Но это не значит, что нет сближения, взаимодействия, порой достаточно тесного, или что такое взаимодействие беспроблемно. Вот с этим и попробуем разобраться — только начать придется издалека.
Владимир Познер, а до него Валерия Новодворская говорили, что принятие православной версии христианства было величайшей ошибкой наших предков. С тем же успехом можно сокрушаться о том, что они выбрали кириллицу, а не латиницу, или не переселились некогда заодно с хорватами на побережье прекрасной Далмации. В последнем случае я писал бы эти строки на берегу Адриатики, или, точнее, вообще их не писал бы, и вместо России на карте мира была бы какая-то совершенно другая страна.
А если говорить всерьез, то православная традиция, которую избрали наши предки, действительно предполагает тесную связь церкви и государства. Нечто похожее было и у католиков, но там папа был один, а государств много, тогда как в Византии один император и одна империя противостояли языческому и еретическому миру. В этой империи в идеале царила симфония (то есть согласие) властей: церковные занимались делами духовными, а государственные — политическими.
При этом Византия знала императоров-еретиков и просто отъявленных грешников, и патриарх мог закрыть перед императором двери собора Святой Софии, чтобы призвать его к покаянию и исправлению. Симфония предполагала партнерство, а не подчинение, и в Древней Руси поначалу было действительно так. Все изменилось уже во времена Ивана Грозного, и недавно вышедший фильм «Царь» как раз и рассказывает эту историю: царю нужна была не просто поддержка церкви, а безусловная санкция на все его поступки, и митрополит Филипп, который отказался ее давать, был сначала заточен в темницу, а потом и убит.
А дальше была история раскола, в котором обсуждалось не столько количество букв «и» в имени Иисус или пальцев в крестном знамении, сколько право государства указывать своим подданным это количество или их право самостоятельно решать для себя этот вопрос. И петровские реформы, которые окончательно превратили церковь в ведомство православного вероисповедания, подчинив ее государственной власти. Возврата к той самой системе, похоже, не хочет сейчас никто: ни государство, которому слишком хлопотно будет возиться с церковью, ни церковь, которая лишится таким образом всякой самостоятельности.
После падения империи верующие в России оказались наконец наедине с Богом и со своей верой, без начальственного пригляда — но очень скоро вместо него замаячило перед ними дуло чекистского нагана. Одни бежали за границу, другие зажили тихой частной жизнью, а кто-то повторил подвиг христиан первых веков, исповедуя веру перед гонителями, и был убит. Таких сегодня называют новомучениками и прославляют как святых.
Но если в частной жизни все было достаточно просто и понятно, опыт первых веков христианства давал ясные примеры для подражания, то в области церковной организации наступил почти полный хаос. Невозможно было не только созвать собор для выборов нового патриарха после смерти святителя Тихона, но даже просто наладить нормальное общение между епископами, за исключением тех, кто находился в соловецких бараках. И что было делать с паствой в условиях, когда сам строй церковного управления, созданный православной империей, оказался нарушенным раз и, казалось, навсегда?
Обнаружился и тут пример в истории. Византия некогда пала под ударами турок, но православие в ней не умерло. Иерархи пошли на определенные договоренности с султаном, они взяли на себя обязанность возглавлять его православных подданных — и потому получили от него некоторые права и привилегии. Ценой компромисса с иноверной властью церковные структуры были сохранены до лучших времен.
Нечто подобное предприняла в конце 1920-х годов и часть русских иерархов во главе с митрополитом Сергием Старгородским — их политика умолчания и компромисса ради сохранения того, что еще не было разрушено, получала название сергианства у эмигрантов, основавших собственную, заграничную церковь (РПЦЗ). С их точки зрения, компромиссы были недопустимы, а верующим в России следовало умирать, но не сдаваться. Интересно, что некоторые из них через очень краткий срок пошли на очень похожие компромиссы с Гитлером, ведь это, казалось им, было совсем другое дело
Как бы то ни было, но с 1943 года патриархийные структуры в СССР были возрождены, а верующие получили относительную свободу молиться под бдительным контролем атеистического государства. Стоил ли результат такого компромисса — об этом можно спорить бесконечно, но другой истории у нас нет. С тех пор и вплоть до эпохи Горбачева церковь находилась в золотой клетке и нельзя сказать, будто это никому не нравилось. Так, в конце концов, всем было спокойнее. Прав или неправ был в своем выборе митрополит Сергий, но при его преемниках сергианская политика компромисса стала обретать черты стокгольмского синдрома.
В девяностые годы государству как-то сразу стало не до граждан, в том числе верующих, и все занялись своими делами в одиночку. Иерархи прежде всего — возрождением храмов и монастырей. Как нетрудно понять, первейшим условием такого возрождения было сотрудничество с властями всех уровней. Оно очень пригодилось и в деле противостояния разного рода сектам, которые действительно хлынули в ту пору как из рога изобилия, почувствовав в народе невиданный спрос на духовность.
Но вот никакого подчинения власти в ту пору не было. Более того, во время кризиса 1993 года патриарх Алексий выступил единственным посредником, собрав за столом переговоров представителей обеих сторон. К сожалению, затея провалилась: соратники переговорщиков запасались оружием, и вместо компромисса мы увидели бойню на улицах Москвы. А патриарх, похоже, раз и навсегда зарекся вмешиваться в текущую политику. Многие тогда ждали, что он хотя бы публично осудит безобразия и злоупотребления «лихих девяностых», но немногочисленные заявления такого рода были исключительно общими и запоздалыми, они уже ни на что не влияли. При Алексии установилось некое равновесие: церковь не лезет в дела государства, которое отвечает взаимностью. При этом все добрые соседи и, если необходимо, поддерживают друг друга.
Картина начала меняться при патриархе Кирилле но он ли тому причиной? Безусловно, у него иной характер, иной стиль ведения дел, иной уровень публичности, чем был у Алексия — но я не вижу, чтобы его курс отличался особой новизной. В конце концов, кто, как не Кирилл, главный церковный дипломат с 1989 года, выстраивал связи с государством при прежнем патриархе?
В девяностые многие надеялись вымолить нового православного царя, понимая текущее политическое устройство как временную заминку, как новое Смутное время, которое вскорости пройдет
Изменилось ли что-то существенное в политике нашего государства? Пожалуй, у него впервые руки дошли инвентаризовать и использовать «духовные скрепы», а первейшая из них, безусловно, православие. И так уж получилось, что православные оказались к инвентаризации вполне готовы, даже не в силу чьих-то личных предпочтений, а потому, что исторически православие теснейшим образом связано с империей. Еще патриарх Алексий распорядился в свое время, чтобы за литургией неукоснительно провозглашались слова, которые прежде опускали: «Господи, спаси благочестивыя и услыши ны». Люди молились о неких благочестивых, и лишь немногие знали, что под этим словом имелась в виду византийская императорская чета — таков был их официальный титул. Разумеется, древние слова могут быть наполнены сегодня новым содержанием, но все равно, без империи остается в православии какое-то пустое место.
Как его заполнить? В девяностые многие надеялись вымолить нового православного царя, понимая текущее политическое устройство как временную заминку, как новое Смутное время, которое вскорости пройдет. Не прошло. Тогда возникла новая фантазия: воспринимать существующую государственную власть как своего рода недоправославную недомонархию, жадно улавливая и приветствуя все, что напоминает желанный образец, и старательно не замечая остального. И для власти это очень пришлось кстати: что-что, а изготавливать в массовом масштабе симулякры она умеет отлично.
В результате возникает какое-то странное сближение, которое порой выглядит цинично. Патриарх посещает Крымск в компании краснодарского губернатора Ткачева — но в чьем же еще сопровождении быть там первому иерарху церкви, как не первого государственного чиновника? И высокий церковный орден был вручен тому же самому губернатору сразу после скандала с бандитским беспределом в Кущевской вовсе не в знак одобрения и поддержки, а просто совпало так. Сроки ли подошли, объем ли спонсорской помощи превысил пороговый уровень — время приспело давать орден, а как это отзовется в обществе, об этом просто никто не думал.
И в самом деле, ведь за двухтысячелетнюю историю православные иерархи отлично научились взаимодействовать с властными структурами, но не со СМИ и не с гражданским обществом, чему мы видели множество подтверждений за последние год-полтора. И неудивительно желание многих вновь укрыться в той самой золотой клетке государственной опеки, которая позволит сосредоточиться на вопросах исключительно духовных и хозяйственных — а с остальным пусть разбирается государство. И если церковь окончательно вернется в эту золотую клетку, на сей раз ее дверца будет заперта изнутри.
Значит ли это, что православная церковь обречена постоянно искать себе империю? Вовсе нет. В мире существуют разные модели русского православия, которые с самого начала учатся жить без всяких империй. Во-первых, это старообрядцы, которые вот уже три с половиной века хотят от государства только одного: чтобы их оставили в покое. Впрочем, по целому ряду причин этот пример не всем покажется привлекательным.
Но есть и более современный опыт, прежде всего православные общины за границей. С одной стороны, это РПЦЗ, Зарубежная церковь, которая заклеймила сергианство как злую ересь и поставила одной из основных своих целей сохранение русских традиций в отрыве от исторической России. С другой — Православная церковь Америки, исторически — часть РПЦ, получившая от нее полную самостоятельность. Во многих отношениях она противоположна РПЦЗ (та же «русскость» в ней обычно не приветствуется), но в любом случае это вполне каноничные православные церкви, находящиеся в общении с остальными, включая РПЦ МП, но живущие без всяких империй, самостоятельно.
Вполне вероятно, этот опыт предстоит изучить и повторить и православным в России. Церковные структуры не сливаются с государством, но попадают от него во все большую зависимость, а христианам ли не знать, что никакая земная власть не вечна? И призыв псалмопевца «не надейтеся на князи, на сыны человеческие, в них же несть спасения» может оказаться сегодня не менее актуальным, чем три тысячелетия назад.