Тут в Америке, заполняя всякие бумаги, ты должен пометить — как тебе нравится, чтобы к тебе обращались?.. Считается, что это важно. В начале моей нью-йоркской жизни я, конечно, не раз попадала впросак, не понимая, как надо обращаться к людям. «Вам надо было спросить у меня — сэр, где будет следующая остановка», – наставлял меня на ломаном английском водитель экспресс-автобуса. «Тоже мне, сэр нашелся, — злилась я про себя, – какой-то мексиканский замухрышка, два вершка от руля». Но он таки остановился в нужном мне месте — в нарушение правил, — и дал мне шанс перескочить в метро. Теперь, по прошествии семи лет, я бы ему без колебаний сказала: «Извините, сэр! Я так виновата...», и он бы остановился гораздо охотней. В Нью-Йорке это вообще правило хорошего тона – постоянно за все извиняться. Поначалу раздражает, а потом привыкаешь и про человека «без экскьюзов» думаешь — хамло какое-то. Или приезжий. Мадам одна крутобедрая вчера в метро плюхнулась на узкое пространство промеж двух сидящих не слишком элегантно подвинув вальяжно раскинувшегося джентльмена с бабочкой. Джентльмен вскочил: «Извините, мэм, здесь так не принято! Вам следовало бы попросить меня подвинуться! Такое надо знать в Нью-Йорке. Хорошего вам дня!».
Я теперь по нью-йоркскому обычаю здороваюсь в лифтах, на улицах, с водителями на входе в автобус, прощаюсь на выходе, желаю им хорошего дня или спокойной ночи. Отвечаю на приветствия встречных-поперечных, словно мы пересеклись не в восьмимиллионном городе, а на сельской улице в нижегородской области. Я уже заметила — если идешь по улице с улыбкой — с тобой все здороваются и желаются удачного дня. Если ты, конечно, не в Чайна-тауне — там выражения лиц как в Москве.
В нашем мегаполисе всех без исключения мужчин, находяшихся на службе и при униформе, я теперь именую не иначе, как сэрами. Чаще всего эти мои мужчины в униформах — электрики, сантехники, почтальоны и уборщики мусора, то есть представители скромных профессий, с которыми приходится сталкиваться в буднях жизни чаще всего. Но сэрами в Америке — в отличие от туманного Альбиона — не рождаются, а становятся, в силу профессии или возраста. Титулы, намекающие на голубую кровь, тут запрещены, а научными степенями козырнуть любят — посему доктор имярек для них звучит столь же сладко, как для меня — леди.
Ко всем почтенным джентльменам старше меня я тоже обращаюсь «сэр», даже если они и не в форме. Этому меня научил один коренной ньюйоркер, который в раннем детстве подкарауливал сопливых юнцов, вышедших на прогулку с подружкой-старшеклассницей, и просил у них денег. «Сэр! Вы не дадите на кусок хлеба моему младшему брату?» — с неизменным успехом повторял он этот хитрый трюк, указывая на своего шестилетнего братана Билли. Польщенный «сэр» давал дайм, а то и квотер, хотя у самого в карманах звенела только мелочь.
Ласковые и душевные прилагательные создают некую ауру потаенной интимности в мимолетных контактах сумасшедшего мегаполиса
С тех пор, как я стала леди, многое в моей жизни изменилось — суровые брючные костюмы были потеснены платьями и юбками, у меня появились шляпки, перчатки, всевозможные шарфики и прочие образчики галантерейной продукции. Это, в частности, дисциплинирующе действует на накачанных черных парней, которые приветствуют друг друга ударами крепких кулаков и возгласом «привет, братан!»
«Здравствуйте, извините, джентльмены, можно вас спросить? К своим друзьям вы обращаетесь "брат". А к подругам — “сестра”?» — поинтересовалась я однажды в Гарлеме. «Нет, мы чаще зовем их “стервы”. Извините нас, мэм», – честно и по-нью-йоркски вежливо ответил качок.
Когда я за рулем, я пропускаю пешеходов, даже если им уже красный свет зажгли, а мне — зеленый. И они машут мне рукой, а то и посылают воздушные поцелуи. Я уступаю путь тем, кто меняет полосу — они поднимают руку в приветствии. Я никогда не сигналю тем, кто впереди меня — это такой моветон, и не высовываю из окна презрительный жест, когда сигналят мне (хотя и хочется, я ведь все-таки не урожденная леди). В метро я никогда не кинусь напролом к свободному месту, если надо карабкаться через других, и, конечно, придерживаю дверь, если вижу кого-то приближающегося к выходу, пусть надо и потерять на этом пару секунд жизни.
Чрезвычайно вежливая стала — иной раз сокрушаются мои дети, помня меня в агрессивной постсоветской среде.
Надо отметить, что на улицах города многие находят "миссис" и "мистер" слишком уж чопорным обращением. Посему в оборот запущены ласковые и душевные прилагательные, которые создают некую ауру потаенной интимности в мимолетных контактах сумасшедшего мегаполиса. К кассиршам, официанткам и вообще незнакомкам тут обращаются «дорогая», «красотка», «милашка». «Давай сюда, моя сладкая!», – ласково поманила меня давеча на проверку чернокожая представительница службы безопасности аэропорта. «Йес, мэм!», — автоматически отрапортовала я.
В латинских кварталах Нью-Йорка ко мне обычно обращаются «мами» (mami). Я раньше думала, что это просто «мамка» или «мамаша». Моя подруга тоже так думала и возмутилась до глубины души, услышав, что так ко мне обращается молодой воздыхатель южноамериканских кровей. Моя костромская бабушка, например, не выносила, когда дедушка окликал ее «мать!». «Я тебе не мать никакая!», – одергивала она старика, тут же ласково исправлявшегося на «Маша». Девушек, он, между прочим, по старомодной городской традиции именовал барышнями, а леди — сударынями. Уверял, что так раньше, в его юности, на улицах к людям и обращались.
Вот и я, подобно своей бабушке, этого нью-йоркского ухажера осадила: «Никакая я тебе не мами и звать так себя не позволю!» А он обиженно ответил: «Глупая ты, не понимаешь...»
Только недавно я заглянула в городской словарь, и оказалось, что на сленге, завезенном пуэрториканцами, «мами» означает нечто вроде «сексуальной малышки».
Таки правильно я его отвадила! Такое обращение какая леди потерпит?..