Стратегия не проиграть
Борис Макаренко
Известный российский политолог, специалист по партийной системе в России, властным институтам, теории политического лидерства. Учился в МГУ и Принстоне, профессор кафедры сравнительной политологии Высшей школы экономики. С 1994 года — первый заместитель генерального директора Центра политтехнологий, с 2008 года — председатель правления.
— В последнее время вдруг начали обсуждать доктрину Путина. По мнению экспертов, она наконец стала выстраиваться, ее краеугольные камни — консерватизм, апелляция к патриотизму, устрашение элит. Вы видите какую-то доктрину?
— Доктрина подразумевает идеологическую основу и программу действий, которая несет в себе не только решение тактических задач, но и видение будущего страны и общества. То, что мы наблюдаем сейчас в путинском курсе, ни одному из двух критериев не отвечает. Конечно, у Путина есть принципы, накопленный опыт. Проблема в том, что Путин блестящий тактик часто в ущерб стратегическому видению. У него никогда не было цельной стратегии действий. Была система хорошо придуманных, тщательно выстроенных шагов, которые расставляли элиты и группы интересов, позволяли выстраивать пирамидальную модель власти.
— Путину всегда блестяще давалась тактика «от противного»: он от чего-то уходил, с кем-то боролся. Потом эта задача была выполнена, потребовалось что-то более конструктивное, но оно так и не было предложено.
— Да, действия Путина были направлены на минимизацию или ликвидацию угроз. Он отлично выстраивал план действий как не проиграть. Справился со многими вызовами для страны, элиты, общества прошлого десятилетия. И сумел построить модель властной вертикали, оптимальным способом решавшей задачу консервации ситуации и сохранения стабильности.
А вот стратегию как выиграть он и раньше выстраивал ограниченно. Сейчас же эта способность, мне кажется, утрачивается вовсе.
Еще где-то в 2004 году Путин, на мой взгляд, упустил возможность выстроить стратегию движения страны вперед. А ведь тогда нефтяные цены поперли вверх, начался бурный рост экономики, доверие населения было на максимуме. Можно было проводить непопулярные структурные реформы. Хватило бы и материальных, и публичных ресурсов, и собственной харизмы, чтобы сгладить трудности переходного периода.
Люди в провинции говорят: в Москве с жиру бесятся, но если нас достанут по ЖКХ, здравоохранению и транспорту, мы выйдем — мало не покажется
Но Путину в тот момент было важнее другое — вертикальная модель власти. Эта пирамида, где на каждый кирпичик давит кирпичик сверху. Все друг друга уравновешивают, распределение всех ресурсов, собственнических, властных, монополизировано.
— Интеллектуальных и идейных тоже?
— Не в такой степени. Общество все-таки не тоталитарное и даже не совсем авторитарное. Просто идеи, которые в пирамиду не помещались, считались опасностью малозначимой, и потому их существование допускалось. Почему пирамида стояла? Земля под ней была прочной, было чем накормить народ и улучшить его положение по сравнению с предыдущим десятилетием. Патерналистскому большинству этого хватало. А среднему классу пирамида, в общем, никогда не нравилась.
— Да, потому что этого было достаточно — строить карьеру, зарабатывать деньги. Пирамида — это модель царя-горы: каждый, кто пытается бросить вызов, должен карабкаться вверх, и, соответственно, его можно сбросить вниз одним щелчком. Отпихивали и фигуры, и лагерь, из которого эта фигура могла произрасти. И для любого нормального человека логичнее было попытаться встроиться в пирамиду, пусть на 28-м ярусе снизу, подпертым с трех стороны другими камнями, но быть в ней. А бросать вызов Ну попробуйте развалить пирамиду внизу. Пирамида всем замечательна. Только она стоит на месте и давит своим весом.
Лишил надежды, породил сомнения
— А потом пирамида зашаталась, и Путин, вместо того чтобы заменить ее другой конструкцией, что, конечно, очень сложно, пытается ныне эту пирамиду закрепить. Какими-то новыми железными скрепами. То, что он делает сейчас, — попытка удержать пирамиду в совершенно иной обстановке, когда под ней другая почва, а кирпичи уже шатаются и вываливаются. Отсюда — кажущийся нам консерватизм, полицейщина.
— Почему это под ней новая почва? Ведь «консервативное большинство» не только никуда не делось, но даже стало более отчетливым. Напротив, в расшатывании обвинили «верх» пирамиды — Медведева.
— Пирамида лишь тогда устойчива, когда почва однородна под всеми четырьмя ее углами. А этого более нет. Что случилось с Медведевым? Конструкции «царя-горы», то есть не совсем демократических режимов, имеют ряд извечных болячек. Первая — нарастающая неэффективность. Грянул кризис. Не Медведев в нем виноват, но ему досталось с ним справляться. С кризисом одна из опор пирамиды — розовые очки, которые на всех были надеты, — идем от победы к победе, встаем с колен и т.д., — разбилась вдребезги. Медведев просто стал тем, кто впервые в своей статье о модернизации сказал, что не все у нас хорошо. Он как политик и не мог поступить иначе. Но задекларировав это, вынужден был идти дальше, — предложить куда двигаться.
Разрыв между улицей и политическим истеблишментом не преодолен, и сегодня это одна из самых главных проблем
Вторая особенность таких систем — проблемы преемственности власти. Обратите внимание: из всех премьеров президента Путина ни один не был способен стать президентом страны. Путин ставил только тех, кто заведомо не был способен бросить ему вызов.
Конструкция тандема была блестящим тактическим решением. Однако поскольку наверху все же другой человек, он должен и вести себя как президент. Как немножко царь. И Медведев сказал: «Модернизация». Возможно, это было несколько преждевременно по естественному циклу развития, но он разбудил ожидания, чаяния той части общества, которой и при Путине второго срока пирамида не нравилась. Не нравилась авторитарностью, коррумпированностью, перекрытием социальных лифтов. Они увидели: должна быть другая повестка дня.
А дальше понятно: конструкция тандема дала второй сбой, когда понадобилось все вернуть назад. Это было сделано в максимально грубой, циничной форме. Опять-таки тактически все верно: чтобы никаких трений и сомнений во властной пирамиде не возникло, все нужно было сделать в секунду, ни с кем ничего не обсуждая. Так примерно Путин поступил с Медведевым. Все блестяще. Только общество другое. Его часть уже усомнилась, сможет ли король эффективно править.
Замучаешься договариваться с 28-м рядом
— Вообще-то наоборот: представлено было, что сомнения были именно в отношении Медведева, может ли он эффективно править. И вот мы его убираем, возвращаем обратно настоящего, надежного правителя.
— Нет, было ясно, что все это они сделали вдвоем. И за нас все решили. Кто теперь главный? Путин? Значит, ему и больше отвечать.
За прошлые годы не возникло партии Медведева. Но возникла партия повестки Медведева, партия надежды на какие-то перемены. То, как была сделана обратная рокировка, эти надежды сокрушило: часть общества почувствовала, что ее лишили будущего.
— Получается, протест действительно был стилистический, а не идеологический, как многие считают.
— Знаете, когда Андрей Синявский сказал про свои «чисто стилистические» расхождения с советской властью, он имел в виду, что его мироощущение несовместимо с тем, к чему его принуждал тогдашний строй.
Когда мы говорим «разочарование, раздражение, утрата надежд» — это объективные социальные показатели. Люди захотели вести себя как граждане, то есть осмысливать и влиять, а таких возможностей у этой части общества был ноль. На что влиять? На то, чтобы делать свою жизнь лучше, чтобы стало больше возможностей для роста. Неслучайно восстал крупный город, где живет активный работающий человек. Кстати, не самый молодой, скорее лет под 30, то есть тот, кто уже попробовал себя и врезался лбом в стену. Ты хочешь двигаться, а выше — десять кирпичиков, которые тщательно уложены и каждый себя охраняет. За протестом были объективные, вполне конкретные социально-экономические чувства.
Пошли обвинения, что оппозиционеры деструктивны: требуют убрать власть, поставить другую, а не идут на диалог с ней.
Ответ только один. Когда система настолько вертикальна и все линии действия сходятся в одной точке, человек, поразмыслив, понимает: можно, конечно, попробовать договориться с пятым слева кирпичиком из 28-го ряда. Но бессмысленно. Над ним еще столько рядов, замучаешься договариваться. А венчает все замковый камень пирамиды.
Прямая параллель — арабские революции в странах, где они прошли более или менее цивилизованно, прежде всего в Египте и Тунисе. Там были жесткие диктаторы, правили гораздо дольше, чем Путин, и экономическая ситуация была более отчаянная. Молодые люди, вышедшие на улицу, точно знали: пока в президентском дворце сидит Мубарак, не будет ничего. Конституцию не поменять, свободных выборов не провести, социально-экономическую политику не изменить. И переговариваться бесполезно.
Второе: не может общество, столь долго отрешенное от каких-либо коллективных действий и возможностей, влиять на власть путем переговоров, в один день начать вести себя разумно, разрабатывать стратегию диалога и избрания лидеров, как ведут себя главные оппозиционные партии в странах Европы или Северной Америки. Навыков нет.
Дьявол привлек бы нюансами
— Власти тем более не хотят диалога. Весь год они занимались тем, что лишали эту прослойку каких-либо мыслей о новой волне активности. В итоге все сошло на нет, вроде как ничего и не было.
— А здесь как раз наша ситуация отличается от «арабской весны». Не только тем, что у нас меньше молодежи, и не только куда меньшей жесткостью режима. Главное отличие — революции в нашей стране не хочет никто. Если эволюционным путем сменить власть не получается, люди отказываются от действий. Средний класс — существо рациональное: попробовали — не получилось, значит, сегодня на площадь не пойдем, нечего там делать.
Второе. Толпа никогда не совершала эволюционных перемен. Обычно она врывается во дворцы и отрывает башку властителю, но это уже, согласитесь, не эволюция
В нормальной ситуации «энергетика» толпы подхватывается какой-то элитной группировкой. Но в России таковой нет, потому что пирамида. А пирамида, увидев толпу, ощерилась и встала в единую позицию против. Садиться за стол с Навальным или Удальцовым никто бы не стал. Силы, которые представлены в Думе, — коммунисты, эсеры, чуть поиграли с толпой, но потом поняли: это не их толпа. Кроме того, всем им, как ни парадоксально, комфортно в пирамиде.
Разрыв между улицей и политическим истеблишментом не преодолен, и сегодня это одна из самых главных проблем. В пирамиде должны быть клапаны для выпуска пара. Власть рада иметь партии, которые отвлекают на себя немалую часть протестно настроенных граждан. Но никакой опасности ни КПРФ, ни ЛДПР для самой пирамиды не представляли. Потому что никогда не были альтернативой для нынешней элиты.
Больше беспокойства вызвала уже «Справедливая Россия». Во главе встал человек с одного из верхних этажей власти, друг Путина, а затем туда пошли те,кто не поместился в 28-м ряду пирамиды. И они уже были восприняты как угроза. Именно их начали вычищать начиная с 2007 года. Почему? Потому что это люди из истеблишмента. Как только они помещаются внутрь пирамиды, они начинают ее шевелить.
— Ну почти всех довольно быстро успокоили.
— Не всех. И не быстро. Кого-то пришлось «кнутом» огорошить, кого-то изгнать.
Но что оказалось совсем неприемлемым для пирамиды — это партия умеренно-либерального толка. Есть термин политолога Гильермо ОДоннелла «бюрократический авторитаризм». Он описывал ситуацию Аргентины и Бразилии 1970-х, где режим ужесточался и становился диктаторским, чтобы отсечь тех, кто ему мешал делать свое дело. Отличие от России: там давили левых и низы ради правоцентристской стратегии развития. У нас — часть элиты и средний класс ради того, чтобы пирамида не шаталась, чтобы закрепить достигнутое.
Путин страну сшил. Сейчас страна опять начала разъезжаться
В этом ошибка: разреши власть осенью 2011-го проявить Прохорову чуть больше самостоятельности, его партия прошла бы в Думу. Они не совершили бы прорывов, но пару валиков «взбесившемуся принтеру» поломали бы. Началась бы дискуссия, выгодная и власти, потому что позволила бы вести системный диалог с протестующими и отчасти начать санацию внутри себя.
А медианный-то сочувствует
— Ни диалога, ни санации не получилось, да и задачи, очевидно, такой не ставилось. Мы имеем то, что имеем.
— Движитель протеста — оскорбленное чувство собственного достоинства. Оскорбление выборами, естественно, ушло в прошлое. Но как только — дважды за год в Москве и один раз в Питере — власть вновь оскорбляла эту часть общества достаточно сильно, акции возвращались. Это разгон не очень массовой акции 6 мая, который породил намного более массовое 12 июня; ситуация вокруг 31-й больницы в Петербурге, и, разумеется, сироты. Второе. В политологии есть понятие «медианный избиратель»: самый центр политического спектра, который по большинству ситуаций, значимых для жизни страны, занимает позиции, близкие к средним. Так вот этот избиратель, как показывают исследования, относится к протестам благожелательно-нейтрально. Он их не поддерживает, но и не против. А первое правило любой политики — нельзя ссориться с медианным избирателем.
— Что нам это дает с точки зрения понимания социальных настроений на ближайшее будущее?
— Люди в провинции говорят: да, в Москве с жиру бесятся, а может, еще и коварный Госдеп химичит. Но если нас достанут по ЖКХ, здравоохранению и транспорту, мы выйдем — мало не покажется. То есть произошло осознание того, что выход на улицу — эффективная, а, возможно, единственная форма действий. И с этим власть не может не считаться.
Отсюда попытки либерализовать систему, идущие от самой власти: возвращение выборности губернаторов, депутатов-одномандатников.
Сшил, теперь распарывает, или разбудите Рейгана и Тэтчер
— Ну, конечно, власть почувствовала, что социально-экономические настроения в провинции меняются, и спешит обзавестись крайними. Чтобы на случай проколов было на кого переложить ответственность.
— Поздно. Исследования показывают: доля людей, которые возлагают ответственность «за все проблемы в стране» на Путина, росла весь 2012 год и сейчас составляет более 50%.
В связи с этим мы должны сказать еще об одной начинающей проявлять себя тенденции. Выборный президент всегда выступает в двух ипостасях: лидер нации и лидер партии или повестки дня, победившей на выборах. В чем была извечная трудность Ельцина? Его реформаторская повестка расколола страну, и едва не треть россиян не считала его легитимным правителем.
Путин страну сшил. Он объединил нацию, даже те, кто за него не голосовал, не испытывали сомнений: Путин — законный, легитимный президент.
Сейчас страна опять начала разъезжаться. Путинский консенсус более не работает, потому что из него выломилась часть общества. Путин становится президентом не всех россиян, а лишь части. Отсюда и понадобилась другая политика. Зажимы прошлого десятилетия уже не проходят, приходится сдавать и жертвовать. Но идя на уступки, власть пытается сохранить для себя главное.
— Что для нее главное? Очевидно, сохранить себя.
— Смотрите, консервативная волна, антилиберальный накат энергично пошли в феврале прошлого года, когда Путин вступил в активную фазу президентской кампании и сплачивал большинство. Но тогда он решал электоральные задачи. Сейчас у Путина задачи не электоральные. Цель подавить либеральное меньшинство и его политическое представительство далеко не первая в списке.
Главная цель — не проиграть конкуренцию за большинство. Российское общество действительно консервативно, во многом не принимает практики и ценности либеральных демократий. Однако оно уже пребывает в сомнениях: сколь эффективен наш король и нужен ли он нам на следующий срок?
Отсюда и задача. Показать, что не Жириновский самой большой патриот и защитник русских, а Путин. Не Зюганов главный защитник интересов неимущих, а Путин. Не Миронов больше всех хочет справедливости, а Путин. Большинство людей, которые мыслят в категориях традиционной системы, должны остаться с Путиным.
— И все же задача маргинализировать либералов и представить в негативе любые их идеи, и тем более потенциальных лидеров еще на стадии их прорастания, также имеет место.
— Это вторая цель. Либералы страшны не тем, что много наберут на выборах, а тем, что отдельные их идеи могут заразить людей нелиберального толка.
Разбудите среди ночи западного консерватора типа Рейгана или Тэтчер и спросите, какой государственный строй вы сохраняете? Они сразу скажут: либеральную демократию. Но если вы назовете их либералами, скорее всего в глаз дадут. То, что когда-то считалось либеральными ценностями, теперь составляет неотъемлемую часть демократии. И ни один консерватор уже не мыслит современного общества без свободы человеческой личности и выборов, свободы слова и предпринимательства.
Главная цель — не проиграть конкуренцию за большинство. Российское общество действительно консервативно, однако оно уже пребывает в сомнениях: сколь эффективен наш король и нужен ли он нам на следующий срок?
Если российские либералы станут говорить о свободных выборах, подотчетности власти, борьбе с коррупцией, их будут слушать и те, кто всю жизнь голосовал за Путина или Зюганова. Потому что «достало». Вот чего боится власть.
Еще один аспект — элиты. Вообще для консерваторов всегда важны «белые одежды»: консервативные ценности подаются как самые высокоморальные. А когда выясняется: у одного — недвижимость в Майами, у другого — отель в Германии, у третьей — квартира, купленная на 17-летнюю дочь И понадобились не только пряники, но и кнуты. Кто не пригнулся — я не виноват.
Из подпола полезло такое
— На фоне скандалов, уже чуть не еженедельно возникающих в правящих классах, параллельно нарастают какие-то дурные инициативы по поощрению мракобесия масс.
— Рассказывали, как перед одним из прежних высокопоставленных чиновников положили законопроект, похожий на нынешний запрет пропаганды гомосексуализма. Он его отверг, а когда его спросили: «Что, в Европе не поймут?», он усмехнулся и сказал: «Нет, в Африке» Слишком уж такие инициативы расходятся с реалиями современного мира.
Сегодня с этим уже не считаются. Несколько лет назад в голову бы не пришло прописывать Депардье в Саранске, сейчас это едва ли не «новость дня».
Но все же, мне кажется, сильно далеко по сравнению с сегодняшним состоянием волна не пойдет. Во-первых, перехлесты стали доставать саму власть. Она увидела, что стало вылезать из подпола: клерикальное, националистическое, джингоистское. И испугалась: это сегодня они попутчики, а завтра станет проблемой для самой власти. Во-вторых, когда запускаешь подобные идеи, в самой элите идет антимеритократический отбор. Вылезают те, кто громче всех орет, но ни к чему другому не способен.
— Это происходит уже много лет и никого не пугает.
— В краткосрочной перспективе — нет. Но тут и возникает главная проблема. Если надо решать стоящие перед страной проблемы, такая элита непригодна. Для этого вообще плохо пригодна элита, воспитанная лишь на лояльности и сервильности.
Смотрите, что происходит? Приняли консервативный закон, социологи выбежали в поле и принесли президенту отчет: большинство поддерживает. Возникает ощущение, что проблема решается, большинство сплачивается. В этом глубочайшая ошибка. Ни гомосексуалисты, ни агенты Госдепа не влияют на повседневную жизнь обывателя в регионе. И если спросить его: тебе легче стало жить от нового закона, скажем, против гомосексуалистов, он ответит: да я их в глаза не видел. К его жизни имеют отношение совсем другие вещи: ЖКХ, медицина, зарплата. А власть как не умела говорить с народом на эти темы, так и сегодня не умеет.
Путин поставил задачу: рост тарифов в ЖКХ в пределах 6% в год. Варианта два: либо вырастут все же намного выше, что не означает, что люди с кольями пойдут на губернаторские дворцы, но они все равно почувствуют, либо тарифы зажмут, но тогда в региональных бюджетах кончатся деньги. Возникла ситуация тришкиного кафтана. В отличие от нулевых, когда пирамида стояла на твердой почве и ее обильно поливали нефтью, сейчас так не получится. Задачи ставятся, а решать их нечем. Чтобы, например, поднять зарплату учителям, придется урезать где-то еще.
— Социологи знают, как наш человек боится потерять то, что имеет, поэтому зажмется и подумает: лишь бы еще хуже не было.
— Возможно. И социальные взрывы возникнут лишь там, где будут допущены особо грубые ошибки, не знаю, будет ли их на Россию пять или пять тысяч. Возможно, они не приведут к кумулятивному эффекту. Но электоральная поддержка власти будет падать, приемлемые показатели на выборах будет сделать все труднее.
Проблема преемственности власти в следующем цикле сейчас кажется далекой. На самом деле она очень близкая.