Моя «войнушка»

У меня в руках ППШ-41, пистолет-пулемет системы Шпагина. Рядом немцы, и я вжимаюсь в землю — ноги еще застряли в дорожной пыли, а голова уже в траве, по спине щекотно путешествует жук. Где наши, непонятно, только где-то справа (или слева?) слышна двуязычная ругань. Еще полчаса назад мы спокойно сидели в землянке и рассказывали друг другу анекдоты, а теперь вот приходится ползать на животе, стараясь высоко не поднимать задницу — если увидят, то непременно попадут именно по ней.

«Ну-ка, мальчик, что это у тебя такое?» — неслышно подошедшая соседская бабка (вредна до ужаса) указует костлявым перстом на мой ППШ. Страх поднимает меня на ватные ноги. Даже жук перестает свое щекотание под футболкой с надписью Mexico'86. Пытаюсь спрятать автомат за спину, но он слишком большой, а я слишком маленький. И тут, в довершение моих бедствий, выглянувший из кустов Макс (в сегодняшней «войнушке» их улица играет за немцев) прицельно бьет шишкой мне в ухо. Фашист, что с него взять!

Война прошла через историю моей семьи так же, как и через историю большинства советских семей. Воевали прадед и дед, брат деда пропал без вести, одна бабушка работала на шарикоподшипниковом заводе в Москве, другая ушла «от немца» из родной новгородской деревни и больше туда не возвращалась. Никто из выживших не рассказывал подробно о войне ни детям, ни внукам, ни правнукам. Отделывались короткими фразами, описывали отдельные эпизоды. Да мы, в общем, и не спрашивали как следует.

Поэтому наша детская «войнушка» была исключительно героической, она базировалась на советских фильмах и книжках. В ней не было грязи, трупов, бомбежек и артналетов, мата, боли, страха, расстрелов, голода и мародеров. Мы красиво умирали, раненые молча терпели (лишь когда подстрелили, можно сказать сквозь зубы: «Гады», а лежа в «госпитале» — «Сестра, сестра…»), в атаку шли во весь рост с непременным «ура». Тем, кого назначали немцами, дозволялось быть подлыми и пытать пленных. Но я редко играл за фашистов — ведь у меня был дедовский ППШ: без затвора, магазина и приклада, но в остальном самый настоящий.

Теперь в «войнушку» дети, кажется, не играют. Разве только на компьютере, и не в Великую Отечественную. Можно, кстати, сыграть и против «наших». Наверное, это вполне естественно: память — даже о самой страшной войне — передается из поколения в поколение все слабее и слабее. Нам так мало рассказывали, что мы можем рассказать им? Официоз, на который власти денег не жалеют, влетает к ним в одно ухо и вылетает из другого. Для нынешних детей Великая Отечественная, как для нас Отечественная 1812 года. «Забил снаряд я в пушку туго…», «дубина народной войны» и поручик Ржевский. Вот, по сути, и все, что большинство о ней помнит.

Я даже не могу показать своим детям тот старый ППШ. Вредная бабка тогда все-таки наябедничала об автомате в сельсовет. К деду даже приходил милиционер, оружие отбирать не стал, но велел его детям больше не давать. Пусть оно и без затвора. Взрослые куда-то автомат засунули, потом сами забыли и о нем, и о том, куда его спрятали. Так и сгинул пистолет-пулемет системы Шпагина.