«Унас больше нет литературы. То, что сейчас пишут, читать нельзя. Это шагистика. И скульптуры нет — одни торсы. Если музыка еще жива, так это оттого, что в нее труднее вторгнуться». Если я назову автора этого высказывания, читатель может не поверить — сказал это Гитлер.
Сочинители романов, ценители живописи, ироничные критики — эти свои роли фюрер и его ближайшие соратники играли в узком кругу посвященных. Здесь Геббельс мог, краснея, декламировать свои сонеты, а Гитлер, смущаясь, позволить исполнить увертюру собственного сочинения к опере «Лоэнгрин». Допускались ли в этот круг те, кто занимался искусством профессионально? Да, допускались. Мало того, именно этот четко очерченный круг был для многих из них единственным пространством, «свободным от мутных волн гляйхшалтунг (координации), затопивших немецкое искусство».
Последние слова принадлежат Альбрехту Хаусхоферу, драматургу и поэту. В 1938 году Альбрехт прочитал отрывки из своей новой пьесы Гитлеру и Гессу. Гесс предложил назвать пьесу «Сулла», сказав, что имя самого страшного диктатора в истории человечества говорит само за себя. Гитлер весело возразил, что самым страшным уж конечно теперь сделается он, Адольф. Все трое смеялись.
Эту сцену Хаусхофер описал в дневнике, который вел в тюрьме «Моабит» после своего ареста в 1945 году. Здесь же в тюрьме он написал свои знаменитые «Моабитские сонеты». Вместе со стихами попала на волю и его последняя записка: «Если сейчас я со слезами в строчках поклянусь миру, что никогда не служил при столе диктатора, это будет правдой. Я не прислуживал и не кормился от этого стола, но я садился за него, если меня звали».
Альбрехта расстреляли в апреле 1945 года. Эмиль Яннингс, Лени Рифеншталь, Эрнст Юнгер, Герхард Гауптман, Георг Гросс и многие другие из тех, кто «садился за этот стол, если его звали», остались в живых.
Эмиль Яннингс — гордость немецкого кинематографа, лауреат «Оскара» — в 1930-е был членом имперского сената культуры. В 1941 году он начал сниматься в фильме о Бисмарке, высокочтимом в Третьем рейхе политике. Во время съемок Гиммлер, который иногда устраивал для высокопоставленных нацистов «воспитательные поездки» по концентрационным лагерям, пригласил на такую экскурсию и Яннингса. Потом на съемках Яннингс жаловался, что никак не может по-настоящему включиться в работу — для этого ему «нужно забыть то, что увидел в лагере, а забыть я не могу». Но он все-таки справился и с нервами, и с совестью, и Бисмарка сыграл.
В 1938-м Лени Рифеншталь — та самая, что сняла «Триумф воли», фильм о партийном съезде в Нюрнберге, — пригласила все близкое окружение фюрера на просмотр пленок, снятых в Баварских Альпах. Рудольф Гесс так описывал тот эпизод: «Рифеншталь смонтировала несколько сюжетов о жизни крестьян из горных деревушек. Эта жизнь — муравьиная, заведенная от веку, почти лишенная эмоционального движения — неожиданно приковала к себе внимание. Резка хлеба к завтраку, утренняя дойка коровы, копошение домашней живности во дворе, игра ребенка с козленком и щенком, развешивание трав для сушки под навесом, неторопливое раскуривание трубки и — внезапно, крупным планом — усталые глаза крестьянина, обращенные на закат.
— Просто, цельно, самодостаточно, — прокомментировал Геббельс. — Но! Во всем этом нет ни капли, ни крошки, ни грана, ни йоты, ни тени, ни искры… национал-социализма.
Все посмотрели на фюрера. Он только поморщился.
— А я о нем просто забыла, — улыбнулась Рифеншталь. Фюрер тоже улыбнулся и предложил смотреть дальше».
Гитлер, как видим, оказался тоньше своего главного пропагандиста. Он прекрасно понимал, что ничего Рифеншталь не «забыла», что идеи национал-социализма не обязательно должны торчать из каждого ее кадра. Она свое дело сделала, причем талантливо и профессионально.
Из дневника Бормана: «Рейхс-ляйтер Лей сказал мне, что хочет пригласить фюрера на съезд победителей имперских рабочих соревнований. Я предложил Рифеншталь перемонтировать «Триумф воли» в сокращенный вариант — самые сильные сцены, на сорок минут». Из записок начальника имперской канцелярии Ганса Ламмерса: «После просмотра Лей неожиданно обратился к молодому трудфронтовцу с вопросом: «Хочешь ли ты встать в колонну и отдать свою волю вождю?» Ответом был рев пяти сотен глоток: «Да-а!!!» Я подшутил над Геббельсом — какую йоту или пинту национал-социализма видит он теперь? А Гесс его переспросил в своей невозмутимой манере: «По-твоему, национал-социализм сам себя снимал, а Хелен снова о нем забыла?» Фюрер, услышав, рассмеялся. Он впервые за последние дни выглядел очень довольным».
Снова из дневника Бормана. Запись от 10 сентября того же 1938 года — период подготовительных встреч Гитлера и Чемберлена накануне подписания мюнхенских соглашений. «Затронули вопрос о литературе. Сэр Невилл (Чемберлен) обратился к фрейлейн Гесс с вопросом: как она считает, отчего власть так охотно пускает писателей на трибуны? Да оттого, что писатель — легко увлекающееся, внушаемое существо, его можно подвигнуть на полезные власти речи. Однако стоит ему сесть за свои сочинения, как «внушать» ему начинает талант, а талант всегда оппозиционен власти. Какая мысль! Фюрер с ней согласился».
Нет, не случайно он формировал узкий круг талантливых творцов вокруг себя, не зря приглашал их к столу, опекал и поощрял. Национал-социализм победил «оппозицию таланта» Лени Рифеншталь, как победил оппозицию всех прочих талантов — всех, что согласились быть допущенными к столу.