Зимние Игры 2002 года были богаты на скандалы, и один из них случился в гонке на 50 км. Через сутки после ее окончания выступавшего за Испанию Йохана Мюллега дисквалифицировали за применение допинга, и финишировавший вслед за ним Иванов получил золотую медаль. В интервью «Московским новостям» российский лыжник вспомнил о тех событиях и поделился впечатлениями от олимпийского Сочи.
Туристом по Солт-Лейку
— На проходившую сегодня презентацию новой коллекции Amer Sports вы принесли золотую медаль Солт-Лейка. Как часто вы выносите ее в свет?
— Очень редко. В основном это связано с тем, что у меня ребенок ходит в детский сад и раз в год меня приглашают провести там олимпийский урок. Я рассказываю детям об Олимпийских играх, выхожу с ними на лыжах. А так медаль в основном находится дома.
— Вспомним, как эта медаль добывалась. С каким настроем ехали в 2002-м в Америку?
— План был один — победить. Когда мы получали экипировку, нас просили оставлять на большом белом стенде автографы и название дистанции, на которой мы надеялись себя проявить. Я написал «50 км». К этой дистанции я готовился два года. Эстафета тоже рассматривалась, но это было само собой разумеющееся. Ее в любом случае нужно было бежать. Ну и 15-километровая гонка, классика, в которой я не загадывал на медали, — как получится, так получится. Можно было, наверное, и там побороться, но ряд личных ошибок не позволил это сделать. Я пришел к финишу одиннадцатым.
— Что за личные ошибки?
— Я выбрал не те лыжи, взял слишком жесткую пару. Для меня скольжение обычно уходило на второй план, а тут почему-то я поменял тактику. Много накладок было с самого утра — вплоть до того, что нужно завязать шнурки и идти на зарядку, а мне даже кулак трудно держать. Самочувствие было далеким от гоночного. Я заехал в первый подъем и понял, что все: рога в землю, ищем финиш.
Когда нас первый раз вывезли на олимпийские трассы, я после спуска останавливался, выходил из лыжни и елочкой поднимался дальше. Думал: «Как же я побегу, если и пешком-то ходить тяжело»
— Почему именно 50-километровая трасса стала для вас особенной?
— Я не такой спринтерский чувак, чтобы быстро разгоняться. У меня всегда медленный разгон, я очень много проигрывал на старте. До того как попасть к Грушину, я не знал, как тридцатку-то доехать! Это казалось огромной дистанцией. Но потом понял, что длинные дистанции мне нравятся больше. Очень жалею, что такие турниры, как «Тур де Ски», в мое время не придумали и не ввели как вид программы. Всегда думал, что если бы мы бежали два дня подряд, на второй день соревнований я бы чувствовал себя лучше. Потом уже за день до старта я устраивал себе «контрольную» в пять километров, которые отрабатывал на максимуме. И это мне помогало.
— В Америке у вас как-то непросто протекал процесс акклиматизации…
— Во-первых, разница в часовых поясах. Она составляет около десяти часов. Во-вторых, высота. Мы приехали заблаговременно и стали привыкать к местным условиям. Личный тренер поставил задачу, чтобы я тупо ходил пешком. Я одевался и гулял, изучал окрестности как турист. Вспоминаю, что когда нас первый раз вывезли на олимпийские трассы, я после спуска останавливался, выходил из лыжни и елочкой поднимался дальше. Думал: «Как же я побегу, если и пешком-то ходить тяжело». Это продолжалось длительный период времени, но старт от старта я чувствовал себя лучше, и 23 февраля все получилось.
Собака Баскервилей
— Вы лидировали большую часть 50-километровой гонки, но в итоге стали вторым. О чем подумали, когда Мюллег вас обошел?
— Я не знал, что он выигрывает у меня. Я шел так, как считал нужным. Вечером анализировал дистанцию и не нашел ничего, за что мог бы себя упрекнуть. Просто, когда мы финишировали, за бортом было плюс двенадцать градусов. Это очень тепло. Синоптики ошиблись: мы должны были финишировать в пять-шесть градусов, но никак не в двенадцать. Разница значительная. Бежать было тяжело. Я обливался крещенской водой, а, уходя на третий круг, чувствовал, будто открыл дверь парилки. Последовал резкий перепад температуры, подул теплый ветер, и лыжи стали работать против меня. Мы оказались не готовы к такому. Но упрекать наших тренеров, которые готовили лыжи, не хочется, потому что на протяжении всей Олимпиады все было нормально. Это просто стечение обстоятельств.
Мюллег на тот момент еще не был таким известным и крутым пацаном. Шел снегопад. Смотрю, бежит какой-то парень — весь в пене, со стеклянными глазами, как у хаски. Настоящая собака Баскервилей!
— Как узнали о дисквалификации Мюллега?
— Первой ласточкой был момент, когда после церемонии награждения к Мюллегу подошел комиссар: «Дружище, распишись и следуй за мной». Я посмотрел в глаза испанцу и увидел в них панику. Подумал, что здесь что-то не так. Потом мы тусовались с энтэвэшниками в пресс-центре, а журналисты ведь обо всем узнают самыми первыми. И вот в какой–то момент они сказали, что Мюллега повязали. Он подтвердил, что принимал препараты. Неправильно обвинять кого-то на основании своих домыслов, но еще раньше был непонятный момент. Когда я впервые увидел Мюллега, я не участвовал в гонке и пошел поболеть за ребят. Мюллег на тот момент еще не был таким известным и крутым пацаном. Шел снегопад. Смотрю, бежит какой-то парень — весь в пене, со стеклянными глазами, как у хаски. Настоящая собака Баскервилей! Нет, норвежцы тоже были все в пене, но это все-таки не то... После этого Мюллег стал резко подниматься и стал лидером в таблице. Нормально, да? А потом встречаешь этого же человека в лифте, и у него абсолютно нормальный взгляд. Так ни у кого не происходит.
— Что испытывает лыжник, когда узнает, что его коллегу и главного соперника дисквалифицировали?
— Я был в подобной ситуации один раз — тогда, в Солт-Лейке. Мне было неловко и страшно за Мюллега. Я представлял: вроде такой крутой парень, все тебе рукоплещут — и вдруг допинг... Как после этого смотреть в глаза журналистам, спортсменам, с которыми ты бегал? Это же страшно. Так что никакой радости в той ситуации я не испытывал. И никого не осуждал.
— Общались с Мюллером в те дни?
— Нет, мы вообще редко пересекались — как и с норвежцами, кстати. Те тоже обычно живут в другом месте, приезжают под самый старт... Ну и потом, чтобы общаться, нужно знать язык. Я трижды пытался учить буржуйский язык, но трижды неудачно.
— Вручение золотой медали вышло не слишком торжественным?
— Все было спокойно: прошла официальная церемония, а потом мы просто поменялись медалями, словно значками. Это было где-то в Олимпийской деревне. Мы приехали, нам сказали отдать медаль, взять другую. Коробочек специальных не нашлось, поэтому спросили, будем ли мы забирать награды сразу. Так как-то все и прошло. Коробочку потом передали, но мне не это надо было. Осадок какой-то неприятный остался... Ну да ладно. Дело прошлое.
Проточная канава
— Что-то изменилось в вашей жизни после олимпийского «золота»?
— Да, на улицах стали узнавать. Просто так уже не пройдешь: прическу нужно поправить, за речью следить. А в остальном все было как обычно. Точнее, появился груз ответственности, из-за которого я уже не имел права совершать досадные ошибки.
— В нашей стране лыжник вообще может стать медийной фигурой?
— Любой человек в России, и не только здесь, может быть медийной фигурой, если с ним будут работать. Возьмите Свету Курицыну — один раз что-то сказала про президента, и ее стали раскручивать. Все зависит от того, кто будет заниматься этим процессом. Для того чтобы раскрутить певца или певицу, достаточно вложиться деньгами, и они будут узнаваемы. Как только в них перестанут вкладывать, они скорее всего потухнут и уйдут с экрана. Я помню, как в США кто-то из звезд своего времени нелестно высказался в отношении прессы — достали, мол. Так вот, журналисты объединились и вовсе перестали упоминать об этом человеке. Хороший был урок. Каждый делает свою работу.
— Некоторое время вы были депутатом Госдумы. Зачем вам это было нужно?
— Таким образом мой переход из спорта в мирскую жизнь прошел более гладко. Они в принципе всегда шли параллельно. Я никогда не был заточен только под спорт и привык общаться с людьми разных профессий и уровней.
— Чем из сделанного на посту депутата гордитесь больше всего?
— Я в самом начале решил, что если мне удастся помочь хотя бы одному человеку, я буду рад. На протяжении тех лет, что я был депутатом и мы общались с людьми в общественных приемных, нам удалось решать какие-то насущные проблемы. Да, не все получилось в законотворчестве. Но ведь в Госдуму ты идешь не как самостоятельная единица, а от партии. И партийную дисциплину никто не отменял. Но я, если честно, и не рассчитывал на что-то выдающееся.
— Какая история из услышанных в приемных зацепила вас больше всего?
— Выделить что-то одно нельзя. Когда приходит человек и говорит, что ему нужно прочистить проточную канаву, тебе это кажется мелочью, а для него это важно. Потому что он не может без этого жить, у него огород будет затоплен. Кому-то нужно спилить дерево — казалось бы, мелочь, да? Я отвечаю: давай я договорюсь с мужиками, приедут и спилят. А для того чтобы спилить ветку, нужно пройти определенную процедуру. Кого-то нужно было отправить на операцию, люди долго мучились, не получалось у них. Мы встряли, слава богу, помогли. Кому-то инвалидность надо было оформить. Это не получалось, хотя было положено по закону. Мы сдвинули дело с мертвой точки. Приезжала женщина со Ставрополья — у нее многодетная семья, нужно было помочь с жильем...
Карточки без скидок
— На Олимпиаде в Сочи вы дебютируете в роли журналиста. Как Игры смотрятся из комментаторской кабины?
— В основном я нахожусь в лыжно-биатлонном комплексе «Лаура». Если не считать небольших проблем с логистикой, здесь все очень достойно организовано. Но если быть точным, я не работаю в комментаторской кабине. Репортаж живет своей жизнью, а я сижу на верхней площадке и периодически выхожу в эфир, чтобы ответить на вопросы. Можно сказать, выступаю в роли эксперта. Пока все вроде бы идет неплохо, нареканий со стороны тех, кто меня нанял, нет. Благодаря «НТВ-Плюс» я вообще приехал в Сочи. Если бы не их предложение, сидел бы дома и смотрел Олимпиаду по телевизору.
Норвежец двумя ногами заехал в коридор Максима. Говорят, это случайность. Выписали ему предупреждение. Но что с этой желтой карточкой делать? Если бы скидки в магазинах давали, еще можно было бы понять
— И переживали бы издалека, скажем, насчет истории с Максимом Вылегжаниным, которому на финише одной из первых гонок преградил дорогу норвежец?
— Я изначально сомневался в успехе протестов, потому что воевать с норвежцами тяжело. Но ситуация вышла некрасивая. Я порадовался, когда Слава Веденин зачитал клятву от судейской бригады. Молодец, аж мурашки по телу пробежали! Но здесь явное нарушение правил — норвежец двумя ногами заехал в коридор Максима. Говорят, это случайность. Выписали ему предупреждение. Но что с этой желтой карточкой делать? Если бы скидки в магазинах давали, еще можно было бы понять.
— Допускаете мысль, что продолжите работать на телевидении?
— Даже не задумываюсь. Это интересная и специфическая работа, где нужно уметь задавать интересные вопросы. А мне пока что сложно это делать. Я вообще убедился, что хлеб журналиста труден. Не раз наблюдал, как коллеги назначают встречи, а им говорят: «Подождите двадцать минут». Потом — еще двадцать минут. А потом — «давайте перенесем на завтра». Так что тренерам и спортсменам я хочу сделать кое-какие замечания на этот счет. С журналистами нужно общаться. Это и реклама спортсмена, и средство популяризации своего вида спорта.
— В чем для вас заключается главное отличие Олимпиад в Солт-Лейке и Сочи?
— Если вкратце, там я был спортсменом, а здесь — статистом. К тому же на домашней Олимпиаде на спортсменов давит огромная ответственность. Хотя и в Солт-Лейке мы ощущали себя не в своей тарелке. Особенно когда пошли все эти допинг-скандалы... Руководство российской делегации задумывалось даже о варианте с досрочным возвращением домой, но все обошлось.
Благодарим компанию Amer Sports за помощь в организации интервью.