Модный проговор

Похоже, два крупнейших и соперничающих друг с другом музея России - Эрмитаж и ГМИИ имени А.С. Пушкина - соревнуются, у кого длиннее входные очереди: на выставку шедевров Прадо в Эрмитаже или на парад искусств в честь модного кутюрье Кристиана Диора в московском музее на Волхонке.

Один мой добрый знакомый любит на многие события выдавать неизменно одну словесную реплику «Роскошь и престиж!». Причем эмоциональный эффект и веселье тем сильнее, чем событие странее, напыщеннее и дурновкуснее. В репортажах и пресс-анонсах выставки «Диор: под знаком искусства» употребление слова «роскошь» беспредельно. Это объяснимо с учетом специфики самой экспозиции, на которой тема прекрасного, красоты и совершенства словно бы решается в формате извлечения кубического корня. Просто шедевров музея уже недостаточно. Их гармонию надо поверить той самой роскошью, что вырабатывается модной индустрией. То есть безусловная, денотативная природа великого искусства прошлого подвергается коррекции со стороны модного мира, устроенного по законам того тотального «уклончивого смысла», о котором писал Ролан Барт в книге «Система моды».

Мода – царство тотальных комментариев, уловок языка, коннотаций, означающих вне поиска означаемых. Ее действие подобно гипнозу и заклинанию, и отметающая все попытки дискуссий печать «роскоши» оправдывает сближение всего со всем, аранжировку стилей, их инкрустации и вышивки такого причудливого свойства, что ни в сказке сказать, ни пером описать. Вот эти инкрустации и вышивки ослепляют на выставке, замысловато устроенной французскими куратором Флоранс Мюллер и дизайнером Натали Криньер из экспонатов разных музеев мира. Египетский саркофаг – духи J’Adore, портрет кисти Гойи – платье Шэрон Стоун, живописная крестьянка передвижника Абрама Архипова – фотография добровольной жертвы гламурных пластических операций Орлан… Парные узоры очень агрессивные, к этике культуры причастные мало.

Кристиан Диор велик тем, что создал стиль New Look – вернул истерзанной после войны Европе грезу о женственности и элегантности. Его стопудовые весом платья с тонкой талией, корсетами, кринолинами и узким лифом программно возрождали образ галантного века. Однако к великому понятию Ренессанс это возрождение относится примерно так же, как фильм «Троя» с Брэдом Питтом к «Илиаде» Гомера. Подлинные смыслы культурной памяти втираются в арабесковый орнамент декоративного множества коннотаций. Заставил вздрогнуть телесюжет, в котором Флоранс Мюллер сравнивает восемнадцативековый портрет одетой в роскошное платье Марии-Антуанетты со сделанным сегодня по моде прошлого нарядом дома Диор. На подоле нового, очаровательно расшитого платья выткана трагическая биография Марии-Антуанетты. Вот она со стриженой головой перед гильотиной, а вот отрубленные головы ее любимых барашков. «Силуэт тот же. Декор невозможный», - резюмирует мадам Мюллер. Модный «проговор»!