Когда мы слышим метафоры, например выражение о жесткой игре или о мягкой экономической политике, наш мозг реагирует так, как будто бы мы действительно прикасались к соответствующим предметам.
Ученые из университета Эмори (США) провели серию экспериментов, которая показала: метафоры глубоко проникли не только в нашу языковую картину мира. Впрочем, правильнее будет сказать не «показала», а «подтвердила», так как группа исследователей во главе с Кришом Сэтианом (полное имя профессора неврологии — Кришнанкутти, он выпускник университета Мадраса в Индии) развивала целое научное направление на стыке лингвистики, психологии и физиологии.
Направление, о котором идет речь, — теория о роли метафоры в мышлении и работе мозга в целом — фактически основал Джордж Лакофф, профессор лингвистики Калифорнийского университета. Лакофф предположил, что метафоры — это не просто используемые изредка для украшения речи конструкции, а фундаментальнейшие сущности и что едва ли не все наше мышление продиктовано именно метафорами. В 1980 году ученый написал книгу «Метафоры, которыми мы живем», где разобрал массу примеров и показал, что говорить без метафор возможно разве что об очень простых и конкретных явлениях, например остывании тарелки супа или о свойствах материала. Как только мы переходим на уровень абстракций, без метафор уже никуда... И слова «как только мы переходим» тоже метафора, ведь передвижение в пространстве и тем более спуск/подъем при этом вовсе не подразумеваются!
Вот свежие заголовки материалов, подготовленных авторами «Московских новостей»: «Выпустили пары», «Империя «Мослифт»», «Мадонна наносит ответный удар» -— все это метафоры. Понятно, что на массовых митингах не стояли рядами скороварки и чайники, «Мослифт» не намерен порабощать полмира, а известная певица вряд ли начала заниматься боксом или тхеквондо. Ряд метафор мы просто не замечаем — скажем, когда говорим, что через три года метро дойдет до Мытищ, хотя никаких ног у метрополитена быть не может. В своей работе Лакофф еще тридцать лет назад предположил, что наше мышление очень глубоко завязано на простые, затрагивающие телесно-конкретную сферу понятия и мы описываем весь мир именно в таких терминах. Метро идет в пригороды, астрономы проникают в другие звездные системы, кандидаты в президенты сталкиваются между собой в теледебатах, а одна сеть розничной торговли выдавливает из города другую.
Про язык науки и говорить нечего: математики сплошь и рядом вкладывают в слова «пространство», «пучок» или «вес» совсем не тот же смысл, что неспециалисты. «Превратные пучки, автоморфизм Фробениуса, его веса, теорема о чистоте» — реальный фрагмент из программы для студентов-пятикурсников. А «цвета» и «ароматы» (или, хуже того, «странность») элементарных частиц?
«Мы мыслим метафорами», — гласит теория Лакоффа. Но теория будет откровенно слабой, если ее не подкрепляют факты, а как доказать то, что за распространенностью метафорических конструкций стоит какая-то фундаментальная закономерность, которая затрагивает не только лингвистику, но и нейронауку? Может, мы говорим метафорами из-за ограниченности языка и исключительно ради удобства и экономии словарного запаса, ради возможности использовать одно и то же слово в самых разных ситуациях — разбить можно как стекло мячом, так и аргументы в споре; противник бывает как в дискуссии, так и на войне, зачем громоздить много терминов там, где мы обходимся куда меньшим количеством?
В прошлом году группа Сэтиана провела исследование, в рамках которого ряд добровольцев ощупывал и рассматривал разные предметы внутри магнитно-резонансного томографа. Прибор позволял отследить активность головного мозга, и ученые выяснили, какие именно его участки активны при определении текстуры образца, а какие позволяют локализовать положение в пространстве. Эти результаты были описаны в журнале Neuroimage, а сейчас в другом научном издании, Brain&Language, опубликованы и дополнительные данные, полученные на тех же добровольцах.
Исследователи выяснили, что когда испытуемые слышали речь с метафорами, построенными вокруг свойств материала, у них активировались те же участки, что были связаны с определением текстуры поверхности. «Шершавый язык плаката», «жесткая борьба», «мягкая политика», «неровная игра», «острый вопрос» — все это, похоже, действительно воспринимается мозгом не только на уровне общего смысла, но и на уровне стоящих за словами понятий о тактильных свойствах чего-либо. В английском языке, конечно, не все перечисленные выражения имеют точные аналоги, но это вряд ли стоит рассматривать как серьезный недочет в теории и как указание на то, что люди иных национальностей используют метафоры в меньшей мере.
Национальный вопрос:
Существует ряд культур, на которые данные локальных и проведенных в США или Великобритании психолингвистических исследований следует переносить очень осторожно. Причем русские — это еще не самая далекая национальная группа. Чтение справа налево у евреев и арабов, использование иероглифов вместо фонетического алфавита, другая фонетика, другая структура предложений — все это может серьезно повлиять на результаты экспериментов, где участники что-то читают или слушают.
Еще в работе Лакоффа был пример, который прекрасно понятен даже в подстрочном, буквальном переводе: Не attacked every weak points in my argument — он атаковал каждую слабую точку моей аргументации. Перевод кажется корявым, и правильнее, конечно, «он нападал на каждое слабое место в моей аргументации», но даже в самом буквальном виде смысл предложения будет понятен и русскоговорящему читателю.
Изучение глубинной свзяи между словами и мозгом важно по целой совокупности причин, и многие исследователи найдут тут свой интерес. Неврологам и психиатрам, например, эти работы могут указать на возможные причины неправильной работы мозга при ряде психических заболеваний: больные шизофренией ведь среди всего прочего еще и не способны адекватно понимать смысл многих метафор. Лингвисты смогут выяснить, насколько жесткие рамки задает устройство мозга (может ли хотя бы в теории существовать язык, где метафор будет намного меньше? А язык, в котором нет метафор определенного типа?), и кроме того, остается важнейший вопрос о том, может ли речь менять само устройство мозга.
В последние десятилетия ученые выяснили казавшуюся до того невероятной пластичность нервной системы и доказали, например, возможность мозга перестраивать свою структуру при обучении чтению и письму. Даже мозг человека, которому не посчастливилось сломать руку, за две недели ношения гипсовой повязки успевает поменяться: отдел, связанный с управлением сломанной конечностью, становится меньше, а отвечающий за другую руку увеличивается в объеме. Может, структура нашей речи меняет и устройство мозга?
В русском языке, например, за последние двадцать лет не просто появился ряд новых слов, но и поменялась стоящая за ними картина мира, прежде всего метафорическая. Слово «агрессивный», например, ранее ассоциировалось исключительно с чем-то негативным, связанным с насилием, а сейчас оно вполне уместно в контексте «агрессивного макияжа» (броского, заметного) или «агрессивной маркетинговой политики», то есть активного продвижения своего товара. Поменялось значение вполне русского слова «успех», размылось значение слова «деликатность» («деликатная стирка» — в значении «бережная», а не имеющая отношение к чему-то по-человечески неудобному) — может, за этими изменениями есть и какая-то нейробиологическая основа?
Откуда мы это знаем
Про изменения в русском языке научный обозреватель "МН" — биофизик по образованию — самостоятельно говорить (тем более с подбором примеров) не рискнет. В прошлом абзаце был пересказ идеи из книги «Русский со словарем» Ирины Левонтиной с примерами оттуда же.