— Вы замечаете, как изменяется русский язык? Можете привести примеры изменений, которые особенно бросаются вам в глаза?
— Наблюдение над тем значением, которое имеют слова «красота», «красивый» в нашем языке, так же как и в языках народов, среди которых установилась эстетическая теория, показывает нам, что слову «красота» придано этими народами какое-то особенное значение, именно — значение хорошего… Замечательно при этом то, что с тех пор, как мы, русские, ближе и ближе усвоиваем европейские взгляды на искусство, и в нашем языке начинает совершаться та же эволюция, и уже совершенно уверенно и никого не удивляя говорят и пишут о красивой музыке и некрасивых поступках и даже мыслях, тогда как 40 лет тому назад, в моей молодости, выражения «красивая музыка» и «некрасивые поступки» были не только не употребительны, но и непонятны. Очевидно, это новое, придаваемое европейскою мыслью красоте значение начинает усвоиваться и русским обществом.
— Каков сейчас язык обывателя? И сильно ли он отличается от языка государства, чиновников, например?
— Скоро мы совсем перестанем понимать язык народа; мы вот говорим: «теория прогресса», «роль личности в истории», «эволюция науки», «дизентерия», а мужик скажет: «Шила в мешке не утаишь», и все теории, истории, эволюции становятся жалкими, смешными, потому что не понятны и не нужны народу. Но мужик сильнее нас, он живучее, и с нами может случиться, пожалуй, то же, что случилось с племенем атцуров, о котором какому-то ученому сказали: «Все атцуры перемерли, но тут есть попугай, который знает несколько слов их языка».
Цифровой Толстой
Проект по оцифровке произведений Толстого запустили музеи писателя в Москве и Ясной Поляне совместно с компанией ABBYY. Помочь в переводе собрания сочинений классика в цифровой вид и их вычитке приглашают волонтеров. Приведенные в порядок произведения бесплатно выложат на портале «Весь Толстой в один клик».
Помните, у Андерсена сказано: «Позолота-то сотрется, свиная кожа останется», а у нас мужики говорят: «Всё минется, одна правда останется». Надо писать проще, народ говорит просто, даже как будто — бессвязно, а — хорошо. Мужик не спросит: «Почему треть больше четверти, если всегда четыре больше трех», как спрашивала одна ученая барышня. Фокусов — не надо.
Если бы я был царь, то издал бы закон, что писатель, который употребил слово, значение которого он не может объяснить, лишается права писать и получает сто ударов розог
— Во многих ваших произведениях используется французский язык. Вы считаете, что он лучше подходит для выражения каких-то мыслей, чем русский?
— Как ни говори, а родной язык всегда останется родным. Когда хочешь говорить по душе, ни одного французского слова в голову нейдет, а ежели хочешь блеснуть, тогда другое дело.
— Современных журналистов многие ругают за безграмотность и неумение писать «человеческим» языком. Какой совет вы бы им дали?
— Если бы я был издатель народного журнала, я бы сказал своим сотрудникам: пишите, что хотите <…> но только так, чтобы каждое слово было понятно тому ломовому извозчику, который будет везти экземпляры из типографии, и я уверен, что, кроме честного, здравого и хорошего, ничего не будет в журнале. Я не шучу и не желаю говорить парадоксов, а твердо знаю это из опыта. Совершенно понятным и простым языком ничего дурного нельзя будет написать. Все безнравственное представится столь безобразным, что сейчас же будет отброшено.
— Депутаты Госдумы то запрещают мат, то покушаются на иностранные слова. А вы бы ввели какие-то законы, которые регулировали бы словоупотребление?
— Если бы я был царь, то издал бы закон, что писатель, который употребил слово, значение которого он не может объяснить, лишается права писать и получает сто ударов розог.
— Что бы вы назвали индикатором правдивости в речи?
— …Язык, которым говорит народ и в котором есть звуки для выражения всего, что только может желать сказать поэт, — мне мил. Язык этот, кроме того, — и это главное — есть лучший поэтический регулятор. Захоти сказать лишнее, напыщенное, болезненное — язык не позволит, а наш литературный язык без костей; так избалован, что хочешь мели — все похоже на литературу. Народность славянофилов и народность настоящая две вещи столь же разные, как эфир серный и эфир всемирный, источник тепла и света. Я ненавижу все эти хоровые начала, и строи жизни, и общины, и братьев-славян, каких-то выдуманных, а просто люблю определенное, ясное и красивое и умеренное и все это нахожу в народной поэзии и языке и жизни.
Я всегда думал, что нет более христианской науки, как знание языков, то знание, которое дает возможность общения и единения с наибольшим числом людей
— Возможен ли в будущем единый язык для всего человечества?
— В том, что люди идут к тому, чтобы составить одно стадо с одним пастырем разума и любви и что одной из ближайших ступеней этого должно быть взаимное понимание людьми друг друга — в этом не может быть никакого сомнения. Для того же, чтобы люди понимали друг друга, нужно или то, чтобы все языки сами собой слились в один (что если и случится когда-либо, то через большое время), или то, чтобы значение всех языков так распространилось, чтобы не только все сочинения были переведены на все языки, но и все люди знали бы так много языков, чтобы все имели возможность на том или другом языке общаться друг с другом, или то, чтобы был избран всеми один язык, которому обязательно обучались бы все народы, или, наконец, то (как это предполагается волапюкистами), чтобы все люди разных народностей составили бы себе один облегченный международный язык и все обучились ему. В этом состоит мысль эсперантистов. Мне кажется, что это последнее предложение самое разумное и, главное, скорее всего осуществимое… Я всегда думал, что нет более христианской науки, как знание языков, то знание, которое дает возможность общения и единения с наибольшим числом людей.