— Прошел год с начала массовых протестов граждан, но «выхлоп» кажется пока не очень большим: политическая реформа заглохла в самом начале, вместо нее пишутся сомнительные законы, среди протестующих ищут «иностранных агентов». Есть ли будущее у протестного движения или оно исчерпало свои силы?
— Я не знаю, как будет выглядеть в будущем текущий политический кризис. Протестное движение пока неактуально, и недовольство может приобрести иные формы выражения — могут политизироваться этнические противоречия или проблемы жителей малых городов. Ясно, что зреет иная политическая повестка дня, далекая от той, которая актуализировалась Болотной. Уже не будет единого протестного движения, объединяющего урбанистические слои столицы из российских мегаполисов, а появится несколько разных социальных очагов.
— Мне кажется, что протестное движение в обеих столицах с самого начала нельзя было назвать единым.
— Когда мы говорим о единстве, мы можем подразумевать разные вещи. Одно дело — иметь централизованную структуру движения, другое дело — когда люди одной социальной группы выходят на протестные акции и митинги, а потом еще выбирают координационный совет, куда входят представители разных партий, платформ, движений. Социальный состав — а это были жители крупных городов и столицы — придавал единство протестному движению.
— Состав голосовавших на выборах в КС сильно отличался от состава первых декабрьских митингов. Куда, по-вашему, делись протестующие с Чистых прудов?
— Никуда не делись. Они просто пока не выходят на улицы. Тем более что их недовольство не испарилось. Напротив, протесты привели к образованию значительного сегмента населения, окрепшего в неприятии существующего режима. Этих людей можно дезорганизовать, но их уже нельзя переубедить.
Руслан Хестанов — философ, политолог, журналист. Профессор кафедры наук о культуре философского факультета Высшей школы экономики. Философии обучался в Ростовском государственном университете, Институте философии при АН СССР, а также в университете города Фрибур (Швейцария), где занимался исследовательской работой и защитил докторскую диссертацию. Автор книги «Александр Герцен: импровизация против доктрины» (2001). Занимался исследованием «арабской весны» и протестных движений в Европе и США. Переводил книги и статьи Ричарда Рорти, Жан-Клода Вольфа, Маршалла Маклюэна и др. Член редколлегий журналов «Логос», «Прогнозис», «Научные тетради института Восточной Европы», член научного совета «Университетской библиотеки Александра Погорельского». В 2007–2010 годах заместитель главного редактора журнала «Русский репортер».
— Несмотря на то, что митинги стали менее многочисленны?
— Эти люди понимают, что митинги оказались неэффективны. Но они остались при своем политическом негодовании. Каждый из них задается вопросом, что теперь нужно и можно делать. Возможно, митинговая активность переживает только временный спад, а может быть, мы увидим, как поменяются формы проявления недовольства. Скажем, уличный протест рассосется в какие-то поведенческие формы повседневного сопротивления властям — уклонение от штрафов, несоблюдение законов, локальный саботаж. Эти формы сопротивления известный американский антрополог Джеймс Скотт назвал «оружием слабых». С точки зрения политической население, недовольство которого не нашло эффективного выхода и разрешения, действительно слабое, но оно все еще способно нанести колоссальный удар по авторитету легальных институтов.
— К чему в итоге это может привести?
— К тому, что власть на всех уровнях потеряет способность эффективно управлять людьми.
— Будут сажать за несоблюдение законов.
— Всех не посадишь. Это лишь кажется, что власть всесильна. Посадить Удальцова, Развозжаева, отдельных лидеров она, конечно, может
— Как еще, кроме неуплаты штрафов, можно «протестно» не соблюдать закон?
— Политизация выражается в том, что даже самые маленькие повседневные проблемы, бытовые конфликты или трения на работе вдруг нагружаются политическими смыслами. Если раньше кто-то смотрел на своего начальника просто как на самодура, то теперь он видит в нем реинкарнацию политического зла режима. С другой стороны, в некоторых регионах мы видели примеры стихийного отказа граждан оплачивать повышенные тарифы ЖКХ. Пока это единичные случаи, но можно представить опасную тенденцию, когда они станут массовыми. Люди вдруг перестают слушаться. И чем больше будет расти их масса, тем меньше они будут бояться штрафных санкций. В чем выразится упадок доверия судам, пока трудно сказать, однако ясно, что вырастет склонность самостоятельно решать те вопросы, которые раньше можно было доверить судам.
— То есть это приведет к политическому кризису?
— Мы вошли в политический кризис, и он развивается. Развивается потому, что власть не может решить проблему интегрирования недовольных в структуры власти.
— Последует ли за этим социальный взрыв?
— Об этом трудно говорить наверняка. Это территория спекуляций и предположений. Может произойти событие, которое станет спусковым крючком, и разное по своему составу население будет вовлечено в протестную активность. Но не нужно ожидать, что растущее недовольство обязательно найдет выход в форме взрыва. Каждая социальная группа составляет свой список претензий к власти, и иногда они адресованы разным ее уровням. В столице более ярко выражено недовольство федеральным центром, а где-то — местными властями. Возможно, что эти списки претензий каким-то образом совпадут в коллективном воображении. Но может случиться и так, что появится не один фронт борьбы, а несколько. Пока еще трудно представить событие, способное объединить в протест тех, других и третьих.
— Чем именно недовольны люди в провинции?
— Этим летом я был в Тверской области и интересовался у жителей, как они относятся к московским протестам. Часто мне отвечали так: «Да вы все зажрались в своей Москве. Это у вас от сытой жизни». На первый взгляд можно было сказать, что это свидетельство лунатизма и изоляции московского движения. Но мои собеседники почти сразу же переходили к критике сильных мира сего и начинали приводить практически те же самые доводы, которые вы слышали на Болотной: что власть коррумпирована и живет собственными интересами, что она состоит из узких кланов, что за будущее детей страшно, что молодежь уезжает. Люди были прекрасно осведомлены, как работает местная власть, кто чьи интересы представляет в мэрии или в районе, кому один тендер достался, кому другой. При всем при этом они чувствуют культурную чуждость людей с Болотной. И эти трудности коммуникации между столичным протестным движением и недовольством в регионах мы наблюдали. Пока мне представляется, что устранить их крайне трудно.
— Существует ли цивилизованный вариант решения подобного конфликта?
— Идеальным вариантом было бы проведение политической реформы федеральным центром. Хотя я все больше сомневаюсь в его способности к реформаторству: за что ни возьмется, все останавливается. Я даже скорее опасаюсь реформаторских инициатив сверху. Тема инновационной экономики заглохла с уходом Медведева. Реформа образования встретила колоссальное сопротивление. Реформа полиции так и не состоялась. Бесконечно длящаяся реформа ЖКХ, вал репрессивных и популистских законов. Так что «идеальный вариант» пока не работает. Государство не обеспечивает фундаментальной легитимности — это тоже одно из проявлений политического кризиса. Как следствие протестное движение станет создавать альтернативные структуры, которые будут легитимны в глазах тех или иных групп населения. Начнется война самоидентификаций.
— Это когда у оппозиции не один координационный совет, а два, три
— Конечно. И это тоже его симптом. Не обязательно, что протест нащупает демократические и эффективные формы самоорганизации. Одна из угроз — появление движений, идентичность которых основана на вражде, объединенных, скажем, по конфессиональному признаку — мусульманские или православные фундаменталисты. Мы наивно считаем, что страна стоит перед выбором: демократия или авторитаризм? Но мы до сих пор стучимся в те же двери, в которые стучались в 1990-е годы. Либо власть олигархии, когда политическая жизнь контролируется разными корпоративными структурами, что повышает вероятность раскола страны. Либо мы двинемся дальше по пути укрепления единоличного политического начала. Сейчас именно вторая тенденция ярче всего себя проявила в виде реакции на митинги: антикоррупционная популистская кампания, усиление репрессивного законодательства, преследование оппозиции. Демократические институты (или скорее надежды) пока обращаются в пыль.
— Если власть не сделает шаг навстречу, позитивного сценария нам ожидать не придется?
— Пока нет ничего, что указывало бы на склонность властей к позитивному сценарию. Судя по последним реакциям, власть дрейфует по направлению к правой и популистской повестке дня. Я имею в виду развернутую антикоррупционную пропагандистскую кампанию.
— Есть ли будущее у недавно избранного координационного совета оппозиции?
— О нем как-то все разом забыли сразу после выборов.