— Считаешь ли ты ключевыми словами сейчас слова «бессилие» и «безысходность»? Они определяют нашу действительность?
— Неуверенность, бессилие, безысходность, отчаяние, надежда, самоотверженность и... я не знаю, как это сформулировать в одном слове, но я могу в предложении, во фразе: незнание ответов на ключевые вопросы.
— То есть можно сказать, что каких-то ключевых, опорных слов и нет? Мы их потеряли?
— Нет, не потеряли. Мы потеряли какие-то крайне важные, опорные смыслы в жизни и знания о том, что делать. Слова, слава Богу, на месте. Вначале было Слово. И в конце тоже. И его никто не заберет.
— Наша коллега Арина Бородина написала в фейсбуке, что слово «эскейп» в твоей колонке ей показалось этаким неологизмом. Почему действительно эскейп, а не бегство, побег (реальный или мысленный)? Какую роль здесь играет выбор иностранного слова? И не накладывается ли еще один смысл — компьютерный: знак отмены, стирание того, что ты делал и на что надеялся раньше?
— Совершенно верно. Дело в том, что очень многие восприняли колонку как некую записку накануне эмиграции, потому что перевели калькой слово «эскейп» как побег. Дурной тон, конечно, пояснять, что именно хотел сказать автор, но в данном случае это важно. Эскейп — это вынужденный, принудительный выход. И такого емкого аналога в русском языке нет.
Какой-то почти инфернальный подтекст приобрело слово «стабильность». Оно теперь сродни концу всего, схлопыванию надежд, тупику
И есть еще очень важное значение слова «эскейп», оно прописано во всех словарях: уход от реальности. А еще — спасение, счастливое избавление. Escape — это ведь такое очень многослойное английское слово. Именно поэтому я его и использовала.
— А есть для тебя антислова? Слова, которые утратили свою ценность, изменились до неузнаваемости, наконец, просто слова, которые ты по тем или иным причинам не выносишь. Вот, кстати, надежда, это антислово сейчас?
— Наверное, изменились до неузнаваемости значения слов «патриотизм», «родина», «единство», «православие». Какой-то почти инфернальный подтекст приобрело слово «стабильность». Оно теперь сродни концу всего, схлопыванию надежд, тупику.
Надежда — это не антислово, это важное, основополагающее слово, такое же, как вера и любовь. Другой вопрос, как я отношусь к чувству, которое это слово выражает. Я полагаю, что надежда — это такое сложное, хрупкое и даже опасное чувство, что оно может удержаться лишь на таких китах, как вера и любовь. И я категорически против того, чтобы водружать его (ее, надежду) на фундамент ненависти. Это опасно, вредно и даже страшно.
Что касается антислов, то это, наверное, из мамского словаря — слова, слыша которые я дергаюсь: все эти «писять», «кушать»…
— Как изменился журналистский язык за те годы, что ты в профессии? Что появилось, что ушло, чего, может, жалко?
— Я не смотрю телевизор очень давно. Это не поза, у меня нет времени — это раз. Два — мне почти что некого там смотреть. А кого я смотрю — смотрю в сети, к ним претензий нет.
Я могу сказать про молодое поколение, которому преподаю в Школе Познера. Меня поражает, что они пишут тексты (в том числе и ТВ-сюжетов) с поразительным набором канцеляризмов. Такое ощущение, что они передирают пресс-релизы или пишут сразу и тексты, и пресс-релизы. Язык перестал быть живым. Тексты одного автора неотличимы от текстов другого.
Я прекрасно помню и иногда цитирую яркие сюжеты коллег из 1990-х — начала 2000-х. Я могу привести сотню цитат на выбор. Это были классические репортажи, но это был образный, живой, индивидуальный язык, с цитатами и скрытыми коннотациями. И можно было запросто отличить, кто из авторов какой сюжет сделал. Теперь же: «из чего следует», «что необходимость закономерности», «необходимо также подчеркнуть», «среди первоочередных задач на передний план выставляется», «исходя из всего вышесказанного», «N особо подчеркнул необходимость учитывать». Это я просто открыла несколько последних присланных мне текстов. И это не самая жуть!
Если у человека нет будущего, то в репортаже его имя-фамилия-должность-звание редуцируются до одной фамилии, произносимой с четкой обличительной интонацией
В итоге получается, что теперешний журналистский материал — странная смесь пропаганды и канцеляризмов. Примеры пропаганды приводить не буду. Их все слышали, знают. Но вот что забавно: теперь мы, как в советские времена, можем четко уловить отношение партии и правительства к той или иной фигуре (фигуранту). Если у человека нет будущего, то в репортаже его имя-фамилия-должность-звание редуцируются до одной фамилии, произносимой с четкой обличительной интонацией.
— Кстати, про мамский язык. Ты запрещаешь (будешь запрещать) детям какие-то слова?
— Я считаю, что табуирование приводит к повышенной любопытности. Вот, скажем, у моей дочери сейчас любимое слово «какашка». Это нам такой подарок из детского сада. С этим надо как-то жить: мы уже пару стихотворений про какашку сочинили, сказку. И из всего этого вышла прекрасная и веселая семейная байка.
— О да, это знакомо. Мой сын беспорядочно вставляет в стихотворения классиков слово «попка» и страшно веселится. А на ошибки в речи собеседников ты реагируешь? Что особенно коробит?
— Безусловно, речевые ошибки я поправляю. Эти бесконечные «надевать-одевать», «включИшь-вклЮчишь» и так далее. Но поправляю ошибки детям, няням и бабушке с дедушкой. Это касается лично меня. Чужим людям — нет, никогда. А что раздражает? Раздражает, когда в эсэмэсках в разные формы глаголов люди наугад вставляют мягкие знаки. Раздражает, что в фейсбуке, например, считается нормальным писать безграмотно и вообще не обращать на это внимания. Это — раздражает. Но бороться с этим? У меня есть с чем бороться.
— Делишь ли ты слова и выражения на свои и чужие? Как можешь определить, что перед тобой не твой человек?
— Если человек разговаривает канцеляризмами из серии: «вследствие того», «впоследствии мы пришли за столик и выпили», «сообразно предыдущему умозаключению» и так далее — это не мой человек. Все эти труднопроизносимые слова из пресс-релиза — они не мои. Но они как проказа распространяются и поражают язык. Я недавно проверяла в одном вузе вступительные сочинения. Так вот, эта гадость даже туда пробралась. Теперь и школьники уже пишут пресс-релизами.
— У тебя есть любимое слово, речевая привычка?
— Конечно, как и у каждого человека, любящего язык, у меня есть какие-то вкусненькие слова, которые я подворовываю, присваиваю, использую. Не думаю, что какое-то выражение прямо вот мое-мое. Я наверняка его подслушала. Моя речь, как правило, эмоциональна и довольно образна (порой чересчур).
— А что бы ты изъяла из языка, если бы было возможно? Есть, конечно, люди, которые предлагают изъять мат.
— Я категорический противник упрятывания нецензурной лексики в потайной карман повседневного словаря и трогательно потупленных глаз по этому поводу. Я люблю русский мат и полагаю, что при правильном использовании он прекрасен.
— Ой, знаешь еще что забыла? Это опять к первому вопросу. Ты как относишься к слову «поравалитик» и причисляешь ли себя к ним?
— Я, если честно, с трудом поняла, о чем ты. Три раза вчитывалась. Слово некрасивое, колченогое и бессмысленное.