— В Москве вы были пиар-директором в коммуникационной группе. Как вы стали директором детского дома в Торжке?
— Было такое, да. Ну, во-первых, я 20 с лишним лет проработал с беспризорными детьми до того, как стать менеджером, пиар-директором и всем остальным. Был такой приют — «Дорога к дому». В августе ему исполнилось ровно 20 лет, и в августе его закрыли. Последнее мое место работы в Москве по профессии — это замдиректора приюта для детей и подростков «Красносельский». Оттуда я ушел по собственному желанию и второй раз в жизни дал себе слово больше никогда в этой профессии не работать. Дальше занимался рекламой и проектированием. Проработал в общей сложности пять лет.
А в детский дом в Торжке я попал через благотворительный фонд «Константа». Он долго отбирал сюда директора. Дело в том, что предыдущий директор совершила подвиг: достроила это здание и запустила его. Но здоровье подкосило — три инсульта подряд, надо было менять человека. Фонд меня нашел и пригласил.
Нормальные люди
В рубрике «Нормальные люди» мы рассказываем о тех, чья деятельность делает нашу страну «нормальной»: открытой, дружелюбной, удобной для жизни. Выбор героев субъективен. Поэтому, если вы считаете, что мы должны обязательно написать о ком-то — просто предложите героя в комментариях к любой статье рубрики.
— Почему вы зарекались не работать с беспризорниками?
— Я пытался обогреть тундру и засеять оборотную сторону Луны. У меня это не получилось, понял, что надо пересматривать приоритеты, и ушел из профессии. В 2002 году Владимир Владимирович с высокой трибуны заявил, что надо изъять детей с улиц. После этого началась красивая кампанейщина по профилактике безнадзорности. В результате родилась совершенно бесчеловечная система. Я участвовал в ее строительстве, но понял, что она занимается чем угодно, только вот не профилактикой безнадзорности.
Формально я их опекун – папазаменитель. Было бы фальшью сказать, что я здесь собираюсь построить свою семью, и они все – 60 человек – мои дети
— Когда вам предложили стать директором детского дома, сомнения были?
— Да, какое-то время. Минут пять. Я решил, что я уже старый, тундру я точно обогревать не хочу, человечество спасать тоже. Я хочу заниматься своим любимым делом — работать с детьми. Я сюда впервые приехал летом, притворившись волонтером. Подошел к окну, выглянул, а там просто потрясающий вид на реку. И я понял, что хочу, чтобы это окно было моим. Мне очень понравилось место, очень понравился детский дом и Торжок. Я в провинции не жил никогда, для меня это новый опыт, и я абсолютно не разочарован.
— Вы себя здесь кем чувствуете — отцом или руководителем?
— Я здесь себя дома чувствую. И постоянно оговариваюсь, мол, еду домой. Жена уже перестала нервничать по поводу этих оговорок, ну езжай домой, говорит. Для того чтобы себя почувствовать отцом, на это дети должны дать право, и его надо заслужить. Формально я их опекун — папазаменитель. Было бы фальшью сказать, что я здесь собираюсь построить свою семью и они все — 60 человек — мои дети. Я к ним очень тепло отношусь, я их люблю, но не как своих детей, как-то по-своему. Мне иногда странно, когда приемные родители набирают по 12 детей. Невозможно порвать себя на столько частей. Там ты уже не папа, ты уже директор мини-детского дома, это совершенно другая категория отношений.
— Судя по тому, что я успела здесь увидеть, вы собираетесь делать какие-то уникальные вещи.
— Да ничего уникального. Внедряем педагогику сотрудничества, гуманистическую педагогику, когда ребенок перестает быть объектом и становится партнером. Реальность детского дома — это такая обычная, смертельная серость. И мы ее хотим здесь побороть.
Я намерен сделать так, чтобы в нашем детдоме работал реабилитационный подход. Это комплексная социально-психолого-педагогическая и медицинская реабилитация. Приходит ребенок из группы риска, из маргинальной семьи, он, вероятнее всего, психологически травмирован, долгое время не учился, противопоставлен миру взрослых. К нам приходят детки, которые говорить не умеют, которые не едят котлеты, потому что им страшно — они с котлетами незнакомы, которые прячут в наволочке бутерброды, которые отказываются спать на кровати, вьют гнездо под ней, потому что у них никогда не было кровати, да и в гнезде безопаснее — туда пьяный папа не доберется.
Иногда приходит новенький воспитатель и говорит: «Что за тупые дети, они не понимают сказку про репку». А с чего бы им ее понимать, если мама и папа для них страшные звери, что такое бабушка и дедушка, они не знают в принципе, а репку не видели никогда. Ну как они могут понять сказку про внутрисемейные коммуникации, продуктивные совместные действия? Вот как раз наша задача сделать так, чтобы они эту сказку не просто понимали, но еще в будущем построили свою благополучную семью.
— Я застала обсуждение с воспитанниками устава и должностей для детей. Министры, шерифы — это часть этой системы?
— Да. Распространенное явление в детских домах — это ситуация, в которой мнение ребенка вообще никакой роли не играет, не учитывается по определению. Персоналу бывает очень трудно осознать, что все-таки главный — ребенок. А для ребенка это еще труднее. И этому волепроявлению надо обучать. Иначе ребенок не готов брать ответственность за себя, не способен принимать решения, планировать свою жизнь. Есть статистика по выпускникам в России: 10% — суицидальные попытки, 30% — это тюрьма, 60% — алкоголизация и наркотизация.
— Был ли у вас момент, когда вы не понимали, как себя вести с детьми?
— Да. Плохих детей не бывает, но с некоторыми я не справляюсь, потому что я плохой педагог или у меня не хватает знаний. Например, в детском доме есть ребенок, который фактически является серым кардиналом, его боятся 60 детей. Такой ласковый, чудный ребенок с голубыми глазами, который будет смотреть вам прямо в лицо, идеально вас просчитает и сыграет вам все что угодно. И единственная задача у этого ребенка сделать так, чтобы я не полез в его дела, не ломал планы, бизнесу не мешал. Большие деньги, между прочим. Представьте, ему должны практически все старшие дети. Вплоть до того, что он может поставить на счетчик — ребенок вернет ему деньги, когда исполнится 18 лет и он получит деньги со сберкнижки. А там уже сотни тысяч.
— Откуда у детей вообще в детском доме деньги?
— Как вы думаете, сколько ребенок может заработать за два-три часа на улице? Пару тысяч. Попрошайничество, чистка снега с гаражей, воровство из машин... Это норма жизни.
— Как вы детям объясняете, какой труд хороший, какой нет?
— Рассуждать на тему «хорошо и плохо» — бесполезное занятие. Парадокс в том, что у нас с ними разные системы нравственных и этических ценностей. Поэтому нужно играть в игры, заинтересовывать, предлагать альтернативу. Чтобы победить уличные заработки, надо предложить не уличные. На днях у нас был праздник — ребенок получил первую зарплату в детском доме. Занимался здесь нормальным, цивилизованным трудом, мы с ним заключили договор, по всем нормам детского труда. Другие дети восприняли это с интересом. И теперь уже девять человек работают. С точки зрения зарплаты я, конечно, не могу конкурировать с улицей. Но тут интереснее игра получается. Те деньги они вынуждены прятать, а эти нет. Ребенок может поговорить о работе, его можно похвалить за трудовой подвиг, он может открыто поделиться деньгами.
А вообще материальное стимулирование не главное. Ребят привлекают не деньги, а возможность некой альтернативной реальности, жизнь не по правилам. Например, сосисками здесь кормят два раза в неделю, а я хочу сосисок сегодня. Или вот кетчупа с майонезом здесь не дают, а я пойду и куплю.
— Вы показали комнату для свиданий. Среди ваших воспитанников в основном социальные сироты? Родители часто к ним приходят?
— Да, родители приходят нечасто. Это же труд великий — загодя не нажраться, прийти трезвой, что-то принести своему чаду, найти слова правильные… Официальная статистика — до 10% успешной реабилитации семей. Я считаю, что родительский инстинкт должен умирать последним, после прекращения пульса. К сожалению, это не так. И, к сожалению, наша опека чаще работает по симптоматическому принципу — по жалобам соседей. Как их прекратить? Забрать ребенка. После чего последний тормоз у мамы или семейства пропадает, и оно неудержимо катится под забор. У нас таких детей очень много. Мама прямо слезами рыдает, когда забирают ребенка, виснет на ногах. Забрали ребенка — хоть бы раз приехала. Звоним, уговариваем, судом грозим, умасливаем, чего только не придумаем: ну ты приезжай, ну хоть позвони… Бесполезно.
Что нужно спонсорам? Слезы умиления, красивая картинка. Пришли, ленточку перерезали - все, тема закрыта!
— В вашем детском доме есть дети с ментальными нарушениями, которым необходимо специальное обучение. Как вы эту проблему решаете?
— Я работаю с детьми группы риска уже 25 лет. Подавляющее большинство этих детей нуждается в образовательной реабилитации. Представьте себе, ребенка изымают из семьи, он проходит через процедуру судов, приютов, попадает в детский дом. Все это время он не учится, главное для него — это выжить. Тут его приводят в школу и сажают в класс по возрасту, просят результат. Как? Ты не знаешь теорему Пифагора? Два балла тебе. А еще говорят, что от тебя воняет, а еще говорят, что ты детдомовец, ну и так далее. Искуснейшие педагоги делают все, чтобы выжить ребенка из класса, пишут докладные о чудовищном поведении и о невозможности продолжить обучение. А ребенок-то не дурак. Но какой же педагог признается в непрофессионализме, в том, что не может найти подход к ребенку?! Самое простое решение — убедить психологическую комиссию в том, что лучше всего ребеночку поставить диагноз, присвоить ему восьмой вид и отправить в коррекционную школу (коррекционное учреждение VIII вида создается для обучения и воспитания детей с умственной отсталостью, которым психолого-медико-педагогическая комиссия поставила диагноз, связанный с отклонением в психофизическом развитии, например с нарушением ЦНС, аутизмом, синдромом Дауна. — «МН»). А там больше половины детей действительно с диагнозами. И учебный процесс рассчитан на них. А задача этого процесса не реабилитация, а дотягивание детей до определенного возраста и отправка их в специализированные училища, где им дадут одну замечательную профессию — маляра-штукатура.
— В Торжке есть коррекционная школа?
— Есть коррекционные классы в школе напротив. Но у меня есть около 20 детей седьмого вида — это пограничный. То, что называется педагогической запущенностью или задержкой психического развития. И вот такого вида классов у нас в округе вообще нет. И мне говорят: «Ну проведите детей через комиссию — и в коррекционку их». Это ничего, что машину им не купить, что водительские права им не дадут, что в армию не возьмут, что они где-то как-то будут ограничены в правах, что диагноз снять практически невозможно?! Мы предлагаем альтернативу — особым образом организованную образовательную среду, классы прямо в детском доме. Есть педагоги-коррекционщики, которые готовы сочинять программы и преподавать. Вот только денег нет. Бюджет я на это не получу, я должен найти благотворителя. Благотворители с радостью дарят детям телевизор, автобус, компьютерный класс. Но им безумно тяжело регулярно платить по 90 тыс. руб. в месяц на обучение 17 детей. Найти спонсоров на постоянной основе, на какие-то малопонятные непопулярные вещи крайне сложно. Что нужно спонсорам? Им нужен акт дарения — слезы умиления, красивая картинка. Им нужен его величество момент! Пришли, ленточку перерезали — все, тема закрыта!
— Вы планируете когда-нибудь вернуться в Москву?
— Я люблю этот город, Москва — моя родина. Не знаю, скоро ли? Этот проект я воспринимаю не как стартап, но как серьезное дело на долгие годы. Другой вопрос, воспримет ли меня оно на долгие годы. Надеюсь, что будет так.