«А вот вы, интересно, за кого бы голосовали?» — спросили меня в самолете SAS, когда до Москвы оставался еще чуть ли не час лета. При том, что до этого разговор с моей случайной попутчицей шел исключительно о превратностях погоды. Ошалев от уровня предлагаемой мне интимности, я пожал плечами.
Привычка ошалевать в таких случаях сама воспиталась у меня за годы жизни в Европе, где случайная попутчица скорее расскажет тебе о гинекологических проблемах (менструации — вполне обсуждаемая публично тема, например, в Дании), чем признается в том, за кого намерена голосовать на выборах. Этот вопрос — один из самых непристойных, который может представить себе западный европеец. Непристойнее, пожалуй, только поинтересоваться у собеседника размером его зарплаты. В такие лужи тут садятся исключительно иностранцы, да и то не чаще раза-двух: улыбка, с которой встречают вопросы подобного рода, быстро и навсегда отбивает охоту к интервью на тему о политических пристрастиях собеседников.
Этот спич отнюдь не о преимуществах «цивилизованной Европы» перед «нецивилизованной Россией»: эта нелюбимая мною песня давным-давно спета — и не мною, а гораздо более популярными певцами. Что касается меня, то, участвуя недавно в интернет-конференции, проводившейся журналом «Дружба народов», я-то как раз высказался в том смысле, что ни Европе у России, ни России у Европы учиться нечему, поскольку исторический опыт одной страны — увы или ура — невоспроизводим в условиях другой. Я просто-напросто констатирую тот факт, что так называемые национально-культурные акценты по обе стороны полуразрушенного железного занавеса все еще расставлены очень по-разному. И потому вопросы, связанные с политической ориентацией индивида, в отличие, например, от вопросов, связанных с его же сексуальной ориентацией, здесь, на демократическом Западе, где дитя, даже еще находясь в утробе матери, готово умереть за свободу слова, считаются выходящими за рамки приличия. При этом никто не мешает тебе самому сколько угодно распространяться о том, голосуешь ты за красных, синих, зеленых или каких-нибудь еще, табу наложено лишь на вопрос о том, какой цвет предпочитает твой собеседник. А уж вербовка визави — вроде всякого рода аргументов, почему и ему следовало бы голосовать за ту же партию, что и ты, — эта беспардонность чуть ли не подсудна.
Пытаясь сосчитать, сколько моих друзей и коллег в свое время напрямую поставили меня в известность о своих политических симпатиях, я насчитал одного, которому, собственно, и скрывать нечего: его как представителя партии «Единый список» (Enhedslisten) попросту знают в лицо. Что касается прочих друзей и знакомых — нет-нет, я не думаю, что заблуждаюсь касательно цвета кого-либо из них или что они заблуждаются касательно меня, — но интимных подробностей голосования нам обсуждать не случается. Иронизировать по поводу предполагаемого цвета собеседника — это пожалуйста: «Ты ведь у нас известный консерватор!» И собеседник, комично разводя руками, будет кивать, а на первых же выборах проголосует за социал-демократов. О чем, впрочем, никто не узнает, ибо тайна сия велика есть. Потому-то, кстати, успех еще год назад популярной здесь одной из крайне правых партий — Датской народной партии (Dansk Folkeparti) — обсуждался тогда, в частности, и следующим образом: «Интересно, кто за них голосует? В моем окружении точно нет ни одного их приверженца». Приверженцев точно не было, но ведь голосовали. И многие, судя по тогдашнему обилию мандатов Датской народной партии в фолькетинге.
Я знаком с людьми из более чем состоятельных слоев общества, которые, по моему подозрению, голосуют за «Единый список», самим своим существованием подрывающий их интересы. Знаком и с двумя-тремя бомжами, мыслями своими находящимися далеко справа, где им быть вроде бы ни к чему. «Плох тот нищий, который не мечтает стать принцем», — дежурно острит один из них. Мнения своего среди сотоварищей, понятное дело, не пропагандируя: бомжи-то они бомжи, а манипулировать собой не дадут. В лучшем случае скажут скучными голосами: «Да-а-а, ма-а-ама» — именно так реагируют в Дании на любую попытку наставить на путь истинный. А в худшем — как бы и не побили роялиста.
Вечер после дня выборов в большинстве западноевропейских стран — время, когда удобно было бы проводить статистические исследования по выявлению процента «понаехавших» в составе населения страны. Ибо по улицам почти только «понаехавшие» и прогуливаются — аборигены сидят у телевизоров, нервно следя за колебаниями высоты красного и синего столбиков в уголке экрана: идет подсчет голосов. В Дании, где процент голосующих, кстати, весьма высок, знают, что готовиться нужно к обоим финалам: расхождения чаще всего оказываются минимальными — два-три мандата могут решить исход выборов. А лидеры соревнующихся партий накануне дня выборов готовят сразу две речи: одну на случай победы, другую на случай провала. Непонятно, правда, как им удается заставить бедное сердце и ликовать, и рыдать одновременно.
Не сказать, чтобы датчане, раз и навсегда табуировавшие вопрос «с кем ты?», были народом в принципе нелюбопытным, они тоже очень не прочь посплетничать (судя, например, по устойчивому интересу к таблоидам вроде Ekstrabaldet или BT). Но ни разу за шестнадцать лет жизни в Дании я не встречал интервью с местными звездами, где их спрашивали бы, за кого они голосуют.
Когда я наконец приземлился в Москве и, доехав до места ночлега, включил телевизор, то сразу увидел там именно звезду экрана, со сдержанной страстью рассказывавшую о том, за кого она проголосует 4 марта и почему. «Лучше бы она рассказала о задержке менструаций», — скривился я, на что моя мама только покачала головой и вздохнула, думая, наверное, о том, как все-таки портит людей Запад.