— Какие слова вы сейчас считаете ключевыми, что вышло на первый план?
— Я рад тому, что меня особо не окружают те слова, которые выстраивают определенный барьер. Их много в обществе. Вы сейчас спросили меня, я начал в голове перебирать, и понял, что вокруг меня нет людей, часто играющих словами, которые мне не нравятся.
— А какие слова вам не нравятся?
— Ну, мне не нравится сегодня большое количество заимствований из маркетинга. То есть не заимствования из языка как такового (понятно, что балкон – французское слово), а из определенной сферы. Когда маркетинг стал завоевывать умы людей в мире, эти слова стали проникать в нашу жизнь, и люди совершенно не понимают, что они значат. Например, наш бывший президент – Медведев – назвал брендом Большой театр. Но это не бренд. Это национальное достояние, гордость, имя, название. К некоторым понятиям слово «бренд» вообще не подходит.
— Я думаю, что оно еще и стало модным: бренд, тренд…
— Да, вот эти слова мне не очень симпатичны, потому что их можно заменять. И когда человек начинает говорить, что кто-то в тренде, для меня это самое страшное. Это означает, что люди глобально не понимают, что такое быть наверху, быть лидером, быть в течении. Быть в тренде – это значит жить по тем законам маркетинговым, которые тебе дают. А для меня человек, который может быть наверху, он как раз вне этого. И многим он может казаться скучным, потому что у них нет опоры. Какие-нибудь девочки-припевочки ведь смотрят на человека, на то, что он делает, и он не попадает в какие-то реперные точки: его нет в глянцевых журналах, он не носит определенные вещи, он говорит вообще «не про это».
СМИ отражают друг друга, проецируют новости друг на друга, и сами от этого заводятся
— Он выпадает из контекста? Кстати, тоже модное слово, почти паразитом стало.
— Да, совершенно верно. Люди себе нарисовали этот контекст в виде условных пяти опор, а эти пять опор – это темы, которые поднимаются в средствах массовой информации, они проецируются на круг друзей, и получается, что они об этом говорят. Для меня был шок, когда одна телеведущая говорила с руководителем одного театра и сказала: «А вас почему-то нет на страницах «Коммерсанта» и «Ведомостей». На что эта женщина (директор) сказала: «Ну и что?» Она просто не поняла этого. А ведущая живет в так называемом «контексте», в системе координат, в которой нет этого театра, хотя в нем все благополучно.
— Об этом очень хорошо сказал Пьер Бурдье: «Телевидение – это система взаимных отражений». Он имел в виду то, что СМИ не могут вырваться из круга, который сами же создают.
— Да, они отражают друг друга, проецируют новости друг на друга, и сами от этого заводятся. Тем самым себя ограничивая, конечно. Как только человек попадает в контекст или в тренд, он сразу становится ограниченным.
Сейчас я все чаще и чаще хочу произнести одно слово. Мне неудобно, но оно мне постоянно приходит на ум. Это слово «говнюк»
— То есть вы бы назвали антисловом «контекст»?
— Я бы назвал его антисловом, которое наносит колоссальный вред развитию личности. Вы понимаете, есть слова-паразиты, которые прилипают. Я вот когда волнуюсь, могу говорить слово «да?» в конце предложения. Оно просто связано с тем, что я немного разволновался. Но оно гораздо менее опасно, чем слово «контекст», потому что вы себя загоняете в лабиринт, из которого нет выхода. А если вы из него выберетесь, вы окажетесь на гигантской поляне один. Человек, который сегодня существует в соцсетях и сообщает постоянно о том, где он находится, для меня он … ну, за него надо молиться. Он проецирует пустоту. Поэтому когда человек выходит из контекста и из тренда, он оказывается на поле с гигантским количеством всего, и он просто не понимает, что ему делать, ему не на что опереться. Ему надо самому думать и выбирать, ему надо быть собой.
— Есть ли какое-то слово, которым можно было бы охарактеризовать нынешнюю ситуацию в России?
— Я поймал себя на мысли, что сейчас я все чаще и чаще хочу произнести одно слово. Мне неудобно, но оно мне постоянно приходит на ум. Знаете, какое? Это слово «говнюк». Я честно говорю. Я вижу то, что делает Госдума и Совет Федерации, я вижу, какие вещи делаются в творческом цеху, в киноиндустрии. И все чаще и чаще я хочу употребить слово «говнюк». Я не считаю, что это правильно, но мне его хочется кому-то адресовать. Я в это слово вкладываю не то, что человек оступился – любой может оступиться…
— Оно предполагает подлость?
— Да, причем не случайную, это выбор. Говнюк – это системная вещь, на уровне крови. Я знаю таких людей. Они не могут оступиться, они на уровне крови говнюки. И вот это значение, оно сейчас как-то особенно проявилось.
— О том, что на уровне крови. У нас в языке есть признаки несвободы?
— У меня, наверное, нет. Я не чувствую несвободы. Крайне трудно делать то, что нравится, но я за последние 25 лет никогда не занимался тем, что мне было не близко и не интересно. Я не переступал через себя из каких-то карьерных соображений или из-за денег.
Очень много появилось таких маленьких гномиков, которые говорят: «А зачем так пафосно говорить, что надо родину защищать?»
— Просто есть мнение, что у нас в языке, как и во многом другом, осталось много советских «осколков».
— Просто страна потеряла ориентиры, она потеряла какую-то нравственную опору. Понятие «старший брат» (не папа, не мама), который чуть-чуть умнее, исчезло из страны, потому что чиновники все больше и больше уходят с территории ответственности. Это касается и культуры. Государство вышло из категории «культура». Оно пытается всеми силами уйти из категории «образование».
— А что сейчас происходит с самим словом «культура»? Его значение как-то трансформировалось за последние годы?
— Вы, наверное, замечали по своим знакомым, что они иногда спрашивают: «А что ты так пафосно говоришь?» И вот в этот пафос попало слово «культура». Я помню, как услышал 14 лет назад, когда снимал «Му-му», от Максаковой фразу: «Надо служить культуре». Я тогда не очень понял, а сейчас понимаю. Очень много появилось людей маленького размера. Таких маленьких гномиков, которые говорят: «А зачем так пафосно говорить, что надо родину защищать? А что это за слово пафосное – культура?» И появление канала «Культура» в этом смысле нанесло определенный удар. Люди понимают, что то, что на других каналах, к культуре не имеет никакого отношения – в их названиях же нет этого слова. Нет, господа, там тоже культура. «Дом-2» - это тоже культура, только она сегодня вот такая. Если вы пересмотрите фильм «А зори здесь тихие…», вы поймете, что из уст этих девочек звучат слова, которые сегодня очень трудно вложить в уста какому-то артисту. «За тобой родина, дочка». Это покажется пафосным и лживым. Это случилось, потому что территорию культуры определили шестью сотками.
— Заповедник?
— Да, причем за колючей проволокой. А я считаю, что только культура может являться стержнем государства. Мы об этом забыли совсем. А сплачиваться можно только вокруг культуры. Не вокруг какого-то лидера, не вокруг экономики. Культура – это и есть идея. А у нас идеи нет.
Мы раньше смеялись над людьми, которые живут на Брайтон-Бич и мешают русский с английским. Поверьте, в России это произойдет повсеместно
— А вокруг истории можно сплотиться? Я о недавней истории с переименованием Сталинграда. Как вы к этому относитесь?
— Это уникальная вещь, которая характеризует очень точно наше время. Сталинград прорвал тот самый контекст, о котором я говорил. Представляете себе такие новости: «В городе Сталинграде полицейские (полицейские!) захватили наркоманов-гомосексуалистов»?
— Постмодернизм такой, новый тип текста.
— Да, потому что это ненормально — иметь желание вернуть Сталинград и иметь при этом непонятное решение по переименованию милиции в полицию… Ну никому не придет в голову в Италии переименовать карабинеров. Или во Франции жандармерию. Этот сумбур происходит в головах у политиков, которые выпали из системы координат человеческой жизни. Они не понимают, как это все будет сочетаться. Сталинград, полицейские, пропаганда гомосексуализма – и это все в одном бульоне варится, господа! И в этом бульоне может появиться любая кость, например, в виде неофашистов в Сталинграде.
— Вы обращаете внимание на ошибки в речи и на письме?
— Приведу один пример. Я сейчас ставлю спектакль в РАМТе по книге Дэниела Киза «Цветы для Элджернона». Там часть книги – это дневники больного психически человека. И там несколько глав написано безграмотно. Я никогда не думал, что это так трудно читать. Когда вы видите одну ошибку, ее можно не заметить, но когда нет знаков препинания, когда перепутаны о и а в словах, читать безумно тяжело, как на иностранном языке.
— Я все-таки имею в виду ошибки как некий знак. Видите ошибку у кого-то в тексте, и делаете вывод о человеке.
— Я больше обращаю внимание на неправильные ударения. Они меня прямо сводят с ума.
— Какие слова вы бы изъяли из русского языка?
— Я уже говорил, что мне не нравятся так называемые «маркетинговые слова». Мы можем договориться, что мы не будем пускать их в обиход, но мы не продержимся. К тому же, у нас государство ослаблено в такой важной области, как культура, а когда организм ослаблен, в него проникает всякая зараза. Мы раньше смеялись над людьми, которые живут на Брайтон-Бич и мешают русский с английским. Поверьте, в России это произойдет повсеместно.