Всю неделю по просьбе моего очень хорошего американского приятеля и при помощи друзей в Facebook я пыталась адекватно перевести на английский слово poshlost. Пошлость. Надо ли говорить, что с задачей, об которую не один великий обломал зубы, мы с друзьями не справились: пришлось перечислять все возможные английские слова, которые в совокупности едва-едва передают истинный смысл нашей «пошлости». Зато перечитала Набокова и еще много кого, а также в очередной раз поразилась образованности и тонкости душевной организации моих друзей, знакомых и коллег.
Однако в конце этой же недели старания мои были вознаграждены сторицей. Началось все в том же Facebook, где я новичок. Вернее, началось в Альберт-холле — благотворительным концертом в честь 80-летия Михаила Сергеевича Горбачева. Признаться, я отключилась от трансляции минут через двадцать — так все заболело и начало зудеть внутри от неловкости. Отключившись, полезла в Facebook — за утешением на ночь. А там... крики восторга, слезы умиления, розовые сопли, кружевные носовые платочки, упоение от концерта, восхищение мужеством (sic!) Первого канала и Константина Эрнста лично, решившихся показать стране главное событие культурной жизни века в прайм-тайм. И Scorpions всех пробил до печенки. И даже Крутой легко прокатил в нагрузку к My Way в исполнении автора песни и младшего дублера Синатры Пола Анки, как пачка пшенки в нагрузку к банке шпрот.
Плакали и умилялись — параллельно с просмотром концерта — коллеги, бесконечно мною уважаемые. Поэтому вступать в полемику не очень-то и хотелось. Даже когда трогательным было сочтено то, как сама Шэрон Стоун (очень красивая актриса, прославившаяся ролью, где сидит нога на ногу без трусов перед Майклом Дугласом) погладила МС по щеке.
Расплата за малодушный отказ от высказывания пришла ночью. Снился кошмар. Какой-то очень худой и бледный Михаил Сергеевич с гигантским бейджем «человек, который спас мир» на лацкане метался по сцене Альберт-холла, плакал, хватал за руки Кевина Спейси, заискивающе заглядывал в глаза Шэрон и умоляюще лепетал, пытаясь прорваться к микрофону: «Ну, погодите, постойте, позвольте мне.... Ну не надо, не надо так сильно... Вы знаете, я совершал ошибки...» Шэрон вильнула блестящим бедром и улыбчиво оттеснила его от микрофона. Он бросился к другому: «Товарищи! Господа! Дамы! Все не так просто, послушайте! У меня на совести...» — Кевин быстро увлек старика прочь и что-то процедил ему сквозь зубы. Михаил Сергеевич понурился и сквозь слезы закивал: «Да-да, я понял... И это правильно, и это хорошо... Но все же... Я же мыслящий тростник, поймите!» Но тут на сцену высыпал горохом Хор Турецкого под управлением Брайана Ферри и сложным многоголосием грянул: «Присоединяйтесь, господин президент! Присоединяйтесь!» Выбежали цыгане и завыли: «К нам приехал, к нам приехал Михал Сергеич дарагой!» Я проснулась, как говорится, в холодном поту. Было страшно жалко Горбачева.
Я вообще-то за очень многое ему благодарна. А теперь — еще благодарнее. Потому что получила помощь в работе переводчика — с неожиданной стороны. Мне оставалось всего лишь позвонить моему другу в Вашингтон и поинтересоваться, смотрел ли он исторический концерт. Оказалось, смотрел, ура! «Вот это и была poshlost, понимаешь?» — спросила я. «О, теперь да! — был ответ. — Это когда при жизни с человеком делают такое, что и после смерти-то не всегда прилично?»
Это когда из объемного делают плоское, из мыслящего тростника — пластиковую дудку, из жертвы обстоятельств, их преодолевавшей, — китчевую икону, из большой несчастной страны — сувенирную лавку. Пошлость, это когда игнорируешь неудобные вопросы, на которые просто нет правильных ответов. И зовешь присоединяться к забвению.
Михаил Сергеевич! Большое вам за все спасибо, правда.
Но к этому цыганскому хору я не присоединяюсь.