Я пришел на шестой этаж (ул. Правды, 24), в редакцию «Комсомолки», осенью 1974 года. Мне было тогда 15 с половиной лет, о чем не преминули сообщить читателю при публикации моей заметки. В редакции была пропускная система. Паспорта у меня не было, свидетельства о рождении я не взял, поэтому за мной спускалась Наташа Локошева, референт школьного отдела. Милиционер на вахте недовольно хмыкнул, но пропустил.
«Ну вот это и есть «Алый парус», — сказал Юра Щекочихин и обвел комнату руками.
Это была комната 642, узкий пенал, разделенный фанерной перегородкой. В углу стоял бумажный мешок с письмами, откуда стажер Загальский небрежно вытаскивал очередное послание читателя, пробегал его про себя с ужасно умным видом и откладывал в какую-то особую папку. Как я потом узнал, это была папка для плохих стихов, с очень короткой трафареткой-ответом: «Дорогой друг! Увы! Твой АП».
Все курили, включая секретарш.
Я впитывал в себя воздух редакции вместе с клубами сизого дыма. Этот воздух казался мне безумно сладким. В нем была какая-то неуловимая составляющая, а именно та степень свободы, о которой я раньше в свои 15 лет даже не догадывался.
Тогда газета была другой. Во-первых, большого формата. Во-вторых, в ней было всего четыре странички. На первой — материалы пленумов ЦК КПСС и ЦК ВЛКСМ, передовая статья, посвященная решениям этих пленумов, звонкий репортаж с комсомольской стройки, ну что там еще? В общем, первая полоса всегда была чудовищно патриотической. Но, как ни странно, в этом был свой шарм. Знаете, это был такой «хеви-метал» советской идеологии. Как и все брутальное, он производил сильное впечатление.
На третьей странице печатались материалы о загранице. Что-то хорошее о странах социализма, что-то острое, жесткое и правдивое — о странах с капиталистической системой. Состав четвертой полосы тоже был понятен: театральная или кинорецензия, погода, спорт, материал из цикла «Окно в природу» Василия Михайловича Пескова — о том, как ведут себя птицы, к примеру, во время брачного сезона. Иногда юмор. Кроссворд. Словом, статьи, помогающие как-то убить свободное время советского человека. Вот такая была газета.
Но как ни странно, сквозь весь этот дежурный набор прорывались иногда вполне себе человеческие статьи.
«Алый парус» — страница для подростков, которую выпускали в школьном отделе, — был любимым ребенком всей редакции. Всей, я не преувеличиваю, от главного редактора до корректора. Причины этой любви сейчас мне понятны вполне. На этой странице царили какие-то другие законы. У наших статей, может быть довольно наивных, был другой внутренний контекст. Скажу сейчас страшную вещь, при этом совсем не желая обидеть своих коллег: не конъюнктурный, не циничный, не подлый. И не потому, что мы были такие смелые или пробивные. Нам разрешали это делать.
Нам разрешали в центр полосы ставить материалы, защищающие отдельную личность — от коллектива. От системы. Даже от советской власти. Неважно, что это были «детские темы». В тот первый раз, когда мы пришли в редакцию, Мишка Дубровский рассказал Щекочу о том, что у них в школе мерят линейкой длину волос мальчикам и длину юбок девочкам. Классика! В следующем «Парусе» вышла его дебютная заметка на эту тему, чуть ли не главная во всем выпуске. Алик Логинов написал в том 1974-м о второй волне советских неформалов — «центровых», предвестниках хиппи и панков. Сам Щекочихин первым написал о спартаковских фанатах. Я лет через десять, уже когда пришел в газету работать, написал о мальчике, который в стенгазете написал слово «Бог» с большой буквы, и его исключили из комсомола. Примеров могут быть сотни.
Наш контекст прочитывался прекрасно, и то, что полоса эта делалась по другим законам, с другим внутренним цензором (а он все равно, конечно, был), с другой установкой, если и не осознавалось, то чувствовалось тогда всей страной. Я лично в этом глубоко убежден. И никакой Олег Кашин, считающий, что та «Комсомолка» была хуже этой, нынешней, меня не разубедит.
Но главное — другим был язык «Паруса». Это был язык людей, которые впервые пробуют на вкус все понятия: любовь, добро, зло, Родина, предательство, зависть, подлость. Мы описывали, например, первые самодельные скейтборды, брейк-данс, жэковские дискотеки с рок-группами, первые модные майки с буквенным трафаретом, не зная, каким это станет постылым общим местом буквально через десять лет — на подростках станут делать деньги, как во всем мире.
Пробуя на язык, «Парус» иногда и выплевывал — тяжелые нудные заметки о комсомольских собраниях или слетах юных механизаторов. Но чаще было прекрасное перекатывание во рту, чудное и нелепое ощупывание языком газетной строки того чудовищного, невероятного идеализма советской молодежи, благодаря которому, конечно, и произошла вся эта перестройка. Ведь если бы мы тогда не поддержали, старики не пошли бы дальше.Я не стану сейчас пересказывать судьбы журналистов, которые работали в «АП» при мне, до меня или после. Это какая-то отдельная тема. Да и трудно мне про это писать. Гораздо важнее судьба поколения, вернее, трех или четырех поколений, воспитанных (в том числе) на выпусках «Паруса». Нет, они не потерялись. И не потеряли — ни идеализма, ни бешеной своей тяги к свободе, ни желания жить ярко и празднично. Никто никого не обманул…
Но «Парус» не выходит уже 20 лет. Он стал невозможен в этой газете, в этой стране, в этом времени. Поэтому грустно. Поскольку я считаю, что «АП» нужен детям и подросткам всегда. Как витамин. Как лекарство от скуки и тоски. Как окно во взрослую жизнь.
Почему так произошло — надо думать.