— Я посмотрела ваш гастрольный график в декабре — он как у Деда Мороза, ни одного свободного дня. У людей вновь проснулся вкус к авторской песне? Или просто к песне со смыслом?
— Скорее второе. Большинство моей аудитории вряд ли поклонники классической авторской песни. То есть Высоцкого с Визбором еще знают, но, к примеру, о братьях Мищуках многие даже не слышали.
— А как вы сами определяете свою аудиторию? Я пока вас ждала, смотрела, как заполняется зал. Приходят абсолютно разные люди — и по возрасту, и по внешнему виду, и по манерам.
— Мне этот вопрос не раз задавали. Сначала я говорил, что, наверное, это люди с определенным образовательным цензом — те, что
— ...«не путают Сартра с сортиром, а Ван Гога с Ван Даммом»? (строчка из песни Тимура Шаова «О пользе и вреде снобизма». — «МН»)
— Ну да, которые не путают. Хотя, скажем, в провинции приходит все больше людей из тех, кого принято называть простым народом. И даже если они о Сартре слыхом не слыхивали, то песню «О вреде снобизма» воспринимают с не меньшим энтузиазмом, чем столичные интеллектуалы. На самом деле это песня о понтах — а это всем понятно.
— На форуме ваши поклонники все чаще сравнивают вас с Высоцким, Алешковским, Галичем. Процитирую, к примеру: «Когда Шаов спел сегодня, как к американцу-русофилу, устроившему в Москве фонд по изучению загадочной русской души, пришли «те, что с чистыми руками и с холодной головой» и сказали: «Джонни, гоу хоум», — я почувствовала: вот оно, вернулось время Галича. Никто уже нигде такого сказать публично не может — а он со сцены может! Потому что поэту можно то, чего нельзя журналисту». Это так? Поэту можно?
— На форуме хорошие ребята. На самом деле, конечно, сегодня и в журналистике, и на сцене есть люди, гораздо более публицистично и остро высказывающиеся, чем я. Дмитрий Быков, к примеру, — мне очень нравится их совместный проект с Михаилом Ефремовым «Гражданин поэт». Александр Минкин в «Московском комсомольце», Виктор Шендерович... Десятки имен можно назвать. Я же скорее широко известен в узких кругах.
— Но согласны ли вы с мнением ваших хороших ребят с форума, что возвращаются времена Галича? Когда мы начинаем бояться говорить вслух то, что думаем? Искать подтексты как в статьях, так и в песнях?
— Да, это очень плохая примета, когда у человека включается самоцензор: что можно говорить, что нельзя и в какой аудитории. Причем включается у тех руководителей (газет, телеканалов, концертных залов), которым, я уверен, никто из Кремля не спускает черных списков. Они сами их внутри своей головы составляют и озвучивают: вот этого пустим в малых дозах, а вот этого ни в коем случае — ну вы же понимаете... А чего мы понимаем? А мы не понимаем, почему это так. Плохо, что вернулась сама эта фраза «ну вы же понимаете». И в этом смысле — злободневности слова, стиха — да, времена Галича возвращаются. Как недавно сказал Жванецкий, опять наступает мое время, время сатириков.
— Может быть, с этой злободневностью связан рост и вашей популярности? Какие песни больше заказывает и лучше принимает сегодня публика?
— Не могу сказать, что моя публика сегодня сильно политизирована. На самом деле люди хотят слушать разные песни. У нас недавно прошли совместные концерты с Виктором Шендеровичем, где мы сознательно выстроили политизированную программу, отметив 21 год российской демократии — как заметил Виктор, «очко нашей демократии». При этом некоторые мои поклонники сказали, что им это было менее интересно. Хотя концерты шли с успехом.
— Я слышала, многие концертные площадки отказывали в аренде зала, узнав, что вы выступаете вместе с Шендеровичем?
— Да, в Петербурге именно из-за Шендеровича, как нам сказал импресарио, 16 площадок отказались нас принять. Фактически это запрет на профессию. Виктор очень был рассержен. Сказал, будет думать, не подать ли ему в суд.
— А какая аргументация была у администраторов залов?
— А никакой. Аргументация нужна, когда концерт уже заявлен, когда проплатили аренду, продали билеты, а нужно срочно отказать. Тогда возникает или внезапный ремонт, или другие стихийные бедствия. А так вы приходите, а вам просто отказывают. И фраза вдогонку: «Ну вы же понимаете» Что ты с этим сделаешь?
— Странно, что город трех революций стал таким пугливым. В Москве вы с подобным не сталкивались?
— Тенденция простая: чем провинциальнее, тем пугливее. В Москве и площадок больше, и люди менее зависимы. А Петербург, к моему большому сожалению, сегодня заметно провинциальнее Москвы — сами петербуржцы с горечью признают, что из них сделали второстепенный город. Несмотря на то, что весь цвет и ум нашей эпохи вышел из северной столицы. А в маленьких городках и того хуже. Они ж там, бедолаги, все наперечет. Когда два зала в городе — губернатор, мэр надавят и съедят с потрохами. Впрочем, когда я без Шендеровича, меня, в общем, не трогают. Я дурачок, шут, что с меня взять.
— Как вы вступили в тандем, не побоюсь этого слова, с Шендеровичем?
— Случайно. Несколько раз встречались на дне рождения общего товарища, приглядывались, симпатизировали друг другу. Потом на юбилее у Войновича оказались вместе. Я, слушая его, и он, слушая меня, подмечали параллельность тем. Поэтому он предложил: давай так и выстроим программу, чтобы у нас песня и рассказик были на одну тему. Я вообще его обожаю, считаю, что он пишет гениально и невероятно смешно. Мне недавно жена из соседней комнаты кричит: опять Шендеровича читаешь? Я спрашиваю: как ты узнала? А у тебя, говорит, смех меняется, радостно-счастливые обертона в нем появляются.
— Я помню его рассказ о том, как он выступал на корпоративе московской мэрии и его все время просили подкорректировать текст в зависимости от реакции первого лица — тогда Юрия Лужкова. Вам приходилось выступать перед высокопоставленными чиновниками, новыми нашими капиталистами? Как они воспринимают ваш юмор?
— У капиталистов часто выступаю. Они же, как правило, и чиновники. Очень любят мои песни. Со многими я знаком. И по большей части это умные, тонкие, все понимающие люди, с нормальными взглядами. Пожалуй, только один раз попал совсем в чужую среду. Пригласил известный олигарх поучаствовать в частном концерте — условно говоря, между фокусником и ученым мишкой. Особняк в центре Москвы, золото-парча, мама дорогая. Едят-пьют, ничего не слушают. Тогда чего приглашали? И как-то меня это задело. Помню, прямо взъелся, и спел им под горячее о пользе и вреде снобизма: «Нувориши тихо хавают омаров, маргиналы хлещут горькую заразу. «Мы, конечно, круче Занзибара!» Государственный снобизм сродни маразму»
«Обычно в домашней обстановке даже самые записные патриоты вполне себе либеральны, не прочь и подколочку в свой адрес послушать».
— И что, нувориши перестали хавать омаров?
— Да ну, бросьте, как слону дробина. Сделали вид, что не заметили. Но я свое удовольствие получил. Впрочем, это исключение. Как правило, приглашают те, кто знает и любит то, что я делаю. И обычно в домашней обстановке даже самые записные патриоты вполне себе либеральны, не прочь и подколочку в свой адрес послушать. Как это у Высоцкого — «меня к себе зовут большие люди, чтоб я им пел «Охоту на волков». Понятно, если б я на концерте, посвященном — ну не знаю — инаугурации президента, вышел и спел свои куплеты, они бы первые сказали «ай-ай-ай». Сегодня все всё понимают — прямо как в позднесоветские времена. И цену последним выборам знают. Но соблюдают правила игры.
— На одном из концертов вам пришла записка от слушателя: спасибо за глубокое препарирование идиотизма. Согласны с такой оценкой вашего творчества? Тем для препарирования хватает?
— О да, тем хватает. Времени не хватает, а тем навалом. Могло бы и поменьше быть.
— Приглашают ли вас на ТВ? Или, может, сами не идете?
— Было бы глупо не ходить — это реклама. На центральные каналы приглашают в гомеопатических дозах — в очень утренние или очень ночные передачи. Недавно вот на «Втором» был, в программе «Профилактика» в два часа ночи — как раз после выступления на площади, когда все немного осмелели. Позже один из журналистов мне сказал: наше начальство тебя слушает, но в эфир не пустит — ну ты же понимаешь... А кабельные каналы приглашают охотно.
— Где вас жарче принимают — в Москве, в стране, за границей? Какие вопросы задают на концертах?
— Особой разницы я не ощущаю. В той же провинции большинство моих слушателей — это местная интеллигенция. Врачи, инженеры, библиотекари...
«Раньше я вообще требовал, чтобы обязательно два-три ряда продавали по самым низким ценам, доступным для пенсионеров, учителей, врачей».
— У них хватает денег на билеты?
— Вы думаете, у меня дорогие билеты? Вовсе нет. Раньше я вообще требовал, чтобы обязательно два-три ряда продавали по самым низким ценам, доступным для пенсионеров, учителей, врачей. Пара рядов большого убытка не принесет, но по крайней мере я буду точно знать, что человек, который хочет попасть ко мне на концерт, на него попадет. Сейчас сложнее стало диктовать свои условия, потому что вообще хуже стало с концертной деятельностью. Многие импресарио рады, когда в ноль выходят, без убытка.
— Почему так? Народу не до песен?
— Не знаю, но все концертники вам это подтвердят. Причем во всех сегментах — начиная от интеллектуальных зрелищ до попсы.
— Вы, как я прочитала в вашей книге, довольно поздно узнали, что вышли из черкесского дворянского рода?
— Да, родители от нас с братом это долго скрывали. Дед по отцу — Азамат-Гирей Шаов — был репрессирован еще в 1933 году: и за фамилию, и за то, что служил в Белой армии. Больше его никто не видел. Сохранилась дедова шашка, которую отец боялся держать в квартире и прятал в подвале дома. В 1970-е подвал взломали, шашку утащили — боюсь, это мы с братом разболтали, что у нас хранится такая реликвия. Бабушка после ареста деда осталась одна с детьми, но умудрилась всем им дать образование. Отец окончил в Харькове политех — он инженер, конструктор, изобретатель, в партию даже вступил, несмотря на свое происхождение, но так, для служебного роста. А мама была более идейным человеком. Ее отец, Адбул-Хамид Шаршенбиевич, — просветитель ногайского народа, писатель, историк. В Астраханской губернии открыл первые земские школы для детей бедных скотоводов, преподавал там русский язык. Им же была составлена новая графическая основа ногайского алфавита — на кириллице. Но потом что-то там случилось (сегодня мы с братом пытаемся выяснить, что именно), он поднялся и со всей семьей, с маленькими детьми, переехал в наши края — в Дагестан, в Карачаево-Черкесию. Думаю, спасался от репрессий. В Астрахани сегодня есть музей имени деда, каждый год в марте, в день его рождения, проходят Джанибековские чтения. В следующем году будут памятник открывать на набережной. Надеюсь, смогу поехать, и детей с собой возьму — пусть посмотрят.
— Вы застали деда в живых?
— Нет. Да и бабушек помню смутно. Нас с братом воспитывали родители. Как воспитывали? Трудно объяснить на словах... Ну мы с братом видели, что отец всегда встает, когда в дом заходит человек старше него. И я до сих пор вскакиваю — где бы ни был. Знали, что гостя надо проводить, не закрывать дверь, пока он не спустится, а еще лучше с ним на пролет ниже спуститься — я хорошо запомнил, как мой дядька толкнул меня в спину, сказав: сделай эти десять шагов, мальчик.
— Когда вы слышите истории про кавказские свадьбы в Москве — со всеми этими кортежами из «Бентли» и выстрелами в воздух, что думаете про земляков? Почему, образно говоря, они сегодня не встают, когда входят старшие?
— Я каждый год езжу к себе домой в Карачаево-Черкесию, выбираюсь в Архыз, в самые отдаленные горные деревни, разговариваю с людьми и каждый раз поражаюсь, как все изменилось. В Москве просто не представляют себе, что там творится. Какие законы действуют — местные, неписаные. Чем живут люди. Как развлекается молодежь. Подавляющее большинство толкует сегодня только о деньгах. Я не понимаю, как там выживают театры, музеи — никто в них не ходит. Конечно, еще не вымерла вся интеллигенция, но молодняк уже совсем другой. Они целыми днями смотрят ТВ-ящик и весь этот яд впитывают — эти сериалы для тупых, ток-шоу про наших доморощенных звезд вроде Баскова или парикмахера этого, несчастного фрика. И что потом удивляться, почему они в воздух палят. Это они так говорят: мы тоже крутые, у нас тоже денег много.
— Вы черкес, ваша жена грузинка из Абхазии. Никогда не слышали в Москве в свой адрес слова «понаехали»?
— Нет, слава богу. Мы с женой ощущаем себя русскими людьми. И дети абсолютно русские люди. К счастью и к сожалению. К счастью — потому что я сам человек русской культуры, к сожалению — потому что о корнях надо помнить, самоидентификация должна оставаться. Я вырос на Кавказе, там моя родня, там мои корни, там моя культура, и мне горько, что сегодня в стране набирают силу антикавказские настроения.
— Думаете, это государственная политика?
— Нет, не думаю. Власти это невыгодно. Другое дело, что государство проводит тупую в этом отношении политику. Патриотизм — это хорошо, но когда им начинают размахивать как дубиной — опасно. К объединению наций это не приводит.
— Вы никогда не думали уехать из страны? Ваши концерты за рубежом проходят с аншлагами.
— И что? Это ни о чем не говорит. В Канаде один пожилой доктор сказал мне: уезжать надо не тогда, когда тебе что-то не нравится, а когда просто не можешь оставаться. Когда это связано с физической опасностью для тебя или семьи — только тогда. Потому что за рубежом ты никогда не будешь своим. Я это прекрасно понимаю.
— Андрей Макаревич горюет о судьбах родины, возмущаясь размахом коррупции. Юрий Шевчук поддерживает оппозицию. Сергей Шнуров его подстебывает. Как вы относитесь к проявлениям гражданской позиции ваших коллег по цеху?
— Когда о судьбах родины горюет Михалков — это одно, а когда Макаревич — совсем другое. И если достало уже и Макаревича — а он очень умный человек — значит, действительно в нашем государстве что-то неладно. В открытом письме Путину Макаревич изложил свою позицию — что в этом плохого? Люди его письмо тоже прочли, и президенту надо было реагировать. Он и отреагировал, довольно раздраженно. Значит, обращение достигло цели.
«В какую эпоху ни задай русскому человеку вопрос, как дела в стране, он ответит: ужас-ужас или просто ужас».
— Суровый Лимонов когда-то написал, что комедия и пародия — жанры умирающего государства. Я-то уверена в обратном: пока смеемся — еще живем. А вы как думаете?
— Будучи сыном историка, я знаю, что в какую эпоху ни задай русскому человеку вопрос, как дела в стране (может быть, за исключением конца XIX века), он ответит: ужас-ужас или просто ужас. Но при этом как-то живем, не умираем и даже иногда развиваемся. Я природный оптимист. За революцией следует реакция, но за реакцией — новая революция. Неизбежно. Давайте сам себя процитирую: «И все ж я твердо заявляю:/ Полно, братцы, хватит ныть!/ Что, нас первый раз кидают?/ Так ужраться и не жить?/ Завари-ка, жинка, чаю/ Да варенье не забудь,/ Нас клюют, а мы крепчаем,/ Расхлебаем как-нибудь!»
Какая муза его укусила
Тимур Шаов — поэт, музыкант, автор-исполнитель. Родился в Черкесске. Окончил Ставропольский мединститут. Начал работать врачом-терапевтом в Черкесской областной больнице, потом переехал по распределению в станицу Зеленчукская, позже — в поселок Нижний Архыз. В 1996 году послал кассету со своими песнями на конкурс «Московских окон». Был замечен, приглашен в Москву. Долгое время пытался совмещать концертную деятельность с врачеванием, но в конце 1990-х пришлось сделать выбор и окончательно переехать в столицу. В 2001 году получил профессиональную премию в жанре сатиры и юмора «Золотой Остап». Этим летом получил звание заслуженного артиста Карачаево-Черкесской республики. Автор более 150 песен, восьми альбомов, двух книг.