— Собираясь к вам на встречу, прочитала на сайте музея анонс одной из выставок — «История под глазурью: советский агитационный и тематический фарфор». Название хорошее, будит мысль. Не кажется вам, что идея создать единый учебник истории — нечто вроде такой глазури?
— Я недавно был на заседании оргкомитета, который готовит план мероприятий, связанных с Первой мировой войной. Председательствовал Сергей Нарышкин, сопредседатель — Владимир Мединский. Говорили в том числе и об учебнике истории: единого талмуда все-таки не будет — для младших школьников издадут один, для старших — другой, для школ с углубленным изучением истории — третий.
— Ну, адаптация по возрасту — это само собой. Меня больше волнует, будут ли в этих школьных учебниках даны однозначные идеологические оценки тех или иных исторических событий. Смотрели вы недавний эфир Познера с академиком Чубарьяном? Познер в нем процитировал слова наместника Московского Сретенского монастыря архимандрита Тихона (Шевкунова): «Конечно, единый учебник истории необходим. Я как-то спросил у группы студентов в 200 человек, кто такой генерал Карбышев и кто такой генерал Власов. Кто такой Дмитрий Карбышев, не знал никто. А кто такой Власов, знали все. И мнения о Власове разделились пополам. 50% говорили, что это предатель, а другие 50% сказали, что это герой, который воевал против сталинского тоталитаризма. А потом они показали мне учебник, где о Карбышеве действительно не было ни одного слова. А Власов стоит перед строем, и надпись под картинкой гласит: «Генерал Власов — герой или предатель?» Пока будет такой гнилой и преступный плюрализм, мы и будем получать абсолютно аморфное поколение за поколением». Вот о чем я спрашиваю. Вы знаете ответ на вопрос, кто такой Власов? В вашем музее вы могли бы сделать экспозицию о Власове?
— Отдельной экспозиции, посвященной Власову, у нас в музее нет, но есть эта тема на отдельном стенде, в контексте всей экспозиции о Великой Отечественной.
— Он у вас предатель или герой?
— Он у нас — руководитель армии, воевавший против Советской Армии. Половина тех людей, которые оказались в этой армии, пришли к нему от безысходности: либо тебя немцы расстреляют, либо свои — деваться некуда.
Есть такая теория движения материков — вот и у меня было ощущение, что казавшийся незыблемым материк СССР вдруг сдвинулся. Думаю, нечто похожее люди испытывали в Февральскую революцию 1917 года
— Тогда что для вас служит оценкой объективности, точности и честности подхода к подаче исторического материала? Ведь если разместить в витринах приказы Ленина расстрелять тех-то и тех-то — будет одна экспозиция, а если указы о передаче земли крестьянам — другая.
— Подход простой: эти два документа должны быть в одной витрине. Скажем, по теме становления советской власти у нас в одной витрине — и агитационный плакат «Граждане, не голосуйте за список 5 — это большевики», и листовка, изготовленная где-то в недрах врангелевской армии: «Прелести советского рая» в картинках. Мы показываем и красных командиров, и Белое движение. Пусть посетитель сам оценивает это время. В нашем музее ярко представлена и тема репрессий, и достижения 1930–1940 годов: первый отечественный телевизор, первый трактор. Дальше по такому же принципу — хрущевская эпоха: макинтош Никиты Сергеевича, шляпа, здоровенная сковородка в футляре, которую он таскал с собой в путешествия
— Зачем, интересно?
— Вот, вам уже интересно. А рядом воспроизведен интерьер советской кухни в хрущобе: стоит бутылочка «Рижского бальзама», спидола, на ней тетрадка в клеточку с расписанием передач Би-би-си, «Голоса Америки» и других вражеских голосов. Вот вам иллюстрация двойного сознания того времени. В залах Великой Отечественной войны вы увидите вооружение и обмундирование и советского, и немецкого воина. Сможете понять, что представляла собой Европа в 1939 году, узнать, если вдруг не в курсе, о вхождении советских и немецких войск в Польшу, прочитать пакт Молотова-Риббентропа — копия, конечно. В 2009 году у нас была крайне интересная выставка «И вспыхнул мировой пожар», где мы на основе карт, документов, предметов раскрывали начало двух мировых войн — Первой и Второй.
Учитель, художник, чиновник, музейщик
Сергей Александрович Архангелов — генеральный директор Музея современной истории России, член-корреспондент Российской академии художеств. Окончил художественно-графический факультет Московского государственного педагогического института имени Ленина, позже — искусствоведческое отделение истфака МГУ имени Ломоносова. Работал учителем рисования Барыбинской средней школы Домодедовского района Мособласти, старшим архитектором Проектного института «Мосгипросельстрой», потом ушел в чиновники. Трудился в Министерстве культуры СССР, в управлении делами Совета Министров РСФСР, в управлении делами Президента РСФСР; в аппарате правительства РФ, возглавлял департамент культурного наследия Министерства культуры РФ. Три с половиной года назад пришел в музей на Тверской, 21.
— То есть вам никто не диктует, как раскрывать эти темы, как акценты расставлять. Или, может, вы сами улавливаете их из воздуха?
— Нет. Напротив, мы сейчас задумали переделать нашу экспозицию, чтобы она стала острее, дисскусионнее, интереснее. Время пришло. В марте 1917-го было принято решение о создании в стенах этого здания, где раньше размещался Московский Английский клуб, музея революции. Надо понимать, что революцией тогда были воодушевлены почти все — в том числе интеллигенты, деятели культуры, искусства, науки, которые считали себя прогрессивными. Многие экспонаты у нас появились от общества политкаторжан, от потомков декабристов, народовольцев. В 1922 году здесь открылась выставка, посвященная Красной Москве. У нас сохранился первый плакат этой выставки. И до 1998 года мы были музеем Революции. Он, конечно, был полностью политизированным, его экспозиционная и научная работа была посвящена в основном апологетике революционного движения. В 1998 году решением правительства страны музей Революции был переименован в Государственный Центральный музей современной истории России, что означало переориентацию в сторону объективного показа исторических событий и личностей. Мы развернули экспозицию с точки зрения либеральных реформ в России, начиная с отмены крепостного права, создания политических движений и партий и далее. Сегодня, когда прошло уже почти 15 лет, мы чувствуем, что экспозицию вновь надо менять.
— Вы сказали, сделать ее более острой. Что имеется в виду?
— Мы хотим, чтобы наши посетители эмоциональнее выражали свое отношение к тем или иным историческим событиям, сопереживали им. Хотим ввести другой свет, цвет, добавить звук. Представьте, как можно, например, показать события 1991 года — а у нас в экспозиции есть предметы, которые использовали защитники Белого дома, наши сотрудники ходили туда и собирали их, понимая, что вот она, история — если бы был слышан звук этой толпы, выкриков, речь Ельцина, голос из мегафона: «Говорит Белый дом России»
— В недавно открывшемся еврейском музее наглядно показали, как это можно сделать.
— Да, это правда. С одним немаловажным «но» — на эту замечательную экспозицию потратили не один миллион долларов. Государственному музею о подобных вложениях можно только мечтать. Хотя направление верное — вот в нашей экспозиции об убийстве царской семьи есть и кобура коменданта дома Ипатьева Якова Юровского, и пистолет участника расстрела Медведева, и дневник Нетребина, где он записал, что «усталые, но довольные, с чувством выполненного долга, мы долго не ложились спать» — это после расстрела царской семьи. Но как подать это посетителям так, чтобы волосы зашевелились? Это задача нашей новой концепции.
— Знаю, к вам чуть ли не в обязательном порядке приходят школьники, студенты. Как вы оцениваете их знание истории? Я, например, недавно была поражена, когда в разговоре выяснилось, что 19-летняя девушка, москвичка, оказалась не в курсе, что Москву бомбили во время Великой Отечественной. Она меня с ужасом спросила: кто бомбил?
— У нас заключены договоры с московскими школами. Не могу в полной мере оценить знания школьников, но нередко видел, как они уходили удивленными: то ли узнали что-то новое, то ли просто были поражены, сколько интересного здесь можно увидеть.
— Знаю, у вас очень любопытная экспозиция подарков вождям. В наши дни она пополняется?
— Мы действительно известны по этому собранию. В 1949 году, к 70-летию Сталина, в Москву бесчисленным потоком шли подарки вождю. Тогда в трех музеях — Пушкинском, Политехническом и нашем — открылись экспозиции этих подарков. Технические — радиоприемники, астролябии и т.д. — были оставлены в Политехническом, изобразительное искусство и скульптуры попали к Ирине Антоновой, а у нас остались странные, но очень человеческие подарки — вроде роликовых коньков, которые сделал рабочий из алюминиевых трубок и колесиков. Вопрос: откуда рабочий мог знать размер обуви Иосифа Виссарионовича?
— Пока выясняли, откуда, расстреляли небось ненароком рабочего?
— Не знаю, о его судьбе нам ничего не известно. А вот с дочкой другой дарительницы — женщина, родившаяся без рук, ногами выткала бисером чернильный прибор: ручка, папье-маше, подставка под чернильницу — мы до сих пор состоим в переписке. Есть у нас подарки Калинину, Ворошилову, Орджоникидзе. Хрущеву и Брежневу. Довольно много подарков Горбачеву, но на нем этот поток и остановился.
— Почему? Лидерам страны перестали делать подарки?
— Думаю, нет, конечно, — видимо, не время еще их музеефицировать. Сегодня мы пытаемся восполнить эту лакуну в фондах путем создания выставок. Две уже прошли. Назывались «Первые леди России» — начиная с царицы Александры Федоровны и заканчивая Светланой Владимировной. Но если Кухарчук-Хрущева, Брежнева, Андропова, Горбачева и Ельцина были представлены в предметном ряде — Наина Иосифовна передала нам на выставку, которая проходит в Екатеринбурге, даже флакончик своих любимых японских духов, то две последние первые леди передали на выставку интересные, живые, но только фотографии.
— Почему?
— Протоколом нам было отказано. От детей Хрущева, кстати, мы получили на время выставки ридикюль — жена Никиты Сергеевича очень любила вышивать, и болгарские женщины подарили ей большой ридикюль с разными нитками. А знаете ли вы, что она прекрасно говорила по-французски, замечательно играла в шахматы?
— Изучать историю страны через личные истории людей крайне интересно. Опять же соврать труднее. А как по вашим близким прошлась современная история России?
— Родные по маминой линии были толстовцы. Моя внучатая бабушка Наталья Федоровна Страхова (ее отец был большим другом Льва Николаевича Толстого) и сама посидела в лагерях, и сына ее еще до войны расстреляли — он отказался служить в армии как истинный толстовец. Родители были связаны с авиастроением, отец работал в КБ Микояна. Я, когда трудился в Министерстве культуры СССР, занимался там среди прочего вопросом сооружения бронзовых бюстов дважды Героям: войны и Труда. С некоторыми из них мне удалось познакомиться, и они помнили моего отца, что было очень приятно.
До 1998 года мы были музеем Революции. Он, конечно, был полностью политизированным
— Недавно президент предложил возродить звание Героя Труда. Интересно, а все из тех, с кем вам тогда пришлось общаться, были достойны бронзового бюста на малой родине?
— Не встречал ни одного, который был недостоин. Я, конечно, не говорю про политиков. Хотя помню, когда в Гомеле устанавливали бронзовый бюст Андрею Громыко — министру иностранных дел СССР, памятник пришла открывать его сестра. Меня поразило, как скромно, даже бедно она была одета
— И сколько таких бюстов успели установить?
— Около 165. Были ситуации, конечно, неоднозначные. Так, Сталин тоже был дважды Героем — но решением высшего руководства страны было принято постановление о нецелесообразности установки бюста Сталину в городе Гори. Были и закрытые указы Верховного Совета — например, по Михаилу Тимофеевичу Калашникову.
— А как же бюст секретно делать?
— Спросили: где родился? В поселке Курья Алтайского края? Ну, пусть будет бюст — немногие его там увидят. Зато, когда устанавливали бюст Константину Черненко в Красноярске, выложили гранитом всю площадь — хотя были установлены общие для всех нормы высоты бюста и количество использования гранита у подножия. Лишь иногда сами скульпторы отходили от этой нормы. Скажем, Михаил Аникушин — автор памятника Пушкину перед Русским музеем — сделал, единственный из всех, бронзовый бюст с руками. Сказал: я не мог не запечатлеть ее руки — это руки Галины Улановой.
— Где вас застали 1990-е годы?
— Я тогда работал в российском правительстве и в августе 1991-го сидел внутри Белого дома — на 19-м этаже.
— Ну и как это было? Что вы чувствовали в те дни?
— Есть такая теория движения материков — вот и у меня было ощущение, что казавшийся незыблемым материк СССР вдруг сдвинулся. Думаю, нечто похожее люди испытывали в Февральскую революцию 1917 года. Я с пионерского возраста знал, что Советский Союз — навсегда, а он вдруг рухнул: значит, все это было внутри общества и началось с той самой кухни хрущевской да тетрадки с расписанием вражеских голосов.
— Не могу понять из ваших слов, как вы лично восприняли эти события?
— Скорее все-таки с плюсом: я тогда был гораздо моложе, и ощущение энергетики этой многотысячной толпы под окнами захватывало. Помню, звонила супруга: что ты там сидишь, объявлено, что сейчас будет штурм Помню, как уходил и приходил на работу через линии обороны: показываешь свое удостоверение, и тебя пропускают, а ты видишь этих сонных ребят в палатках, мангальчики походные, на которых они что-то кашеварят. Страшно? Нет. Я не помню этого ощущения. И медаль за оборону Белого дома я не получил. Вот мой коллега, который был в это время в отпуске, получил.
— Недавно по решению Министерства культуры вашему музею передали два мемориальных комплекса: Катынь в Смоленской области и Медное в Тверской области, печально известные как адреса расстрела польских офицеров...
— Да, все знают, что Катынь и Медное — места расстрела польских офицеров, но мало кто слышал, что там же лежат в земле наши расстрелянные соотечественники, которых в десятки раз больше. Когда искали тела польских офицеров, нашли останки нескольких человек со связанными руками в бурках — расстреливали на этих полигонах еще с 1920-х годов. Но до сих пор эти мемориальные комплексы, которые были спроектированы двумя московскими архитекторами Хазановым и Шангиным, стоят недостроенными. В 2000 году были проведены конкурсы на лучший проект, а в 2002-м — срезано финансирование, урезаны территории комплексов. Сегодня наша основная задача — завершить наконец это строительство.
Все знают, что Катынь и Медное — места расстрела польских офицеров, но мало кто слышал, что там же лежат в земле наши соотечественники, которых в десятки раз больше
— Польская сторона вам помогает?
— Польская сторона уже реализовала свои проекты — сделаны очень красивые, лаконичные, достойные мемориалы: на стенах поименно выбиты все фамилии погибших поляков. И набатные колокола стоят, и католические кресты в Медном. А мы даже не знаем, сколько наших людей захоронено в этих долинах смерти, на которых потом построили дачи НКВД с гостевыми домами. Кстати, знаете, кто там последним ночевал? Михаил Горбачев с Раисой Максимовной.
— Они не знали, что ночуют на кладбище?
— Думаю, уже знали.
— Может, имеет смысл именно там создать музей ГУЛАГа или один из его филиалов?
— Недавно я ходил в администрацию президента по вопросу увековечивания жертв политических репрессий. Распоряжением президента от декабря 2011 года создана рабочая группа, которую возглавил Михаил Федотов. Наше предложение — создать центральный музей ГУЛАГа в печально знаменитом «расстрельном доме» на Никольской улице, сделав его филиалом музея современной истории. В нашей экспозиции на эту тему масса материалов: начиная от патриарха Тихона в 1920- е годы до полковника Григоренко в 1970-е.
— Не сомневаюсь, что экспозиция будет богатой — полстраны сидело. Вопрос, будет ли этот музей нашим Нюрнбергским процессом, будет ли Сталин официально назван преступником, или так — соорудим страшный исторический аттракцион вроде пещеры ужасов.
— Эти вопросы надо задавать не мне.
— Есть много афористичных определений истории: и то, что она пишется победителями, как сказал Черчилль, и что «это всего лишь всеми согласованная басня», по словам Наполеона. А что для вас — история?
— Я процитирую Галича: «Если кто-нибудь когда-нибудь соврет, на то дана история-история, которая ни слова — ни полслова не соврет».
— Хотелось бы верить.
— Не соврет. Не завтра — так послезавтра.
«В поисках высоких дел»
Государственный центральный музей современной истории России размещается в бывшей усадьбе графа Разумовского — сегодня Тверская, 21. В 1831 году сюда из усадьбы князя Гагарина переехал Московский Английский клуб. Усадьбу Гагариных сожгли во время Наполеона, а вот особняк на Тверской сохранился. Как рассказывает Сергей Архангелов, судя по всему, у Разумовского был сметливый управляющий. Накануне того, как в Москву вошла наполеоновская армия, он приказал выбить стекла и рамы: «Представляете: конники Мюрата скачут по Тверской и видят брошенный, никому не нужный дом без стекол, без окон. Они и проскакали мимо». Лозунгом Московского Английского клуба был слоган «В поисках высоких дел». Члены клуба проводили большую благотворительную деятельность, попасть сюда стремились лучшие люди страны. Некоторые в очереди годами стояли, чтобы стать членом клуба — к примеру, Чаадаев записался в 16 лет, а членство получил лишь в 25. Пушкин здесь в пух и прах проигрался в карты — 24 000 просадил, гигантские деньги по тем временам. Старшины скостили ему 4000, а остальные разрешили выплатить за четыре года. За это время он написал «Евгения Онегина», женился на Наталье Николаевне и долг быстро погасил.Музейщикам, чем они особо гордятся, удалось сохранить богатейшую библиотеку Московского Английского клуба, которая насчитывает около миллиона томов.
Когда три с половиной года назад Сергей Архангелов пришел в музей директором, первым делом прошелся по фондам. В фонде графики и живописи ему показали кожаную папку с тесненным изображением Франсиско Гойи и надписью золотыми буквами: в дар советскому народу от испанского правительства. А внутри — подлинный Гойя, офорты из его четырех знаменитых серий: «Капричос», «Тавромахия», «Бедствия войны» и «Причуды». Как выяснилось, они поступили в музей еще в 1937 году, но полностью, как коллекция, никогда не выставлялись. И только в 2010 году музей на Тверской с участием института Сервантеса в Москве и испанского посольства создал выставку Гойи «Сумерки и свет».
Сегодня в фондах музея насчитывается более 1 млн 300 тыс. единиц хранения.