Фестиваль Мстислава Ростроповича в этом году начался с Шостаковича, а завершился обсуждением Чайковского, когда был обнародован громкий проект создания центра культурного наследия Ростроповича и Вишневской — в том здании, где сейчас находится Культурный центр имени Чайковского. Публика обрадовалась и заволновалась одновременно. Государство подарило ей возможность приобщиться к наследию выдающихся музыкантов, но смешанные чувства вызывал адрес размещения подарка.
В интернете уже можно подписать обращение к главе Фонда Мстислава Ростроповича Ольге Ростропович, где сказано: «Обнародованная на днях информация о том, что на Кудринской площади, дом 46/54, строение 1 и строение 2, будет создан Центр культурного и исторического наследия М.Л. Ростроповича и Г.П. Вишневской, могла бы считаться радостной новостью, свидетельствующей о внимании властей к развитию отечественной культуры. Вас можно было бы искренне поздравить, если бы не одно обстоятельство, а именно сам адрес предполагаемого будущего центра. В сообщениях о том, что центр культурного и исторического наследия ваших выдающихся родителей будет располагаться по вышеуказанному адресу, нигде не сказано, что это единственный уцелевший в Москве адрес, по которому жил великий русский композитор. Думается, что и вы наверняка не располагали этой информацией. Будучи дочерью выдающихся музыкантов, вы вряд ли посягнули бы на святое для каждого любящего классическую музыку место, так тесно связанное с Чайковским. Иначе как досадным недоразумением сложившуюся ситуацию назвать трудно».
На сегодняшний день петицию подписала только сотня человек, а министр культуры Александр Авдеев между тем сообщил на пресс-конференции, что здание, находившееся в ведении Москвы и служившее филиалом Музея музыкальной культуры им. Глинки, передается в федеральное подчинение. Экспозиция в комнатах, где жил Чайковский (личных вещей композитора там нет, но воссоздана соответствующая атмосфера и антураж), сохранится. В остальных помещениях и в здании, которое еще надо построить рядом, будет выставлена коллекция Ростроповича—Вишневской — инструменты, костюмы, архивы, среди которых письма Чайковского, Римского-Корсакова, Балакирева, Шнитке.
Интонация спора появилась в сюжете о принадлежности и расположении материальных ценностей со всей их культурной значимостью скорее всего потому, что в Культурном центре им. Чайковского в последние годы стали регулярно случаться хорошие концерты — верхний этаж особняка перестроен в современный камерный зал на манер европейских лофтов, и в нем обосновалось новое исполнительское поколение. Там было свободно, недорого, делай что хочешь. Маленький европейский зал в центре города стал важен для искусства, иначе передача здания из одного подчинения в другое и появление в Москве коллекции Ростроповича—Вишневской вызвало бы среди музыкантов только восхищение торжеством красоты, что и было бы справедливо.
Есть понятная административная логика в том, что сообщение об учреждении центра появилось под финал фестиваля. Но по-хорошему и одного музыкального содержания было бы достаточно, чтобы фестиваль произвел впечатление и запомнился. Месяц концертного ажиотажа, три превосходных европейских оркестра после голодных дней прошлого и нынешнего сезона, красивые программы и интригующие дирижерские имена. Ударный финал проекта — два концерта римского оркестра Национальной академии Санта-Чечилия с Антонио Паппано (у него в подчинении еще оркестр лондонского оперного театра «Ковент-Гарден»). Один из лучших европейских оркестров наиграл за два вечера несколько популярных и раритетных симфонических миниатюр и две хрестоматийные симфонии — Четвертую Шумана и Девятую Дворжака, очаровывая публику энергичными манерами, улыбающимися оркестрантами, азартным стилем и роскошным, самодостаточным звучанием. Совсем иначе за несколько дней до появления в Москве итальянцев звучал Оркестр де Пари, с которым ловко управляется сын легендарного эстонского дирижера Неэме Ярви и сам востребованный в мире специалист Пааво Ярви. Не так давно он раз продирижировал в Москве Российским национальным оркестром, и с парижанами сыграл здесь только одну программу, но парижане для него свои, и это слышно. Оркестр играл, как будто был продолжением дирижерского жеста, дышал, был пластичен, мягок и утонченностью не пугал, но подкупал. И настолько же, насколько Четвертая симфония Шумана в исполнении итальянцев представала пышной игрой симфоническими мускулами, настолько же шумановская Первая в парижской версии Ярви, будучи, кажется, игрой ума, звучала нежным подарком. В котором каждая реплика — быстрая мысль и сильное чувство, и от разговора не оторваться.
Весь фестиваль стал очевидным событием года, и жаль, что для части публики к нему пристроилась мысль о странном выборе — между возможностью организации такого шикарного проекта и сохранением маленького концертного пространства в центре города. Лучше бы, правда, и того и другого, можно без хлеба.