— Почему вы согласились войти в жюри «Святой Анны»? Можно ли говорить о каких-либо тенденциях в документальном кинематографе?
— Я хотела посмотреть, что делают молодые ребята. Посмотрела. Тенденций никаких нет. Все хотят быть похожими на кого-нибудь — в основном на классиков документального кино. Общий уровень достаточно низкий. Нет интереса к человеку, нет интереса к герою, есть интерес к среде. И нет внятного рассказа: очень часто драматургию заменяют хорошо снятой картинкой, потому что кафедра операторского искусства во ВГИКе очень сильна.
— Не кажется ли вам, что это результат системного кризиса в российском режиссерском образовании?
— Да, это кризис. Все стараются делать «очень старое» кино, по лекалам и образцам мастеров 50–60-х годов, а ведь документальное кино тем и ценно, что оно работает в контексте времени: должны измениться формы, должны измениться герои, потому что очень изменилось время. Этого изменившегося времени на экране и нет совсем. Нынешние студенты существуют в спертой келейной атмосфере: только этим могу объяснить то, что в их картинах отсутствует воздух. Слишком много времени уделяют изучению прошлых достижений — в культуре и в кинематографе — и совсем не обращают внимания на то, что происходит в реальности.
— Вы можете спрогнозировать будущее российской документалистики и вообще кино?
— На этот вопрос вам никто не может ответить. Отношение в обществе должно измениться: документалистику нужно показывать, молодые режиссеры должны чувствовать себя нужными, и только тогда что-то произойдет. Потому что когда люди живут в келье и понимают, что никому не нужны — только нескольким фестивалям, очень сложно работать. В наши дни, с появлением легких камер, человек снимает свой фильм практически в одиночку. Это очень тяжелая психологическая ситуация для молодого режиссера. Пожалуй, самое сложное — попытаться быть нужным себе, зная, что ты не нужен больше никому. И это не только документального кино касается, но и вообще всех кинодебютантов. Если этой стране не нужны будут молодые режиссеры — значит, их и не будет.
— Как вы прокомментируете ситуацию с финансированием: ведь то, что в итоге оставили Минкульту на поддержку неигрового и дебютного кино, — это копейки?
— Но даже эти крошечные бюджеты уходят непонятно откуда взявшимся людям — это не выпускники киношкол и не призеры фестивалей. В итоге независимые режиссеры снимают вообще без денег, а зарабатывают в другом месте, как и во многих странах. В таком направлении мы и движемся. На государство мы не можем рассчитывать, своей фондовой поддержки у нас нет. Все западные фонды мы выгнали из страны. Документальные секции — объединения формальные. Как правило, это один человек, сидящий на зарплате в два рубля. Но если вернуться к молодой режиссуре, то режиссер — это на девяносто процентов характер. Если есть желание, он реализуется без всего. Кино — это такая вещь: что называется, всех поубиваю, а фильм сниму. Если есть такое настроение, то все приложится. А если сидеть и ждать, что дадут миллион, ничего и не будет.
«На государство мы не можем рассчитывать»
Развитием неигрового кино в России никто не занимается, а молодое поколение документалистов занимаются копированием старых мастеров, сетует Марина Разбежкина
Наверх