«Прямая речь» Михалкова ни в коем случае не кажется чтением трудным или тяжелым – пожалуй, лучше всего к ней подходит эпитет «упоительная», который словарь живого великорусского языка Даля растолковывает, как «приводящий в духовное охмеление». Последствия могут быть разные – кто-то из читателей радостно крякнет, будто приняв стопку чистейшего первача на финише лыжного променада, у кого-то, наоборот, голова будет раскалываться, как после сивушного контрафакта. Но эффект гарантирован в любом случае.
«Прямую речь» – без малого тысячестраничное собрание текстов, озвученных и опубликованных с середины 60-х до конца прошлого года, Никита Михалков считает не просто книгой, но «жестким, даже жестоким экспериментом»: вместо мемуаров, неизбежно отредактированных и памятью, и задним умом, представить на всеобщее обозрение хронику собственных высказываний за последние полвека, ничего в них не меняя и не утаивая.
Цитаты в книге (в диапазоне от раннего интервью «Марийской правде» и опубликованного в «Труде» осенью 1993 года открытого письма Пересу Де Куэльяру до стенограммы телепередачи «Очевидное-невероятное» с участием Михалкова) подобраны не в хронологическом порядке, а по алфавиту, составляя этакую «михалковиану», охватывающую все, что так или иначе занимает место в мире мастера. Прием не новый (вспомнить хотя бы «Азбуку моей жизни» Марлен Дитрих или «Философию Энди Уорхола»), но в даном случае вполне уместный: внутренний мир Никиты Сергеевича куда более разнообразен и причудлив, чем может показаться даже внимательному наблюдателю. Вот раскладка на одну лишь произвольно выбранную букву Ф: «фашизм», «Феллини», «Феодоровская икона Божией Матери», «фитнес», «фольклор», «Фонд культуры», «Франция» и – last but not least – «фуражка» («Это трофей, выигранный в теннис у японского капитана военного корабля. С моей стороны была бейсболка «Россия», я ему подарил ее»). Среди персоналий, которым в «Прямой речи» отведено немало места, имеются не только фигуры, вполне привычные для михалковского дискурса (вроде Петра Столыпина, Александра Руцкого или Квентина Тарантино), но и далеко не столь очевидные Михаил Боярский и Усама Бен Ладен, Геннадий Бурбулис и Моника Левински, Глеб Якунин и певец Шура.
Несмотря на вполне энциклопедический охват и категоричность иных формулировок, «Прямую речь» вряд ли можно назвать претендующей на сенсационность, в этом книга явно отличается от вызвавших много шума мемуарных сочинений Андрона Кончаловского. У младшего брата нет, в сущности, ни «низких истин», ни «возвышающего обмана» – главная (и, пожалуй, достигнутая) задача михалковского фолианта заключается в том, чтобы доказать неукоснительную последовательность суждений и взглядов, убедить даже самого завзятого скептика, что тем героем (или монстром, кому как нравится), каковым Никита Сергеевич Михалков подошел к своему 65-летию, он в той или иной степени был всегда.
Русские режиссеры бывшими не бывают – и это объясняет многое, если не все. Книга ни в коем случае не подпадает под рубрику «Неизвестный Михалков» или «Другой Никита»: сложно представить себе человека, который после ознакомления с «Прямой речью» кардинально изменил бы свое отношение к ее герою и автору. Это все тот же привычный, если не сказать канонический образ: Михалков по обыкновению просвещенно-консервативен в суждениях о русской истории, неподражаемо снисходителен к оппонентам (к большинству из них идеально подошло бы замечание, сделанное мэтром о собственных усах: «Они мне не мешают»), с легкостью говорит о первых лицах от первого лица и нисколько не считает зазорным лишний раз повторить одну и ту же историю, если она, по его разумению, того стоит. А как ни крути, чаще всего именно так и получается. Даже в самых проникновенных фрагментах основная интонация Михалкова – тот самый смех, каковым в поговорке смеются «последние».
«Прямая речь» обрывается буквально на полуслове дня сегодняшнего: в книге нашлось место и провалу «Предстояния», и скандалу вокруг Союза кинематографистов, и страстям по налогу на чистые диски.
Единственное, чего по-настоящему жаль, – в книгу не вошел недавно пронесшийся по бескрайним просторам Интернета и немедленно ставший апокрифом сказ о том, как давным-давно на съемках «Сибириады» Михалков в компании брата Андрона и Александра Адабашьяна открыли для себя удивительный мир легких наркотиков с помощью «большой коричневой козявки» гашиша, подаренной им не кем иным, как самим Бернардо Бертолуччи. Эта тянущая на самостоятельное произведение искусства байка, производящая тотальную перезагрузку представлений о гениальности и способная с легкостью вызвать вошедшую уже в повседневный обиход «многочасовую смеховую истерику», от которой наутро, как после занятий на тренажерах, болит пресс, просто обязана занять почетное место на страницах следующего издания, если таковое когда-нибудь увидит свет.
«Я не хочу быть понятным, я хочу быть понятым» – бесспорно, великолепный финал для книги. Но, ей-богу, «снимать не могу: кончился гашиш» – ничуть не хуже.