День первый, 15 мая: смешанные впечатления от фильма Лурмана и много лирики
Впечатление дня
Вчера ровно в 9.15 утра я покинул свой каннский отель, чтобы успеть на утренний показ для прессы фильма База Лурмана «Великий Гэтсби», которым в этот раз (в тот же день, только вечером) открывался Каннский фестиваль.
Накануне ужинал в окрестной забегаловке, и вдруг туда зашли супруги Плаховы. Андрей, коллега (если кто не знает) из «Коммерсанта», экс-глава всемирной федерации кинокритиков ФИПРЕССИ (там, в отличие от России, нельзя оставаться на большом посту дольше двух сроков) не без печали, но и не без гордости заметил: «Я ведь в Канне 25-й раз. Юбилей». На это я сквозь зубы пробурчал: «Не задавайся. Я — 22-й раз». Шутка шутками, но еще лет десять назад мы с Плаховым не без ужаса подсчитывали, сколько своих дней прожил в Канне знаменитый, прославившийся в газете «Правда» критик Георгий Капралов. Он побывал в Канне сорок пять раз. Выходит, что Капралов провел на Каннском фестивале примерно полтора года.
Накануне же в очередной раз обошел Канн. У меня традиция — надо посетить до начала фестиваля все памятные места. Тут ничего не изменилось, тут тоже — хорошо! В центре, перед фестивальными залами (особенно перед главным под названием «Люмьер») дикие толпы туристов. Прежде всего японских, знамо дело. Спешат сфотографироваться на знаменитых звездных лестницах на фоне гигантского каннского постера-2013 с Джоан Вудвард и Полом Ньюменом. Поспешность понятна, ведь гиды растолковали, что сегодня — последний день, когда это можно сделать. Завтра на лестницы уже не пустят — только по каннским аккредитациям и только перед сеансами. Ситуацию будут контролировать строгие каннские секьюрити, уговорить которых невозможно ни на что и никогда.
На месте и папарацци — это тоже успокаивает. То есть пока это не папарацци, а только их стремянки, но их обилие впечатляет. Звезды на красной дорожке с их улыбками, брюликами и платьями-костюмами от самых-самых кутюрье отданы на откуп профессионалам: представителям крупных информагентств, телеканалов и наиболее авторитетных в мире печатных изданий. У каждого из этих фотографов и операторов на помостках, слегка возвышающихся над лестницей, свой пронумерованный круг с диаметром, мне кажется, не более полуметра: там человек с камерой должен стоять, только оттуда снимать, выход за пределы круга карается лишением аккредитации. Все официальные фотографы и операторы обязаны быть в смокингах с бабочками.
Но сзади — самозахват. Прямо напротив лестницы ежегодно забивают места самодеятельные папарацци. Забивают — не поверите — недели за две. Тут своя мафия. Папарацци заранее приносят стремянки (чтобы можно было разглядеть и сфоткать звезд поверх других любопытствующих голов и фотокамер), приковывают стремянки замками, цепями и наручниками к полицейским ограждениям и местным платанам, выставляют дежурство: дабы никто посторонний не покусился на их выгодные места. До сих пор не понимаю: 1) что они успевают снять (учитывая, что звезды, поднимаясь по лестнице, в основном идут к ним спиной), 2) кому, кроме них, эти снимки нужны? Неужели это бескорыстное любительство? Ведь все издания мира за небольшую мзду приобретут профессиональные снимки информагентств.
Из печального: выстроены леса вокруг каннского ж/д вокзала. Здание-то никакое: длинное и одноэтажное, хотя и с высоким потолком, — но на нем всегда во всю длину красовались кадры из (банально, но логично) «Прибытия поезда» братьев Люмьер. А поскольку впервые в жизни я решил иллюстрировать каннский блог своими снимками, то надеялся продемонстрировать вам здание каннского вокзала с Люмьерами на плечах и фасаде. Увы. Люмьеров не жаль. Вокзал — очень.
Настроение дня
Кстати, вопреки массовому заблуждению, Люмьеры не были родоначальниками кино. Кинематограф параллельно изобрели десятки людей в разных странах. Среди истинных родоначальников был, например, Эдисон. Люмьеры (первым у нас это сформулировал ставший популярным в интернете киновед-мастодонт Сергей Кудрявцев) стали родоначальниками не кино, а платного кинопоказа. Но когда они продемонстрировали в конце 1895-го «Прибытие поезда» в кафе на бульваре Капуцинок (оно теперь входит в состав отеля Scribe, что недалеко от Опера), все в мире решили, что именно Люмьеры и придумали кино. Один из первых в истории случаев успешного самопиара.
Однако пора вернуться к вчерашнему дню и 9.15. Покидая отель и разглядывая фотографии на его стенах и дверях (в Канне повсюду фото кинозвезд и великих режиссеров, но мой скромный отель ставит рекорд: тут даже комнаты посвящены знаменитым киноперсонам, и я, например, живу в номере Альфреда Хичкока и Типпи Хедрен), вдруг понял, что забыл уточнить прогноз погоды. А ведь в Канне в день открытия фестиваля обещали ливни и грозы. И что бы вы думали? Прошел полквартала — и с неба закапало.
Скажете: ерунда. Зачем об этом писать? Не ерунда. Учитывая мой каннский опыт, смею утверждать, что Festival de Cannes бывает двух видов: нестерпимо жаркий и дико дождливый. Погода влияет на массовое впечатление от фестиваля и на всемирный анализ картин, которые потом будут (либо не будут) признаны главными арт-хитами года, десятилетия и даже столетия.
Добравшись под зонтом до фестивального зала, плюхнулся в кресло и стал ждать, когда на экране появится любимая мной фестивальная заставка с поднимающейся в небо лестницей (взгляд на небо меняется от подводного, до надводного и ночного) под музыкальные переливы Сен-Санса. И тут какой-то старый хрыч передо мной стал трендеть на неопределимом языке по мобильнику. И трендит-трендит, хотя уже предупредили, что мобильники во время сеанса надо вырубить (в Канне с этим строго, могут вообще выгнать с фестиваля). Тут я громко сказал fuck! Хрыч прекратил разговор и обернулся посмотреть, кто его обрезал. Задним числом мне даже стыдно за грубость. А с другой стороны, именно так и должен начинаться Каннский фестиваль. Он любит скандалы.
Короче, фестиваль для меня — реально начался.
Кадр из «Великого Гэтсби»: сам Гэтсби – Леонардо Ди Каприо и его любимая – Кэри Маллиган
Фильм дня
Разумеется, фильм дня — это открывший вчера Каннский фестиваль «Великий Гэтсби», который сегодня выходит в наш прокат. Режиссер — автор постмодернистских «Ромео + Джульетты» Вильяма нашего Шекспира и «Мулен Ружа» автралиец Баз Лурман. Актеры фильма Леонардо Ди Каприо, Тоби Магуайр и Кэри Маллиган были вчера главными звездами на красной лестнице — наряду с членами жюри Стивеном Спилбергом (председатель), Кристианом Мунджиу, Николь Кидман, Энгом Ли, Даниэлем Отоем, Кристофом Вальцем и др. Именно Ди Каприо произнес на сцене фразу «The Festival is open».
Фильм — еще в понедельник — показали московской критике. Я не успел проверить, какие мнения о нем вам навязывают в интернете. Вот мое.
Конечно, он очень изобретательный. Конечно, он очень постмодернистский, учитывая то, что за кадром, несмотря на время действия (1922-й) смешиваются все возможные музыкальные стили — и вы даже услышите тему из «Вестсайдской истории». Но, увы, изумительно печальный, на мой взгляд, роман американского классика Фрэнсиса Скотта Фицджеральда, опубликованный в 1925 году, экранизирован поверхносто и неправильно.
Есть известная экранизация 1974 года. Она выглядит сейчас скучноватой, слишком прямолинейной. Но в ней хорош Гэтсби — Роберт Рэдфорд. Хорош актер, играющий миллионера с темным настоящим, который задает престижные балы, куда съезжается весь Нью-Йорк, вроде бы форсит, но на деле мечтает об одном: привлечь внимание любимой девушки, бывшей герлфренд, которая вышла за другого. Хуже всего в фильме 1974-го, что там безлик актер, изображающий рассказчика — а именно от его лица ведется действие. А рассказчик важен не менее Гэтсби, ведь оба они — люди искренних чувств, оба — герои потерянного после Первой мировой, первого в истории не нашедшего себя в жизни поколения (потерянным поколением была и постдекабристская элита, включая Пушкина и Грибоедова, но это все-таки элита, а не все общество).
В фильме 1974-го нет ни малейшего упоминания о фронтовом прошлом рассказчика, которое изначально и сближает его с — тоже воевавшим — Гэтсби. Удивительно, но упоминания нет и в новом фильме, хотя режиссер Лурман вроде бы стремился к точной экранизации романа.
В результате мы получили невероятно придуманную постмодернистскую игру, в которой выверен каждый кадр в формате 3D, получили лица Ди Каприо, Магуайра и Кэри Маллиган (которая тут именно лицо — играть в заданных рамках ей нечего) и — ничего более. Сразу после фильма я подумал о том, что мое отношение к нему определяется классическим в англоязычной критике термином mixed — смешанное. Но потом сказал себе: какой к черту mixed? Вместо трагедии на экране — мелодрама. Вместо сатиры в изображении нью-йоркской боогемы и аристократии — сплошной гротеск: так Марк Захаров изображал наших нэпманов в давней телеэкранизации «Двенадцати стульев» (но у него это получалось куда лучше).
И где тема, которая делает для меня роман Фицджеральда истинно неповторимым: удивительной красоты мира, оборачивающейся ощущением печали, одиночества, безвременности, потерянности, скоротечности?
Короче, все достоинства фильма — формальные. Да, красивы картинка и пр. аксессуары 3D, когда снег летит тебе в рожу, а люстры светят над креслом прямо перед тобой. При этом достоинства тоже порождают сомнения: слишком все декоративно, слишком компьютерно. Реклама фильма возвещает о том, что в нем было (как теперь принято выражаться) «задействовано» рекордное количество массовки. Использовано гиннессовское количество стилизованных платьев и хрусталиков для невероятной люстры. Но что толку, если и массовка, и платья, и хрусталики выглядят в итоге нарисованными? Если создается впечатление, будто персонажи постоянно общаются на фоне театрального задника?
Это — о формальных качествах фильма. А если переходить к реальным: оригинальный роман-то лучше, глубже, сильнее. Все разночтения, на которые решился Лурман, ради попсы. Вот вам и результат.
Соображение дня
После сеанса разговорился с коллегой. Она говорит: «Я вообще против экранизаций». Я: «А как же «Смерть в Венеции», в случае с которой новелла Томаса Манна и фильм Лукино Висконти равно значимы и, не побоюсь этого слова, гениальны?»
Не доспорили. Зато я окончательно сформулировал для себя, что такое фильм Лурмана. Он вызовет восторг лишь у тех, кто не читал роман или относится к нему равнодушно. Поклонникам романа Фицджеральда он понравиться не может.
Фото дня
Между тем рекламой «Великого Гэтсби», изображающей каждого героя по отдельности, украшен фасад одного из самых знаменитых отелей Канна Carlton (самого дорогого отеля классичекого типа на Лазурном Берегу наряду с Negresco в Ницце, уступающего по ценам лишь неклассическому Hotel Du Cap в Антибе).
Еще: запечатлел, как вчера утром перед входом в главный каннский зал по-деловому оперативно обустраивают красную дорожку и как представители самодеятельных папарацци охраняют свои места и стремянки.