Другие вызваны вперед

Когда-то, при прежней дирекции балетной труппы, фестиваль козырял: 1) премьерами; 2) гастролями других трупп; 3) заезжими звездами в спектаклях Мариинского театра. Премьеры обозначали векторы художественной политики. Прежде это были публикации на русской сцене сочинений хореографов-эмигрантов, реставрация подлинных старых текстов, эксперименты начинающих танцсочинителей. Со сменой начальства место начинающих — беспомощных графоманов — заняли новые, точно такие же. Но вектор повернулся — реставрировать стали не Петипа и Фокина, а Леонида Якобсона, пополнять афишу не Форсайтом, а Роланом Пети. В этом явственно просвечивало описанное Тютчевым «чувство затаенной злости/ На новый, современный мир,/ Где новые садятся гости/ За уготованный им пир».

Нынче премьерой объявили «Юношу и смерть». Этот балет Пети шел здесь с 1998 года в редуцированных декорациях, теперь их восполнили. И состав само собой сменился. А смысл тот же — согласно автору либретто Жану Кокто в мансарду к мятущемуся юному художнику является девица-вамп, экспрессивно выясняет с ним отношения, соблазняет петлей, в которую тот и лезет, а она, вернувшись уже в маске-черепе, уводит его на крыши Парижа, открывающиеся за взмывшими в воздух стенами. Эта глупая в своей многозначительной напыщенности история рассказана при помощи абсолютно произвольного набора па. У Пети нет ничего обязательного, и двойные ассамбле героя запросто можно заменить на, допустим, пируэты, на результат не влияет. А у Баланчина (освоенный за последние 15 лет большой корпус его сочинений, к счастью, не растеряли) в «Блудном сыне» и в Ballet Imperial, шедших в один вечер с Пети, все необходимо, и ни одно движение не тронуть.

Творческого смысла в возобновлении «Юноши и смерти» не было, разве что производственный — два исполнителя, а целое отделение закрыли, это вам не «Болеро» Бежара (его, в числе прочих опусов классика, привез на фестиваль Bejart ballet Lausanne): ради 15 минут надо мобилизовать почти 40 человек.

Раз больше новинок не случилось, остается оценивать качество: насколько реальность соответствовала заявленному статусу.

Тереза Райхлен и Дэниэл Ульбрихт из New-York City Ballet «Блудного сына» собой не испортили, но на звание звезд не тянули. Как и второй солист (в балетной иерархии) Тимур Аскеров — на премьерскую партию в Империале, особенно рядом с Викторией Терешкиной, которая явилась абсолютно imperiale.

Терешкина, бесспорно, лучшая балерина труппы (Диана Вишнева тоже значится в ней, но она давно уже самостоятельное художественное явление мирового масштаба), задала такой артистический уровень, в сравнении с которым многое пожухло и осыпалось. Для Одетты-Одиллии, кроме технической чистоты, потребны еще индивидуальность и харизма, но прима-балерина Алина Сомова в фестивальном «Лебедином озере» была такова, что, если спрятать ее в ряду лебедей, Зигфрид нипочем бы не опознал свою зазнобу. Зигфридом стал Метью Голдинг из Голландского национального балета, который ни в этой партии, ни в гала-концерте не предъявил ничего, кроме обаятельной внешности и мягких ног, заставив ностальгически вспомнить прошлогоднего Зигфрида — невероятного Дэвида Холберга.

Вообще у многих статусы малость поехали, и премьеры танцевали от силы как корифеи. Зато первый солист Александр Сергеев в бенефис своего педагога Геннадия Селюцкого (стилистически точная работа в «Бабочке» Марии Тальони и прямо-таки завораживающая в номере Ролана Пети «Леда и лебедь») и в «Лунном Пьеро» Алексея Ратманского (вечер Дианы Вишневой) показал настоящий премьерский танец. Как и второй солист Константин Зверев — Тореро в «Кармен-сюите».

«Кармен-сюита», которую давали в начале финального гала, вообще ошеломила. Диана Вишнева в последние годы практически в одиночку отвечает за появление на Мариинской сцене качественной хореографии. А тут она вышла в хореографии, казавшейся в других исполнениях и устаревшей, и надоевшей, — и все вдруг задышало, наполнилось густой горячей жизнью. Превосходная актерская работа: точнейшие нюансы, дивная скоординированность всех выразительных средств, от мыска пуанта до кончиков ресниц, а главное — искрящая энергетика, пресловутая «химия»: дуэт с Тореро просто сочился жарким сексом.

Программа одноактных балетов Вишневой — «новый, современный мир» — в соседстве с юбилеем Селюцкого, проникнутым духом ностальгии по советскому прошлому, привела на память еще одни строки Тютчева — насчет «желчи горького сознанья,/ Что нас поток уж не несет,/ И что другие есть призванья,/ Другие вызваны вперед».