— Фильм «Иуда» — вполне светское произведение, так же как и повесть Леонида Андреева. Вас интересовал религиозный аспект известной истории или это был исключительно повод поговорить о «психологии предательства», как писал Андреев об идее «Иуды Искариота»?
— Мне кажется, что вообще все — это светская история. И все размышления — светские. И мне было интересно именно размышление о том, как это можно трактовать и как это трактовал Леонид Андреев. Мы со сценаристом Всеволодом Бенигсеном тоже нашли какую-то свою гавань и дали свою трактовку. А судить о том, что же на самом деле произошло, я вообще не берусь: было, не было — я не знаю. Это определенная мифология, которую надо, условно говоря, каждые сто лет переосмыслять, потому что общество двигается дальше и, соответственно, нужно идти вперед и в своих размышлениях. Собственно, это и есть жизнь.
Андрей Богатырев
Родился в 1985 году в Москве. В 2007-м окончил ВГИК (мастерская режиссуры неигрового кино Ефима Резникова и Бориса Караджева). Режиссер документальной короткометражки «P.S. Рок» и полнометражных игровых фильмов «Баги» (2011) и «Иуда» (2013). Лидер рок-группы «тОт»
— Если уж речь зашла о мифологии — почему вы выбрали именно христианскую?
— Еще во время учебы во ВГИКе меня увлекали масштабные темы. Это, наверное, природа юных людей, сейчас я из этого немного вырос — стало спокойнее жить. А на тот момент меня это очень интересовало. Хотелось поднять что-то глобальное, разворотить, найти свои смыслы. Да и произведение Леонида Андреева революционное — в том смысле, что было написано перед революцией и вобрало в себя многие мысли той эпохи: что есть хорошо, что плохо, на что можно пойти ради высокой цели. Многие вопросы, которые затрагивает Андреев, предвещали революцию и события того времени. Сейчас мне это интересно уже в несколько другом ключе: у каждого человека есть свой абсолютно уникальный путь. Ни один из них не лучше и не хуже другого, все для чего-то нужно, и в этом вселенском замысле у каждого своя роль. Для меня было важно пройти этот путь вместе с Иудой и понять, в чем заключалось его предназначение.
— Собственная трактовка жизни и личности Иуды, немного отличная от видения Андреева, о которой вы говорите, в фильме хорошо считывается. Так, в картине есть ряд диалогов, которых нет в повести. Какие смысловые акценты были для вас важны?
— Опять же идея пути. Для меня и, думаю, для Андреева Иуда — человек, который здесь все прошел, все знает и ничему не удивляется. И вдруг он сталкивается с человеком, которого не может раскусить. Через окружение Иисуса он начинает его прощупывать. Нам с Бенигсеном были нужны какие-то дополнительные инструменты, чтобы это раскрыть — поэтому появился разговор с куртизанкой, которого нет у Андреева, и несколько других эпизодов.
А кто я? Я жизнь потрачу, чтобы ответить на этот вопрос, а в конце жизни подумаю: да ничего я не понял
— Так Иуда — он, по-вашему, кто: провокатор, проверяющий людей на прочность, посредник, сознательно принявший на себя роль предателя, чтобы помочь Иисусу исполнить свою миссию на земле, или просто насквозь гнилой и лживый человек?
— Я вам на это задам похожий вопрос — вы кто? Вы живой человек, который вбирает в себя огромное количество смыслов, страхов. А кто я? Я жизнь потрачу, чтобы ответить на этот вопрос, а в конце жизни подумаю: да ничего я не понял. Для меня Иуда — человек, который идет своим путем. Он посчитал, что будет правильным предать Христа ради самого Христа. И в этом поступке он находит свое очищение. Он многое понял в жизни и в конце извиняется даже не за то, что предал Христа, а за то, как прожил свою жизнь. Он много кому причинил зло, и в финале он в полной мере осознает, что сам был частью того мира, который так ненавидел.
— По форме «Иуда» вполне традиционен — это костюмный фильм в исторических декорациях. Почему вы выбрали именно такое визуальное решение? Были другие варианты?
— Вариантов было много. Как человек, который еще не выработал свой кинематографический язык, я искал разные возможности раскрыть эту идею. Были мысли перенести действие куда-нибудь в Сибирь или вообще поместить полную условность в стилистике «Догвилля», чтобы показать, что неважно, где это происходило, сколько было апостолов и прочее. Важно было попытаться докопаться до сути. В итоге, как я сейчас понимаю, мы выбрали компромиссное решение: снимали не в Израиле, а на Мальте, с намеренными неточностями — Голгофа в фильме намеренно не гора, а низина, апостолов меньше, чем в библейской истории. Сейчас, когда прошло время, я понимаю, что где-то не дожал, где-то нужно было сделать острее, жестче, чтобы передать посыл: не важна форма, важна суть.
— Почему вы все-таки решили отказаться от чистой условности?
— Чем чище метод, тем более заезженным он становится. Фон Триер сделал «Догвилль», и уже трудно туда нырять. Такие вещи редко появляются, и мне кажется, повторять их не очень хорошо. Поэтому я сам себя поместил в более комфортные обстоятельства. Я режиссер-документалист, и мне хотелось создать психологическую достоверность проживания: у персонажей грязные ногти, зубы, они общаются между собой на реалистическом, а не мифологическом языке.
— Вы называете себя режиссером-документалистом, но при этом сняли уже два игровых фильма. Еще не определились, что для вас интереснее?
— Мне интересно все. Я занимаюсь музыкой, у меня есть рок-группа. Я не считаю, что через тридцать лет должен быть мастером какого-то одного дела. Я просто хочу делать то, что мне интересно на данный момент. В свое время я мечтал быть режиссером игрового кино. Но так сложилось, что поступил во ВГИК на документалистику. Я подавал документы сразу на два факультета: игрового и документального кино. Прошел на оба, но в первом случае на платное обучение, а во втором на бюджет. В итоге выбрал документалистику, о чем не жалею, мне это очень многое дало. Сейчас мне ближе игровое кино, потому я стал пробивать готовые сценарии, сначала «Баги», потом «Иуду». К счастью, мне это удалось.
— Я видела «Баги» и документальную короткометражку«P.S. Рок» — в обеих этих работах прослеживается линия, которая потом продолжается в «Иуде». С одной стороны, предательство как личный выбор, с другой — система ценностей, в которой существует общество и которая влияет на каждого человека. Вам до сих пор интересна эта тема или это уже пройденный этап?
— До сих пор, только сейчас, может, в другом ключе. Может, не побоюсь этого слова, более взрослом, хотя, думаю, через десять лет я буду смеяться над тем, что сейчас говорю. Мне всегда интересен человек и общество — какой выбор человек делает внутри общества, которое нам всегда диктует, как жить и думать. Когда человек как-то абстрагируется от этого, он начинает сам к себе прислушиваться. У меня это делает и Иуда. Он вышел из игры, оказался за рамками общества, так же как и герой фильма «Баги». Правильно он сделал или нет — это уже другой вопрос.
— Вам самому удается встать вне общества?
— Я не настолько крут, чтобы быть вне общества. Я нахожусь и там и там — поэтому не могу проанализировать весь объем, но я пытаюсь делать какие-то «вылазки» за рамки этого общества, что-то увидеть, понять и возвести это в образ.
— Расскажите о своей группе «тОт», какую музыку вы играете?
— По стилистике это был инди-рок…
— Почему был?
— Просто группа перерождается в совершенно другую форму, потому что я понял, что играть инди-рок мне сейчас неинтересно. Есть огромное количество музыкантов, которые делают это лучше нас. Мне интересно найти свой поэтический язык и облечь его в музыкальную форму. Я не считаю себя музыкантом, я такой песенник, музицирующий человек. Музыкант — это все-таки тот, кто свободно разговаривает именно на языке музыки. У меня в ближайшее время такого не предвидится.
— То есть для вас первичен текст?
— Не текст, а посыл. Вот есть, например, Rolling Stones. Что там первично — музыка, текст? Посыл. Сам концепт. Мне, конечно же, хочется двигаться в направлении, в котором форма и содержание переплетены. Вообще у нас в России таких людей очень много. А я пока в самом начале пути. Во всяком случае, надеюсь, что это так.
— Сколько лет существует группа, какая у нее история?
— История давняя, мы начинали еще в школе, то есть в том или ином виде группа существует уже лет десять. В 2009 году мы записали саундтрек к фильму «Пятница. 12» и выпустили два сингла на одном лейбле — и в тот же момент развалились. Хотя вроде все было неплохо, мы дали концерты в «Би 2», в «Точке»… Потом снова собрались, уже в новом составе, сейчас пытаемся найти некую новую форму. Надеюсь, что в этом году запишем на питерской студии «Добролет» полноценную работу, которую потом просто выложим в интернет. Не будем к этому коммерчески подходить. Мне даже интереснее сам процесс, чем потенциальные дивиденды.
Российское кино — либо из любви к искусству, либо из любви к деньгам. Обе любви очень сильные, и они никак не пересекаются
— Кстати, как вы относитесь к бесплатному распространению музыки и кино?
— Интернет диктует свои законы. Можно законодательно что-то как-то ограждать, но это бесполезно — даже если воде поставить заслон, она в какой-то момент все равно протечет. По моим наблюдениям, российский пользователь принципиально не хочет платить за аудио- и видеоконтент. Думаю, в будущем так и будет.
— Каким же способом автор может зарабатывать?
— Да никак. Например, в нашей рок-музыке уже давно никто не получает деньги за пластинки, даже самые крутые из крутых. Вот за фильм «Баги» я тоже ничего не получил, даже сам еще платил за дополнительные копии.
— Кто сегодня этот российский слушатель, зритель?
— Я предполагаю, что это очень небольшая прослойка населения России, условно говоря, интеллигенция, которая пытается соотносить свои мысли с мыслями других людей, будь то группа «Сплин», Борис Хлебников или еще кто-то. Это настолько узкий круг людей, что я даже не знаю, что с этим делать. Не знаю, кто посмотрит выходящего в прокат «Иуду». Ну, мои друзья, знакомые, еще небольшое количество людей… Например, недавно вышел фильм «Зимний путь» — хорошее, в общем, кино. Смотрю сборы — 11 тыс. долларов. Из них половина ушла кинотеатрам и еще четверть — прокатчикам. Они в минусе — 100 процентов. Авторское кино, музыка мало кому нужны, потому что у нас нет нации, которая куда-то движется, в которой есть разные, системно работающие пласты культуры. В Европе или Америке такие пласты есть: массовая культура, нишевая треш-культура, которая ей противостоит, культура авторского кино и музыки, которая питает ее идеями. Это пирамида, в которой все взаимосвязано и каждый пласт имеет своего зрителя и слушателя и за счет этого существует. У нас же абсолютно разрозненная система островов, где каждый выживает как может. Полный хаос. Впрочем, я считаю, что хаос — это вообще основа российского культурного движения.
— Поэтому вы занимаетесь клипами…
— Ну да, надо же как-то зарабатывать деньги. Я мог бы сесть и обидеться. У меня даже был такой момент с «Иудой». Все шло очень тяжело, с безумными проблемами. Я, конечно, понимал, что не шедевр снял, но все же фильм получил приз за лучшую мужскую роль на ММКФ и других кинофестивалях — но это вообще никак не помогает. На тебя все смотрят с выражением: «Ты что, дурак? Ты думаешь, нам это важно?» С «Иудой» я ходил, как продавец пылесосов. Просто поставил себе цель, что фильм должен выйти в прокат. Меня выгоняют в окно, а я лезу через трубу. И как-то вот добился.
— То есть российское кино — это из любви к искусству?
— Российское кино — либо из любви к искусству, либо из любви к деньгам. Обе любви очень сильные, и они никак не пересекаются. Одни сильно любят искусство, и поэтому их фильмы иногда тяжело смотреть, а другие очень любят деньги, поэтому их фильмы тоже тяжело смотреть. Фильмы последних похожи на растянутый на полтора часа рекламный ролик — я имею в виду то, как это сделано: какие-то суперпричесанные люди произносят реплики, не имеющие отношения к реальной жизни, и неработающие шутки. Такая оголтелая киноиндустрия. Но я считаю, это нормально: ведь мы встали на другие рельсы только в 1993 году. Времени прошло так мало, что еще никто ничего не понял. А в России это обычная история: никто ничего не понял.