актуальные тексты, каких они требуют архитектурных форм.
Спектакль «Волны» по крайней мере на этот вопрос ясного ответа не дал. Но это вовсе не значит, что он его не поставил.
Два рассказа Сорокина авторы объединили в один сценический текст. В первом — «Черная лошадь с белым глазом» — речь идет о крестьянской девочке Даше, жарким летним днем вместе с семьей вышедшей на покос, заблудившейся в лесу, где ей встретилась лошадь, в белом слепом глазу которой она увидела страшное «кровавое горло» А сразу за этим счастливым в общем-то днем началась война. Второй рассказ «Волны» — о продолжении жизни Даши, уже взрослой женщины, жены физика, работающего над созданием оружия уничтожения. В образе ученого угадывается фигура Сахарова, следы его размышлений о том, как эффективно гениальный мозг решает проблемы разрушения. Между этими двумя историями — короткий экскурс в Дашину жизнь, сделанный с помощью современных технических средств. Алиса Хазанова, играющая Дашу, фотографируется в разных костюмах, и оттиск тут же впечатывается в старые фотографии: вот детдом, вот пионерлагерь, вот лекция в Политехническом, вот свадьба Это очень эффектно и емко — такой живой фотоальбом.
Эффектного в спектакле много — собственно визуальное решение сцены, придуманное художницей Галиной Солодовниковой (в последнее время она много занимается театром, в частности она работала с Кириллом Серебренниковым на «Золотом петушке» в Большом), составляет один из главных аттракционов. Тут и лубочно-патриархальная картинка первой части, что-то среднее между театром кукол и школьными наглядными пособиями. И видеопроекция на стены и задник — сосны, лес, война Типовое важнее оригинального, сделана ставка на яркие, легко прочитываемые символы, прямую публицистику. Музыка Мартынова тоже подчинена этой задаче — узнаваемости и быстрого считывания: это слегка преображенные, но как будто известные мелодии.
Что касается текста Сорокина, то в нем обычное для этого автора сочетание физиологической точности и холодноватой игры ума. В рассказе про лошадь колхозная пастораль напоминает сразу всю прозу «деревенщиков» с их идеализацией посконно-народного и простой моралью. В истории про физика-ядерщика больше собственно сорокинского — парадоксальное сравнение нелепого полового акта его героев с волной, и затем по ассоциации возникает и убийственная взрывная волна в голове ученого, и пугающая черная волна смерти во сне его жены А замыкает эту «волнистую» ассоциативную цепочку технологическая новинка повседневности — плавленый сырок «Волна», обнаруженный в кармане пижамных штанов рассеянного профессора.
Общий смысл довольно прост: объединив жертв войны и ее творцов в одном сюжете, авторы закольцевали вечную антитезу единства любви и смерти, интуиции и разума, природного и искусственного, прогресса и патриархальности, физиков и лириков в конце концов. Что, кстати, связывает современный спектакль с главным временем для мифологии Политехнического — с «оттепелью», когда именно эту проблематику впервые пробовало на вкус советское искусство. И еще это очень по-сорокински — как и обещали, театр в первую очередь представляет писателя.
Исполнители главных ролей (есть еще массовка) Смехов и Хазанова текст скорее читают, иногда проигрывая состояния или, точнее, как бы показывая своих героев. В первой части главная — она, во второй — он. Но текст не воспринимается как монолог — эта чтецкая манера представлять прозу является сознательным решением и, возможно, главным специалитетом спектакля. Это, собственно, даже не совсем театр, это скорее лекция о театре, о его возможностях и задачах. Что для Большой аудитории вполне уместно, зрители ведь сидят как будто за партами, отчасти в роли студентов, слушающих лектора.
На зрителей представление произвело большое впечатление. Все, с кем мне удалось поговорить после спектакля, отзывались о нем с большим энтузиазмом. Похоже, главное, что уже удалось сделать «Политеатру», — это притянуть к себе модную публику, которая в обычный театр носа не кажет. Но в то же время способна радоваться изощренным визуальным фокусам и воспринимать на слух не слишком простой текст без диалогов и реприз. На сколько представлений такой публики хватит и способен ли будет театр удерживать подобную энергетику дальше, пока непонятно. Однако первый призыв кажется удачным. «Все — кончено! Все — начато! Айда в кино!» — инфантильно-легкомысленно призывал Вознесенский в Политехническом. По мысли Боякова, театр сегодня — школа для политики, пространство для думания. Ну что, может, оно и так.