В октябре 1937 года герцог Виндзорский (бывший король Англии Эдуард Восьмой) вместе со своей супругой посетил нацистскую Германию. Целью визита было ознакомление герцога и британской общественности с немецким национал-социализмом, условиями труда и бытом рабочего класса, а также теми воспитательными мерами, которыми режим Гитлера в считанные годы заставил высокоразвитую и культурную нацию заработать как часовой механизм.
Герцога, благожелательно настроенного к нацистской Германии, чрезвычайно занимал вопрос о легальной оппозиции. Вопрос о коммунистах, чересчур «активных» социал-демократах, масонах или саботажниках из числа офицеров не стоял — кто и как «работал» с этим контингентом, Виндзор знал.
Герцога в поездке сопровождал вождь «Трудового фронта» Роберт Лей, который, пребывая в перманентном подпитии, вызывающе откровенно отвечал на большинство задаваемых вопросов:
— Есть ли несогласные?
— Конечно! Но у нас они работают не хуже согласных.
— Есть ли легальная организованная оппозиция?
— Конечно. Но у нас она правильная.
— Что значит «правильная»?
— Это значит, не оказывающая сопротивления.
На закономерный вопрос герцога, а что же тогда делает такая «правильная» оппозиция, ответ был следующий: «Бездельничает. Порхает, как отпавшая листва. Но скоро мы все это начнем сгребать в кучи, на случай, если придется очистить поляну».
Лей не удержался и от иронии в сторону британского гостя, организовав для него «демонстрацию образцов». Он инкогнито привел гостя в берлинское кафе, где уже около года собирались те, кого полиция именовала шлурфами (от немецкого schlurfen — чавкать, хлебать), проще говоря, тунеядцы. Пиджаки в клетку, широченные брюки, галстуки «пожар в джунглях» Ирония заключалась в том, что все эти юные создания (от 14 до 20) выглядели поголовно и англоманами — их фирменным знаком была шляпа «Хомбург», которую ввел в моду дед Виндзора король Эдуард Седьмой. («Хомбург», кстати говоря, в «Семнадцати мгновениях» носили два оппозиционера: Плейшнер и Шлаг.) А из карманов у них демонстративно торчали английские газеты.
Политика фюрера в отношении заблудших детей гуманна. Важно, чтобы мнение в обществе о них было единым
— В Гамбурге этой публики развелось особенно много, — пояснял Лей. — Во Франкфурте такие кафе растут как грибы после дождя. Называют они себя «свингующие»... Наша полиция их гоняет, но в меру...
— И какова же будет ваша политика в отношении этих детей, — уточнил герцог, — Если они станут проводить какие-либо акции, публично эпатировать своим поведением? Каковы будут действия полиции и секретных служб?
— У секретных служб есть дела поважнее. А если до этого дойдет, то наша молодежь сама сумеет объяснить шлурфам, в чем они не правы. Политика фюрера в отношении заблудших детей гуманна. Важно, чтобы мнение в обществе о них было единым.
В довершение Лей пожаловался Виндзору на британских журналистов, «раздувающих проблему» свингующей молодежи и, таким образом, подталкивающих их от оппозиции к прямому сопротивлению.
(Диалог восстановлен по записям из блокнота Мартина Бормана, которые он сделал в Бергхофе во время «отчета» Лея фюреру об общении с Виндзорами.)
Установка на единое отношение общества успешно выполнялась. Немецкое общество действительно само боролось с такой молодежью, не особенно утруждая полицию. В отличие, например, от «Белой розы» или «Пиратов Эдельвейса», членов которых можно было конкретно ненавидеть или одобрять за их конкретные же поступки, шлурфы просто раздражали. Зерно их протеста против унификации внешнего облика и внутреннего мира молодого немца почти не просматривалось сквозь их рубашки-поло с желтыми воротничками, попугайские галстуки и набриолиненные волосы. Общество бодро работало, общество энергично шло к понятной цели. Расхлябанная походка была неприемлема.
Особенно злили девушки-тунеядки. Swing-puppe — куколки или jazz-кatze — кошки. Эти пуппе вместо того, чтобы носить предписанный арийке трахт, длинную юбку и гладкие волосы одевались ярко, пользовались косметикой, красили ногти. Общество они раздражали тем сильнее, что чувство меры им часто изменяло. Девушки в отличие от парней не желали тихо сидеть в кафе, демонстративно почитывая британскую прессу или свинговать по закрытым вечеринкам. Пуппе предпочитали публичность, обожали появляться в священных для гитлерюгендовцев местах, портили им праздники и парады своим видом и поведением. Девушек, правда, в те времена не били. Но общественное порицание было более жестким, чем по отношению к парням: исключение из школы, неприятности для родителей по месту работы, а то и публичное «выставление» на площади, как говорится, во всей красе.
Снова общество, как и в случае с парнями, не желало за формой видеть суть — эти девушки своим видом желали подчеркнуть собственную независимость от мужчин, свою самодостаточность, отстаивая право получать образование и делать карьеру, а не только стоять у плиты и рожать много детей, к чему призывал Гитлер образцовую немецкую женщину.
Когда началась война с Англией, англофильские настроения в среде свингующих усилились. Ребята объявили себя пацифистами. Это уже был такой вызов своей воюющей стране, который попахивал государственной изменой. В начале 1941 года гитлерюгенд устроил настоящую облаву на свингюгенд: взрослые штурмовики снабдили подростков дубинками и кастетами, а в некоторых городах, например в Берлине, и сами приняли участие в «объяснении свингующим, в чем те не правы». Летом 1941 года полиция все-таки арестовала 300 шлурфов — им постригли волосы, переодели в рабочие спецовки и отправили на «перековку» в лагеря трудового воспитания» для асоциальных элементов, а пара десятков наиболее активных угодила в настоящие концентрационные лагеря. То есть произошло то, о чем честно предупреждал подвыпивший Лей: власть «чистила поляну».
О том, что политика фюрера в отношение «заблудших детей» перестала быть гуманной, говорит такой факт: тем же летом 1941 года представители гитлерюгенда из Берлина приехали в Гамбург, чтобы поучить местное руководство гитлерюгенда, как надо поступать с теми, кто чересчур распоясался. Двое Lotterboys («лодыри») были убиты, а затем повешены на фонарных столбах с табличками на шеях: «за любовь к Великобритании» и «он слушал джаз — музыку врага».
Поводом для рассмотрения досье жен заговорщиков мог послужить даже ничтожный до смешного факт — привычка красить ногти
Когда началась война с Россией — тяжелая и страшная, требующая напряженного труда, и особенно после разгрома под Сталинградом, любое проявление пацифизма и даже просто пофигизма, стало рассматриваться как измена Германии и фюреру.
После покушения на Гитлера, то есть со второй половины 1944 года, с «инаковыглядевшими» вообще перестали церемониться. Например, в деле о подготовке государственного переворота и покушении на фюрера поводом для рассмотрения досье жен заговорщиков мог послужить даже ничтожный до смешного факт — привычка красить ногти. Людские ресурсы Германии стремительно таяли: воевать или работать — другого немцу отныне было не дано. Неформальные клубы вроде «Эссенских щеголей», «Гарлема» или «Клуба бездельников» закрыли, а бездельников пристроили к делу: на фронт, к станку или в концлагеря, на тяжелые работы.
Многие мальчики и девочки, танцевавшие джаз и свинг, к концу войны и сами уже «перековались» под влиянием общественного мнения и принятых к ним мер. Некоторая их часть, оставшись верной своему неприятию всех форм нацизма, перешла к активной борьбе в ее традиционных формах: печатали и распространяли листовки, организовывали диверсии...
Иными словами, от оппозиции перешла к сопротивлению.