Памятник Александру Александрову в Земледельческом переулке (авторы: скульптор Александр Таратынов и архитектор Михаил Корси)
Михаил Аркадьев, дирижер, пианист, композитор, теоретик музыки, философ
— Памятник Александру Александрову установила путинская политическая система как один из знаков своей реставрационной неосталинистской деятельности. Мотивы этой инициативы понятны: они проявились в том, какой памятник поставили композитору. Даже в сталинское время композитора изображали мыслящим и слушающим человеком, сидящим за роялем и записывающим ноты. Здесь же Александров представлен как энкавэдэшник 1930-х — начала 1940-х годов, браво дирижирующий на строевом плацу.
Масштабы творчества не являются, на мой взгляд, критерием того, стоит ли посвящать этому человеку памятник. Иногда композитор написал одно-единственное, но гениальное произведение, его обессмертившее, как автор «Марсельезы» Руже де Лиль, композиторы Поль Дюка (симфоническое скерцо «Ученик чародея») и П. Масканьи (опера «Сельская честь»). Александров написал ряд хороших мелодий, лучшая из которых — «Священная война». Мелодия гимна СССР недурна, но не более того. Конечно, Александрову ставят памятник как одному из столпов сталинской эпохи и прежде всего автору гимна СССР, отреставрированному Путиным в качестве гимна РФ. Когда я служил рядовым в Таманской дивизии в 1983–1985 годах, я приучил себя вставать на три минуты раньше до побудки (чем поражал сержантов), чтобы не просыпаться под музыку, под которую в 1930–1950-х годах просыпались миллионы заключенных сталинских тюрем и лагерей. Так что восстановление этого гимна и памятник Александрову — знаки реставрации и сохранения системы, в которой людей рассматривают как потенциальную или реальную лагерную пыль.
Памятник патриарху Гермогену в Александровском саду (авторы: команда скульптора Салавата Щербакова)
Елизавета Лихачева, искусствовед, старший научный сотрудник Музея архитектуры имени Щусева
— Памятник патриарху Гермогену в Александровском саду бездарен и со скульптурной, и с архитектурной точки зрения. Во-первых, Гермоген стоит спиной к Кремлю, во-вторых, для такого памятника установленный постамент слишком мал: с Манежной площади его не видно, и кажется, что на тебя движется какое-то черное привидение, «каменный гость». Более того, памятник установлен в центре газона, напротив грота. С точки зрения истории его нахождение здесь непонятно. Александровский сад появился после пожара 1812 года, на 200 лет позже, чем жил Гермоген. У этого памятника совершенно нет логики и необходимого пафоса. Он вызывает одно недоумение: кто это такой, почему он тут стоит? Вот памятник Пушкину стоит напротив Страстного монастыря, это доминанта Пушкинской площади; памятник Юрию Долгорукому, основателю Москвы, стоит напротив мэрии, Дзержинский стоял на Лубянской площади напротив заведения, которое основал. А что делает Гермоген в Александровском саду, непонятно никому.
Памятник фронтовой собаке на Поклонной горе (автор: скульптор Андрей Коробцов)
Наталья Колягина, редактор интернет-портала «Уроки истории», Международный Мемориал
— О памятнике фронтовой собаке речь шла еще с середины 2000-х годов. Я отслеживала протоколы заседаний комиссии по монументальному и декоративному искусству при Мосгордуме, и этот памятник там постоянно фигурировал. Тогда тема Великой Отечественной войны была в монументальном строительстве самой популярной. Сейчас есть ощущение, что произошло перенасыщение этим сюжетом. Стали появляться памятники новым героям — МЧС (в 2000-х этого не было), больше заявок в комиссии рассматривается от РПЦ (раньше были единичные случаи).
А «фронтовые собаки» уже были одобрены в середине 2000-х, но их долго создавали, видимо, в силу разных причин. Наконец в 2013 году они появились. Установку памятника приурочили к Дню кинолога. На открытии присутствовал Мединский (министр культуры РФ. — «МН»), который у истоков памятника не стоял: для него важно выступать хранителем ценностей ветеранов — памятник адресован скорее им. Если посмотреть со стороны — памятник получился даже неплохим. Любовь к животным, благодарность — это общечеловеческие ценности. Перед нами не набившие оскомину антропоморфные стоячие или сидячие фигуры и бюсты. Вполне свежий в московском пространстве сюжет (другое дело, что он все равно заезжен в широкой практике). Но, скажем, появление подобного памятника не на Поклонной горе (где новые памятные знаки уже перестали различаться и восприниматься как что-то самостоятельное и интересное), а где-то в городе, желательно, в пространстве спальных районов, думаю, не вызывало бы раздражения, может быть, даже возник бы интерес горожан.
Памятник врачу Александру Пучкову на Центральной станции службы в 1-м Коптельском переулке (автор: скульптор Александр Бурганов)
Наталья Колягина, редактор интернет-портала «Уроки истории», Международный мемориал
— Шансы у такого проекта, как памятник Александру Пучкову, были высокими изначально: все же 125-летие основателя Службы скорой помощи. Но, к сожалению, скульптурная форма получилась убогой. Первая и главная причина этого — в процедуре принятия решения по памятнику: с инициативой создания монумента может выступить маленькая группа людей. Если у человека или группы есть возможность профинансировать его и если они смогут внятно объяснить Думе его значимость, памятник появится. Жителей района никто не спросит — им не покажут проекты скульптурных решений. Памятник навязывается горожанам. Почему-то принимающие подобные решения думают, что памятник — это благо для города, как газон или фонтан.
Правильным было бы привлекать к обсуждению памятника широкое сообщество — кому и чему он посвящен, где будет располагаться и в итоге как будет выглядеть. Если бы конкурсы были открытыми, если бы в прессе, например, публиковались эскизы, устраивались дискуссии, если бы, наконец, в реализации участвовали настоящие художники, тогда бы памятник воспринимался как свой, было бы понятно, почему он здесь стоит, почему такой.
Сейчас памятники совсем не работают, остаются куском металла. И какое может быть к ним отношение? Их перестаешь замечать.
Памятник Александру Твардовскому на Страстном бульваре (авторы: народный художник России Владимир Суровцев и заслуженный архитектор страны Виктор Пасенко)
Олег Лекманов, филолог, профессор НИУ ВШЭ
— Прежний мэр не хуже большевиков поработал над уничтожением исторического облика Москвы, до мыслимого предела загромоздив центр города оскорбляющими вкус зданиями и памятниками. Жаль, если Собянин продолжит лужковские традиции. Памятник Твардовскому неудачный: тяжелые громоздкие складки пальто, тусклый металлический блеск всей фигуры — автор «Василия Теркина» больше смахивает на секретаря обкома или на помещика Собакевича, чем на великого поэта и гражданина.
Единственное, что чуть-чуть утешает, — удачно выбранное для памятника место, совсем неподалеку от редакции журнала «Новый мир», в которой протекала героическая деятельность Александра Трифоновича. Но лучше было ограничиться мемориальной доской на здании редакции.
Отрывок-воспоминание из книги «Бодался теленок с дубом» Александра Солженицына о редакторском таланте Твардовского, благодаря которому в «Новом мире» был опубликован рассказ «Один день Ивана Денисовича»:
«Верная догадка предчувствие у меня в том и была: к этому мужику Ивану Денисовичу не могут остаться равнодушны верхний мужик Александр Твардовский и верховой мужик Никита Хрущев. Так и сбылось: даже не поэзия и даже не политика решили судьбу моего рассказа, а вот эта его доконная мужицкая суть, столько у нас осмеянная, потоптанная и охаянная с Великого Перелома, да и поранее.
Как Твардовский потом рассказывал, он вечером лег в кровать и взял рукопись. Однако после двух-трех страниц решил, что лежа не почитаешь. Встал, оделся. Домашние его уже спали, а он всю ночь, перемежая с чаем на кухне, читал рассказ — первый раз, потом и второй (ничего моего последующего он второй раз не читал, и вообще ничего никогда второй раз не читает даже после авторских уступок, из-зa того попадая иногда и в ошибки). Так прошла ночь, пошли часы по крестьянскому утренние, но для литераторов еще ночные, и приходилось ждать еще. Уже Твардовский и не ложился. Он звонил Кондратовичу и велел узнавать у Берзер (а прямо ей? не по иерархии) — кто же автор и где он. Так получена была цепочка на Копелева, и теперь Твардовский звонил туда. Особенно понравилось ему, что это — не мистификация какого-нибудь известного пера (впрочем, он и уверен был), что автор — и не литератор, и не москвич.
Для Твардовского начались счастливые дни открытия: он бросился с рукописью по своим друзьям и требовал выставлять бутылку на стол в честь появления нового писателя. Надо знать Твардовского: в том он и чистый редактор, не как другие, что до дрожи, до страсти золотодобытчика любит открывать новых авторов».