Прежде чем отправиться в Москву, 120 работ из собрания польского коллекционера Петра Новицкого побывали в Гданьске — в здании главного музея города весной этого года прошла польская презентация проекта «За железным занавесом». Здесь важно все: и что это Гданьск, город «Солидарности», и что приветственные слова (они открывают каталог) написали Лех Валенса и Михаил Горбачев. И даже то, что в Москве коллекцию Петра Новицкого показывают в Музее декоративно-прикладного искусства — в этом не слишком популярном у москвичей особняке на Делегатской в незапамятные времена находился Совет министров РСФСР, так что польские и советские авангардисты разместились сейчас аккурат в обшитом дубом кабинете совминовского начальника Михаила Соломенцева. В звучавших на открытии официальных речах сегодняшний день российско-польского диалога осторожно обходили, и это тоже, как ни странно, вполне вписывается в собирательскую стратегию Петра Новицкого. Потому что вся его коллекция как раз о том, как много мы, русские и поляки, не знаем друг о друге, когда клянемся в братских чувствах и вечной дружбе.
Прекрасный ответ официозу, что сегодняшнему, что полувековой давности, — гигантский смешной Ленин, с которого московская экспозиция собственно и начинается. Это совсем ранний Дмитрий Врубель, работа конца 1980-х годов, — вождь пролетариата срисован со всем известных тиражных плакатов, длина холста добрых метров пять, все морщины, волоски, бугры и впадины на коже прорисованы со звериной академической серьезностью, и как раз поэтому получается очень смешно: плакат будто готов заговорить о человеческом, что идеологической изопродукции прямо противопоказано. За человеческим, кстати, тут же открывается сверхчеловеческое: врубелевский Ленин написан так, что на лбу у него при желании вполне можно рассмотреть горбачевское родимое пятно, а припухший левый глаз и щеку принять за кусочек лица не то Сталина, не то Дзержинского, любой советский вождь в принципе подойдет.
Выставка как раз о том, как много русские и поляки не знают друг о друге, когда клянутся в братских чувствах и вечной дружбе
Не то чтобы вся российская часть коллекции Петра Новицкого обыгрывала советские визуальные штампы, в его собрании есть и Эрик Булатов, и Илья Кабаков, и Эдуард Гроховский, что же до Дмитрия Врубеля, то он в этой частной коллекции представлен так ярко, что оказался в итоге одним из главных героев московской выставки. Амбиций сосредоточиться только на соц-арте или только на концептуализме у Петра Новицкого не было никогда. Задача формулировалась, пожалуй, даже более серьезно — с 1970-х в родной стране и с конца 1980-х в СССР этот энтузиаст собирательского дела искал свободное искусство. Неоавангард и поп-арт, живопись и объекты, классики и дебютанты — на музейную полноту разношерстная коллекция Петра Новицкого, видимо, все же не тянет, зато романтической верой в художника, который творит свободно даже в несвободной стране, заражает вполне.
Дмитрий Врубель. Из цикла «Перестройка», 1990
Эту самую свободу польский коллекционер понимает прежде всего как возможность рефлексировать на тему авангардной традиции — в открытую учиться у искусства 1920–1930-х годов, вести диалог с предшественниками, в конце концов ставить вопрос об исторической ограниченности и смерти авангарда. Понятно, кто здесь свободнее, ведь в Польше, если совсем начистоту, авангардная традиция, по сути, никогда не прерывалась и почти не знала запретов. Соцреализм как таковой польское изобразительное искусство (в отличие от литературы) узнать не успело, уже с начала 1960-х у польских авангардистов новой волны была возможность не только без притеснений работать, но и относительно свободно выставляться в государственных галереях (курьезная «Директива о культурной политике в области изобразительного искусства», принятая в 1960 году секретариатом ЦК Польской объединенной рабочей партии и устанавливающая квоту в 15% для нефигуративной живописи, известная в народе как «норма 15% абстракции», вызывала у польской интеллигенции скорее насмешки, чем страх). Понятно, почему так важны в общей выставочной концепции Петра Новицкого работы представителей первой волны авангарда Катажины Кобро и Владислава Стжеминского, кстати, чуть ли не единственных польских художников, действительно пострадавших от рук власти: в самом начале 1950-х Стжеминский был уволен из Высшей школы изобразительных искусств в Лодзи за неуважение к канонам соцреализма, его жене Катажине Кобро, оставшейся без работы, еще в конце 1940-х пришлось сжечь свои деревянные скульптуры, чтобы обогреть квартиру. Вот она, непосредственная ниточка, тянущаяся из 1910-х годов, — на афише парижской выставки «Предшественники абстрактного искусства в Польше» вверху минималистский «Морской пейзаж» Стжеминского, под ним фамилии Малевича и Татлина (у обоих во Вхутемасе успела поучиться Катажина Кобро).
Эдуард Гороховский. «Ленин - Сталин», 1989
Дальше больше. Основная и, конечно, самая любимая часть коллекции Петра Новицкого — это второй авангард, 1950–1980-е годы. Тадеуш Кантор (редчайшая в России возможность увидеть живописные работы великого режиссера), Эрна Розенштейн, Альфред Леница, Роман Опалка, Мариан Чапля, Хенрик Стажевский, абстракция, фигуратив, гравюры, газетная и гофрированная бумага, холсты — по тому, что собрано Петром Новицким, можно изучать историю польского искусства второй половины XX века, но с еще большим успехом стоит здесь поучиться влюбленности собирателя в своих таких непохожих и таких талантливых современников. Российское искусство этих лет представлено в его коллекции пусть более фрагментарно, но с ничуть не меньшей любовью. Дмитрий Краснопевцев и Николай Вечтомов, Эдуард Штейнберг и Борис Жутовский, Владимир Янкилевский и Владимир Немухин — чтобы понять, чем жило русское искусство этих десятилетий, явно маловато, но чтобы разделить с Новицким восхищение людьми, которые его творили, вполне достаточно.
Эта любовь завела польского коллекционера, кстати, довольно далеко. Уже в 1990-е годы, будучи обладателем изрядного собрания неподцензурного русского искусства, он вдруг начал интересоваться соцреализмом — не смеха ради, не потому, что почувствовал в портретах доярок и в лениниане коммерческий потенциал, а всего лишь ради полноты картины: чтобы показать его любимых нонконформистов так, как они того заслуживали, требовался фон, наглядный образец того, кем они могли бы стать, но не стали. Это, пожалуй, единственный раздел выставки, где стоит всерьез говорить об идеологии. Все остальное, что Петр Новицкий собрал и привез в Россию, спекуляциям по поводу железного занавеса и постановлений партии и правительства откровенно сопротивляется. Просто потому, что искусство даже в самой несвободной стране умудряется развиваться по своим законам, а не по поручению партии или сигналам с той стороны занавеса. Было бы неплохо, если бы наши коллекционеры и музеи умели говорить об этом так доходчиво, как Петр Новицкий.