Будущее без футбола — это мечта

Российская сборная проиграла греческой команде на «Евро-2012» и отправляется домой. Я смотрела футбол дома. Смотрела потому, что все смотрят, и мои домашние смотрели... Когда матч закончился, воздух звенел страшными эмоциями: соседи ругались матом, фанаты на стадионе плакали, фейсбук бился в истерике. А я подумала: ну и хорошо, что уезжают — целее будут.

В футболе я ничего не понимаю. Мне кажется, что даже если я начну усидчиво заучивать правила и рисовать генеалогическое древо сборных — толку не будет. Потому что все равно во время матча меня не волнует вопрос, почему Дик Адвокат рекомендовал Алану Дзагоеву бить с любого расстояния, а не разыгрывать передачу. По-настоящему меня волнует только одно: почему Петер Чех всегда играет в черной шапочке-каске? Но даже больше шапочки Петера Чеха меня беспокоят травмы, которые получают футболисты. Я смотрю на поле и представляю, как будут выглядеть эти футболисты через 20–30 лет: ведь каждое такое падение с травматическим шоком, разрывом связок, повреждением суставов, вывихами и переломами — это жуткая, болезненная, ранняя старость и обреченное постсорокалетие. И на этом фоне крики болельщиков «давай вставай, хватит притворяться!» кажутся мне эхом дикого варварства и привиденческим свистом в амфитеатре во время гладиаторских боев.

Я не люблю большой спорт. Чемпионаты, Олимпиады, турниры, марафоны кажутся мне такими же «готическими» симптомами существования человека, как государственные и религиозные институты, военная промышленность и атомные электростанции, автомобили-монстры с большим объемом двигателя. Не отрицая необходимости существования этих достижений человечества, я искренне верю, что на следующем цивилизационном витке такие явления будут носить не «мировой», а «районный», не массовый, а единичный характер, не будут требовать столько жертв и бессмысленных денег во имя существования системы и ее винтиков, а зарабатывать на этом будет сложно и рискованно.

Большой спорт живет за счет больших эмоций, эмоций во многом первобытных и физиологических. Это не ожидание побед, а наблюдение за испытанием все новых, казалось бы, невозможных человеческих способностей с пикантным запахом крови: вот-вот сорвется, сломается, сгинет. И в этом секрет того, что футбол популярнее шахмат. Однажды в детстве меня отвели в цирк на представление канатоходца, который танцевал без страховки на огромной высоте. Представление это пользовалось фантастической популярностью. Я спросила тогда у мамы, почему люди с таким удовольствием идут смотреть на несчастного канатоходца. Потому что он может сорваться, услышала я в ответ.

Коллега по работе как-то сказал мне: знаешь, это так здорово, что ты не увлекаешься футболом — не лезешь на стадион накрашенная, не следишь за матчами, не рассуждаешь об эффективности тренерского состава. Почему его раздражает женщина, активно интересующаяся футболом, он не объяснил, но дал понять, что «на поле сражения» нам, девушкам, все-таки не место.

На Олимпиаде в Пекине я брала интервью у Елены Исинбаевой. Она запомнилась мне красивой с огромными венами на все еще женских ногах. Я спрашивала ее про победы, про ощущения от очередного рекорда, про известность — всякую ерунду... А она потом взяла очень долгую паузу, видимо от усталости, и сказала: «Все это как-то больше, чем вам кажется, и меньше, чем вы себе воображаете». Тогда я подумала, что она просто-напросто заговорилась от усталости, а теперь понимаю, что она была права.